Око Силы. Трилогия. 1991 -1992 годы

– Ага, – Генерал сделал новую запись. Затем спрятал блокнот и вновь задумался.

– Ладно, – заявил, наконец, он. – На работу тебя возьмут. Только, Лунин, имей в виду, насолил ты кое-кому крепко. Оружие есть?

Келюс ничего не ответил. Генерал усмехнулся.

– С собой не носи, но дома держи. Представим тебя и этого сержанта – Соломатина к ордену, авось приутихнут. И... вот что, Лунин. Память хорошая?

Николай кивнул.

– Я назову тебе телефон. Нигде не записывай. По нему ты меня всегда найдешь. Но только – если жизнь или смерть. Ясно? Будешь звонить, меня никак не называй. И себя не называй тоже. Выдумай кличку. Ну, псевдоним...

– Келюс, – предложил Лунин. Ничего другого в голову не пришло.

– Ага, «Графиня Монсоро», – сообразил Генерал. – У меня как раз дочка читает.

Он не стал называть номер, а записал его на листке блокнота, показал Келюсу, а затем сжег бумажку в пепельнице.

Фрол возвращался из больницы. Лида чувствовала себя заметно лучше, но случившееся было непоправимо: двигаться девушка не могла. Родители достали где-то немецкую инвалидную коляску, и курносая художница под присмотром Фрола училась ездить на ней по больничному парку.

Вчерашний визит медицинского светила не дал особых надежд. Рекомендовался санаторий и длинный список дефицитных лекарств. Светило также обмолвилось, что иногда сильные стрессы способны вывести больного из паралича, но при этом смотрело на Лиду с таким профессиональным оптимизмом, что девушка все поняла.

Фрол собирался уезжать и мучился, что ничем не сможет помочь. Впрочем, Келюс и Мик твердо обещали не забывать больную. Сама Лида держалась бодро, заявляя, что, как только вернется домой, попытается взять вновь в руки кисть.

В общем, настроение у Фрола было не из лучших. Открывая дверь, он услышал какой-то грохот. Ожидая чего угодно, дхар вихрем ворвался в квартиру и замер. Вся мебель была сдвинута с мест, швабра торжественно торчала посреди прихожей, а стук, доносившийся из кабинета, свидетельствовал о том, что Виктор, натиравший в данный момент пол, двигает огромный письменный стол.

– Ну даешь, елы! – поразился дхар. – Че, князья тоже полы натирают?

– Еще как, Фрол! – бодро отозвался Ухтомский. – Особенно в юнкерском. Пол у нас в актовом зале был, я вам доложу, как Дворцовая площадь.

– Это ничего! Мы у себя в Забайкальском зубными щетками пол мыли. Ладно, сейчас пособлю.

При мощной поддержке Фрола уборка была завершена сравнительно быстро и без потерь. Пострадал только один из стульев в гостиной, распавшийся от мощного толчка дхара. Стул пришлось клеить эпоксидкой, после чего уборка была сочтена законченной, и молодые люди направились на сверкавшую чистотой кухню пить чай.

– Фрол, – обратился к дхару поручик, допивая вторую чашку, – вы не могли бы продиктовать мне эпос о Ранхае?

– По-дхарски? – удивился тот. – Начало, вроде, помню...

Он на минуту задумался, затем распевно, не торопясь, прочитал:

Ваху дхэн мариба дхори Цхор бахсат Ранхай-гэгхэну Эйсо энна хон-акуна Вапалари айаримэ. Ул Ранхай ю-лах эато Глари басх алтэ а-квуми, Арва-атур мгхути-цотэ.

– Только по-русски не смогу. Тебе хорошо, ты в гимназии учился!

– Да бросьте, Фрол! – решительно заявил Ухтомский. – Сможете. Пойдемте!

Они перешли в кабинет. Князь, усадив Фрола в кресло, достал из бумажных залежей чистую общую тетрадь и приготовил карандаш.

– Слышь, – не выдержал дхар, – а зачем тебе?

– А Рангайка чей предок? – усмехнулся Ухтомский. – Это будет почище родовой байки. Попробую потом стихами перевести. Размер легкий, как у «Калевалы». Давайте!

Фрол облегченно вздохнул, закрыл глаза и нерешительно начал:

– Ну... Слушай, племя серых дхаров... песню о воине... начальнике...

– Повелителе, – подсказал Ухтомский.

– Ну, повелителе Ранхае, великом сыне солнечного леса... Как там, елы? Могучем повелителе звезды и тучи...

– Красиво, – князь быстро водил карандашом по бумаге.

– Дорога... путь Ранхая вечен, его мир, война и работа...

– Деяния, – поправил Виктор, прицокнув языком.

– Деяния, – покорно повторил Фрол, – не подвластны злой ночи...

– Вот это фольклор! – удовлетворенно заметил Ухтомский, пока дхар переводил дух. – Это вам не «Гуси-лебеди»...

Когда Лунин вернулся домой, работа подходила к концу. Фрол постепенно сам вошел во вкус и время от времени прерывал русскую речь странно звучащими дхарскими словами. Ухтомский легко чертил в тетради строчку за строчкой.

– А, мемуары принца Дхарского, – понял Келюс. – Ваше дхарское высочество, как там у нас насчет ужина?

Ухтомский обещал забежать на следующий день, но так и не появился. Мик тоже пропал. Его матушка сообщила, что Михаил очень занят, причем ее тон не оставлял сомнений, что Плотников-младший действительно занялся наконец чем-то полезным.

Келюсу и Фролу это было на руку. До отъезда дхара требовалось закончить кое-какие дела.

...Вход в катакомбы, откуда их вывели омоновцы, был теперь забран густой решеткой. Массивный замок выглядел угрожающе, но Фрол, специально заехавший как-то днем взглянуть на него, лишь похмыкал и попросил у Келюса разрешения покопаться в инструментах. В свое время Лунин-старший недурно слесарил в свободное от партработы время, и дхар, быстро заполнив сумку всем необходимым, остался доволен.

Они вышли из дому поздно вечером, с полчаса бродили у Дома на Набережной, поглядывая по сторонам, но все было тихо. У решетки, загораживавшей вход, было также спокойно. Келюс стал светить фонариком, а дхар, тихонько насвистывая, занялся замком. Стальной страж явно не оправдал доверия – не прошло и пяти минут, как Фрол удовлетворенно хмыкнул и осторожно приоткрыл решетку.

Из подземелья несло холодом и сыростью. Николая передернуло, он плотнее запахнулся в специально надетую по этому случаю теплую куртку и осторожно шагнуть вглубь. Внезапно почудилось, что в глубине темного прохода раздался тихий стон.

– Чего там? – торопил его Фрол. – Пошли быстрей, елы!

– А ну-ка, Мессинг, – предложил Лунин, освобождая путь, – послушай...

Дхар озабоченно прислушался, затем провел по воздуху руками, подумал.

– Никого! Там, Француз, даже кошака бродячего, и того нет. Ручаюсь.

Келюс не стал спорить, и они двинулись вперед, подсвечивая фонариком. Вокруг было тихо, только песок шуршал под ногами да слышался стук падавших капель.

...В зале, где барон Корф в последний раз увидел огонь догоравшей свечи, теперь было пусто, только следы пуль на стенах да неглубокие воронки на полу напоминали о той ночи. Тело барона лежало в навек запаянном гробу, а то, что осталось от Тани Корневой – Коры, – как сказал Келюсу следователь, передали ее родным. Внезапно фонарик упал на что-то, тускло блеснувшее холодной сырой сталью. Егерский нож – трофей барона – лежал там же, где его оставили, незамеченный теми, кто забирал тела.