Окна

Он исходил все улочки, все площади средневекового центра, собирался зайти в кафедральный собор Сан-Пьер – Леня вчера говорил что-то о витражах, – но не зашел, потому что проголодался. Выбрал явно дорогой приозерный ресторан, где на его вопрос – что бы взять из местной кухни – невозмутимый, но предупредительный официант посоветовал заказать «филе де перш» – блюдо из наших окуньков, мсье, визитная карточка Женевы.

Ну что ж, сказал он себе, вот ты и путешествуешь один, без нее. И не пропал, черт побери, не сгинул.

А ведь сколько их было за двадцать пять лет – этих счастливых странствий, с азартом продуманных ею до мельчайших деталей, когда в Интернете вызнавались даже номера и время отправления раздолбанных местных колымаг на каком-нибудь маршруте Ванс – Экс-ан-Прованс… Ну, хватит! Сказано тебе: хватит!!!

Ага, вот и окуньки. Выглядят прилично, а как там на вкус? М-м-м, ничего, годятся вполне. Но мы на Истре ловили и жарили повкуснее…

На Истре у них была дача. Небольшой дом в два этажа, четыре комнаты – купленный в начале двухтысячных, когда у него вдруг в работе поперло: проекты, знакомства, деньги.

Она была на даче с этим аспирантом (ну да, роковая любовь!) как раз в те жуткие три дня, когда я разыскивал Костика по всем вокзалам, больницам и моргам – ничего ей не сообщая, оберегая ее спокойствие… Хорошо, что аспиранта я в глаза не видел, – дай черт с ним, аспирант ни при чем, просто…

Из-под руки возник официант с невыносимым ритуальным «все ли о’кей?». Терпеть не мог этого назойливого обычая в дорогих ресторанах. Подал-принес – отвали, дай спокойно прожевать ваших окуньков, оставаясь наедине с собой, с аспирантом и с нею…

– Все хорошо, благодарю вас, – сказал он, вежливо оскалясь. – Счет, пожалуйста.

* * *

В воскресенье за завтраком Леня сокрушался, что небо в войлоке – значит, в горах, куда он собирался везти друга, может быть обложной туман.

– Какого ж хрена туда тащиться? – спросил Михаил. – Наверняка есть какие-нибудь приозерные туристические городки…

Леня смутился, забормотал что-то о «непередаваемой атмосфере»… Наконец проговорил:

– А мы там, знаешь, первые пять лет жили. И тоже – печка у нас была, топили брикетами, считали затраты. Я только начал работать в ЦЕРНе, мы бедными были. За окном – снег на вершинах, по воскресеньям – колокольный звон из церкви… И Генри был жив. Помнишь Генри?

– А как же, – отозвался он. Генри был на редкость сварливой, донельзя избалованной, как только в бездетных семьях бывает, шавкой – небольшим пуделем, в молодости белым, в старости побуревшим. Прожил невероятную мафусаилову жизнь – чуть ли не четверть века. Помнится, когда он мирно отправился к собачьим праотцам, Ленька написал письмо, исполненное трогательного горя. Да-да, и пришло оно в самый отчаянный период борьбы за Костика – в период полной безнадеги. Впрочем, у каждого свои беды. И вот, своим чередом, к его другу пришла беда настоящая.

Ага, ясно – Леньке важно поехать в эту глухомань, и даже ясно почему: повод вновь говорить и говорить о Лиде.

Ладно, сказал он себе, осмотришь красоты швейцарских гор. И бодро воскликнул:

– Так что тут рассуждать? Едем, конечно!

И Леня обрадовался, стал оживленно объяснять, какое это дивное место, между прочим – курортное, какие там лыжные трассы и как в сезон нет отбоя от лыжников…

Он вознамерился ехать в съемной машине – для чего-то же снял ее, идиот, вопреки уговорам друга! Неистребимая привычка бывалого путешественника: свои колеса в пути важнее всего. Настоял, что поведет сам, хотя Леня возражал: дорога сложная, горная, снег еще не везде сошел…

На балконе. 2008

Он воскликнул насмешливо:

– Ленька! А ну, стоять смирно перед полковником! Ты на Сицилии ездил? То-то же…

На Сицилии, между прочим, за рулем в основном была она. И в хорошей реакции ей не откажешь. А в чем, собственно, ты ей откажешь? – спросил он сам себя. – Нет, реакция что надо. Вспомни, как она глянула в упор, наотмашь, когда ты открыл дверь и молча стал на пороге, не пропуская ее в дом… Вспомни, какие глаза у нее были – самоубийственно светлые, молодые, отважные. Как сказала она, усмехнувшись:

– Что ж, и не поговорим?

Хватит! Заткнись! Едем, едем в горы по следам супружеского счастья Лени и Лиды, и пусть тень Генри сопровождает нас на этом пути.

В отличие от вчерашнего прозрачного дня небо сегодня распирало от взбитых сливок, будто там, наверху сумасшедший кондитер в белом колпаке все наслаивал и наслаивал крем поверх глазури, и эти фигуры и башни растекались, беспрерывно меняя форму и вскипая бесшумными взрывами.

А по низу, по травянистой шкуре холмов ползли их шевелящиеся тени, похожие на гигантских котов в охоте за солнечным лучом. Когда луч вырывался на свободу, поджигая золотым огнем черепицу крыш, он сразу бывал настигнут и прихлопнут белой пушистой лапой.

Веселой яичницей вдоль шоссе растекались поля, засаженные рапсом.

Шоссе было спокойным, пустынным, до гор еще ехать минут тридцать. Они разговорились о Лениной работе в ЦЕРНе, обсуждали здешнюю жизнь, нравы швейцарцев и французов, разницу в их привычках и образе жизни… Леня уверял, что вообще-то Женева не такая скучная, как кажется, просто то, что здесь действительно интересно, мирному обывателю недоступно.

– В этом городе кишмя кишат агенты самых разных разведок, – говорил он. – Отмываются страшенные деньги, заключаются контракты, из-за которых потом гибнут тысячи людей. И все это в полнейшей улыбчивой тайне, а болван-путешественник видит только дурацкий фонтан на озере, да еще Монблан…

– Если повезет, тот ведь почти всегда в дымке?..

– Да нет, – говорил Леня, – здесь бездна плюсов, особенно в Женеве. Жизнь такая, знаешь, как в раю. У нас в Мейране есть садово-лесное хозяйство, ягоды выращивают: клубнику, малину, ежевику, черную смородину. Мы с Лидой называли его «швейцарским колхозом». Там можно самим собирать, представляешь? Ешь себе от пуза, сколько влезет.

– Воображаю, как наши люди дорываются до халявы.

– Ну да. А что набрал в корзинку – взвесь на выходе и плати, и гораздо дешевле выходит, чем в магазине… – Леня вздохнул и добавил: – И медицина здесь, что ни говори: Лиды давно б уже на свете не было. Ее тянули сколько лет!.. Возьми правее, – наконец сказал он. – Минут через пять съезжаем.

Подниматься они начали километра через два, и резко вверх. Странно, в отдалении горы казались такими пологими холмами. Дорога сузилась, вздыбилась и свилась кольцами, как взбешенная змея, вставшая на хвост. И словно там, наверху, ее пасть изрыгнула холодный пар – вокруг все стало окутываться туманной влагой.