Око Силы. Трилогия. 1991 -1992 годы
Шрифт:
...Тишина – абсолютная, недвижная. Каким-то краешком Келюс продолжал ощущать себя, но время остановилось. Сколько это тянулось, понять было невозможно, но вот откуда-то издалека послышался резкий повелительный голос:
– Очнитесь, Николай Андреевич!
Вздрогнув, Келюс открыл глаза. Смуглое лицо смотрело бесстрастно и холодно.
– Извините за подобный метод. Он, по крайней мере, не сопряжен с физическими страданиями. Итак, теперь я знаю все, и мы можем поговорить...
Лунин понял: его заставили все рассказать! Для того и подмешали наркотик – чтобы ослабить волю...
– Как я понял, вы уже догадались почти обо всем. Да,
Лунин невольно удивился, но тут же пришла догадка. Старик говорил о его деде, старом большевике Лунине! Вот, значит, как? С кем же враждовал бывший нарком?
– ...Но вы слишком опасны, чтобы вас просто отпустить с миром. Итак, вы останетесь здесь и, боюсь, надолго. Через некоторое время вас переведут в более приличные условия, и мы встретимся снова. Меня зовут Нарак-цэмпо, запомните это имя...
– А что будет с остальными?
Это было первое, о чем решился спросить Келюс.
– Забудьте о них. Впрочем, вы имеете шанс несколько улучшить свое положение. Нас беспокоит Соломатин. Он может быть опасен, а поэтому его следует обезвредить как можно скорее. Надеюсь, вы окажете нам помощь? Это зачтется...
Лунин попытался усмехнуться. Они хотят «обезвредить» Фрола? Не выйдет, воин Фроат им еще покажет!
– Подумайте. Вы, конечно, догадываетесь, что у нас есть способы убеждения. Некоторые из них вам не понравятся. До встречи, Николай Андреевич.
Смуглое морщинистое лицо начало расплываться, и Келюс ощутил, что вновь теряет сознание. Странные голоса зазвучали в полную силу, свет перед глазами померк, и Лунин провалился в немую бездну. Тьма поглотила его; исчезли не только мысли, но и ощущение себя самого – последнее, что теряет человек...
Когда он очнулся, камера была пуста, голова казалась свежей, и все случившееся в первую секунду представилось Николаю ночным кошмаром. Но кошмар был наяву: легкая дрожь пальцев еще не прошла, в ушах звучали отзвуки странного хора, и с каждой пульсацией крови в висках отдавалось эхом непонятное имя – Нарак-цэмпо...
Первая попытка встать оказалась неудачной – слабость брала свое. Собравшись с силами, Лунин вновь привстал, и на этот раз дело пошло успешнее. Он сделал несколько шагов по камере. Одурь постепенно уходила, и, вспомнив Корфа, начинавшего каждое утро с неизменной гимнастики, Келюс принялся проделывать какое-то подобие зарядки. Впрочем, его хватило всего на несколько упражнений. «Нарак-цэмпо... Нарак-цэмпо...» – стучало в голове. Наконец-то все стало ясно! Его пока не убьют. Пока... Зато всех остальных ждет смерть. Вновь вернулся страх – безграничный, парализующий волю и чувства...
– Не бойся, воин Николай...
Келюс замер, затем обрадовано вскрикнул и оглянулся. Варфоломей Кириллович стоял посреди камеры – такой же спокойный и уверенный, как и той страшной августовской ночью.
Почему-то в первый миг Николая совсем не удивило, каким образом старик очутился в его камере.– Здрав ли ты? – продолжал тот, улыбаясь уголками губ. – Как твой сосуд скудельный, что ты «черепушкой» величал?
– Спасибо, уже не болит... – Лунин наконец-то обрел дар речи. – Варфоломей Кириллович! Вы... Вы знаете? Здесь они...
– Ведаю, воин Николай, все ведаю... Пойдем!
Это было сказано так просто, что Лунин лишь послушно кивнул. Варфоломей Кириллович неторопливо подошел к двери, и тут только Келюс вспомнил, что камера заперта, снаружи – охрана, пулеметы и проволока в несколько рядов... Но растерянность тут же сменилась изумлением: старик легко ударил рукой по двери – и та со скрипом приоткрылась. Николай лишь сглотнул и вышел вслед за стариком в коридор.
Часового он увидел почти сразу. Крепкий парень в камуфляже, вооруженный короткоствольным автоматом, стоял под слабо горевшей лампой и откровенно скучал. Ни Варфоломея Кирилловича, ни Келюса он явно не видел. Старик оглянулся и, как показалось Николаю, слегка подмигнул. Приободрившись, Лунин ускорил шаг. Отчаяние и страх исчезли – те, кто грозил ему и его друзьям смертью, не были всесильны...
У выхода из подвала им встретился еще один часовой, также не обративший на беглецов ни малейшего внимания. Вскоре они уже были во дворе, где сновали люди в пятнистой униформе, но Варфоломей Кириллович, казалось, не замечал их, впрочем, как и они его. Келюс, осмелев окончательно, уверенным шагом направился к воротам. Часовые смотрели куда-то в сторону, и беглецы уже были готовы переступить черту, отделявшую их от свободы, как внезапно Николай ощутил невидимый толчок в грудь. В висках застучала кровь:
– Нарак-цэмпо... Нарак-цэмпо... Нарак-цэмпо...
Тибетец стоял в воротах, подняв обе руки, словно пытался загородить путь. Варфоломей Кириллович тоже заметил его, но спокойно шел дальше, прямо в проем ворот.
– Стой, старик, – ровным, без малейшего выражения, голосом проговорил Нарак-цэмпо, не опуская рук. – Ты нарушаешь закон. Это уже не твоя земля, ее люди много лет назад отреклись от твоего хозяина и разметали твои кости. Уходи, откуда пришел, и не мешай нам.
Варфоломей Кириллович на мгновение задержал шаг. Правая рука поднялась в крестном знамении:
– Прочь!
Яркая вспышка, На мгновение глазам стало больно, но через секунду, когда он вновь смог видеть, Лунин облегченно вздохнул – в воротах никого не было, путь свободен, лишь легкий прах клубился под ветром на месте, где только что стоял Нарак-цэмпо.
Они вышли наружу и не спеша двинулись вдоль высокой ограды, после чего свернули в лес. Тропинки разбегались перед глазами, и Келюс остановился в нерешительности.
– Иди смело, воин Николай, – старик кивнул на одну из малозаметных троп. – Ведомы сии места мне. Прежде ходил я здесь, когда от пустыни нашей в Столицу добирался.
– Варфоломей Кириллович! Извините, я... вы... столько раз меня выручали, а я даже спасибо не сказал!
– Однако сказал же, – на лице священника вновь промелькнула улыбка. – Невелика моя заслуга. Ты бы и сам, воин, выбрался, да враги твои чернокнижием сильны. А тут и я пригодиться могу.
Николай вновь кивнул. Конечно же, православные священники способны дать бой этим «черным». В атеистической душе Келюса шевельнулось что-то вроде раскаяния.
– Спасибо... – вздохнул он. – А вы, значит, монах?