Окно во вчерашний день

Отгороженные от других пар волшебным кольцом музыки, внезапно ставшей их собственной, звучавшей только для них двоих, они медленно кружились, стараясь не наступать друг другу на ноги. Не сводя восторженного взора с бесконечно голубых глаз Шона, Алисия плавно раскачивалась в мягком ритме любви.

Внезапно пианист дико вскрикнул и, азартно притоптывая левой ногой, заиграл бешеный регтайм. Тут же негритянские синкопы разлетелись по залу, разбивая вдребезги настроение сладостного оцепенения, в которое погрузилась Алисия.

Казалось, все было безнадежно испорчено.

Алисия растерянно хлопнула глазами.

Шон улыбнулся и отвел ее обратно к их столику.

Он заказал вино. В тот момент, когда официантка, постукивая копытливыми каблучками, принесла бокалы, усталый пианист вскинул руки и объявил небольшой перерыв. Пошатываясь и лениво поплевывая в сторону, он подошел к стойке бара и залпом проглотил три порции джина подряд. Два морских офицера, сидевшие рядом, приветствовали его одобрительными восклицаниями.

Пианист доброжелательно оскалился, показав золотую фиксу, блеснувшую в уголке его рта, и оглушительно обрушился на высокий табурет, попутно затянув блюз Хаулин Вулфа «Триста фунтов радости». Морские офицеры, увешанные знаками отличия, кортиками и аксельбантами, подхватили его и поспешно уволокли куда-то вглубь.

— А теперь расскажи немного о себе, — попросил Шон, проводив веселую троицу взглядом.

Алисия оторвалась от сосредоточенного изучения пузырьков в своем шампанском. Беспомощно пожав плечами, она слабо улыбнулась.

— Что ты хочешь знать?

Шон улыбнулся ей и повторил свое прежнее пожелание.

— Все.

Алисия взглянула на него сквозь туман эйфорических чувств, застилавших взор. Ее глаза сияли.

— Я расскажу все о себе в обмен на всю правду о тебе, — сказала она.

Шон рассматривал ее широко раскрытыми глазами, в которых читалось радостное удивление. Он откинул голову и улыбнулся.

— Мне это нравится, — пробормотал он. — Ты удивительная.

Внезапно он стал совершенно серьезным.

— Я люблю тебя, — произнес он тихим, глубоким голосом.

Не дожидаясъ ответа, он схватил ее руку и прижал к своим горячим губам.

— Я расскажу тебе все, совершенно все, — зашептал он. — Что ты хочешь знать?

Трепеща от прикосновения его губ, ошеломленная признанием, Алисия спросила первое, что пришло в голову.

— Где ты родился?

— Здесь, в восточной Пенсильвании.

— Неужели? — рассмеялась она. — И я тоже.

Она назвала небольшой городок, в котором прошло детство… и девство. Шон удивленно встряхнул головой.

— Это в каких-нибудь пятидесяти милях от моего дома.

— Не может быть! — воскликнула Алисия.

— С некоторых пор я готов поверить в вещи куда более невероятные, — признался Шон. Он улыбнулся и спросил:

— Твои родители до сих пор живут там?

Алисия отрицательно покачала головой.

— Мой отец всю жизнь тяжело работал. При каждом удобном случае он сообщал тем, кто готов был слушать, что единственное, чего он по-настоящему хочет, — это валяться целыми днями на пляже и потягивать пиво, — ее глаза лукаво сверкнули. — Когда отец ушел на пенсию, они с мамой продали дом со всеми потрохами и переселились во Флориду, на побережье.

— Потрясающе! — воскликнул Шон. Алисия почувствовала, как смех поднимается вверх по горлу.

— Они вложили деньги в бар рядом с пляжем, — она не смогла сдержаться и рассмеялась. — Теперь их дела идут великолепно.

— Им нравится?

— Конечно, — кивнула Алисия. — Что в этом такого?

— Мне кажется, это прекрасно, — поспешил уверить Шон.

— И я так думаю, — улыбнулась она. — Мои родители никогда еще не были так счастливы. Они вместе и занимаются тем, что им нравится.

— Возможно, — проговорил Шон задумчиво, — настоящая любовь действительно существует.

Не решаясь ответить определенно, Алисия выбрала истинно женский путь — сменила тему.

— Какой твой любимый цвет?

Шон рассмеялся, оценив ее уловку.

— Голубой. А твой?

— Зеленый, — ответила она, не колеблясь. — Цвет летней травы и листвы.

— Забавно, — протянул он. — Зелень земли и голубое небо, которое покрывает ее.

Его голос играл чувственными интонациями. Он взял ее руку в свою и поднял на нее глаза, внезапно потемневшие и ставшие бездонно глубокими.

От Алисии не скрылся подтекст, заложенный в его словах. Она осторожно высвободила руку и, чтобы смягчить отступление, произнесла тихим трагическим голосом:

— Есть еще нечто, о чем ты должен знать.

Шон удивленно изогнул брови.

— Не томи, говори скорее, — нетерпеливо воскликнул он.

Его глаза стали большими и круглыми, как серебряный доллар.

Алисия мастерски держала паузу.

— Ты предпочитаешь женщин? — в ужасе предположил Шон.

Она отрицательно покачала головой.

— Мне стыдно в этом признаться, — нерешительно проговорила Алисия.

Шон покрылся холодным потом. Он смотрел в ее глаза, ожидая приговора.

Алисия собралась с духом и выпалила:

— Я обожаю пиццу.

Шон едва не свалился под стол. Зайдясь безудержным хохотом, он прикрыл лицо руками и стал раскачиваться на стуле, как старый хасид во время утренней молитвы. Алисия с готовностью ему подхихикивала.

Публика начала на них оглядываться. Морские офицеры у стойки бара отсалютовали им поднятием стаканов со скотчем. Из темного угла зала вновь появился пианист. Проблевавшийся и свежеумытый, он выглядел почти прилично, если не принимать в расчет его унылой носатой физиономии, на которой отражалась вся скорбь еврейского народа, принужденного рокфеллерствовать в банках и таперствовать в барах.

Молодые люди провели в коктейль-холле еще один час, разговаривая, смеясь и наслаждаясь обществом друг друга. Они обсуждали самые различные предметы: конные прогулки, поездки в сабвэе, пробежки трусцой. Разумеется, коснулись последних постановок на Бродвее, книжных новинок, фильмов и выставок. Но самой важной темой их беседы была, конечно же, история, особенно американская история, предмет, который глубоко интересовал их обоих.