Око Судии

Мораубон рухнул так, словно Капитан вытащил из него кости. Валун залило кровью.

— Может ли кто-нибудь сказать мне, — выкрикнул Сарл, перекрывая равномерный шум реки, — что гласит закон насчет персиков на тропе?

— Первым их всегда надкусывает Капитан, — мрачно отозвался Галиан.

— А что сделало нас легендой Пустошей? Что дает нам возможность драть столько шкур?

— Законы тропы! — крикнули несколько человек, заглушая рев воды.

И кричали они не из-под палки, как отметил Ахкеймион, а с мрачным одобрением. Даже Укушенные, даже те, кому случалось преломить хлеб с мертвым человеком, валявшимся на камне.

«Они безумны».

Сарл багровел, не отпуская фальшивую улыбку. Его глаза превратились в две морщины, неотличимые от остальных, что избороздили его лицо.

Не взглянув на сержанта, Капитан, в своем поношенном айнонском одеянии, присел на корточки и вытер окровавленное лезвие о рукав Мораубона. Потом остановил взгляд на Ахкеймионе с Мимарой. Он спрыгнул с валуна, и его движения оказались неожиданно гибкими. До сего момента он казался живой скульптурой, высеченной из гранита.

Широкими шагами он подошел к ним двоим.

— Кто она такая?

— Моя дочь, — услышал Ахкеймион собственные слова.

Эти жестокие карие глаза не смогли бы заставить его опустить взгляд — не в этот раз. Слишком сильно Мимара, которую он прижимал к себе одной рукой, напоминала ему свою мать, слишком сильно была похожа на Эсменет. Капитан отвел глаза, на мгновение задумался, кивнул каким-то собственным мыслям, хотя, возможно, это только ветерок играл в его окладистой бороде. Еще раз бросив взгляд исподлобья, Капитан двинулся обратно к началу колонны.

— Либо пускай несет свою ношу, как мужчина, — крикнул он, удаляясь, — либо положим на нее другую ношу как на женщину!

Шкуродеры заулюлюкали и засвистели. Пока Ахкеймион и Мимара медленно возвращались в конец колонны, кажется, все до единого удостоили их взглядом. На лицах была вся палитра выражений от недовольства до глумливой похоти. Но больше всего тревожили Ахкеймиона бесстрастные лица, глаза, в которых отложилась память о порванных рейтузах Мимары.

Трупом Мораубона никто заняться не потрудился. Он остался истекать кровью, на фоне ревущей воды и гигантских глыб. Белое тело на окрашенном в красный цвет камне.

— Кто он? — прошептала Мимара. Пока Ахкеймион вглядывался в остальных, она не сводила глаз с удаляющейся спины Капитана.

— Ветеран, — вполголоса ответил он. — Так же, как и я.

Они держались позади всех, переходили из неровного солнечного света в зеленую тень и спорили, заглушаемые бормотанием реки.

— Тебе нельзя оставаться! Это невозможно!

— И куда же мне идти?

— Куда идти? А как ты думаешь? Назад к матери! На Андиаминские Высоты, где тебе и подобает быть!

— Никогда.

— Я знаю твою мать. Я знаю, что она тебя любит!

— Не столько любит, сколько корит себя за то, что со мной сделала.

— Чтобы спасти твою жизнь!

— Жизнь… Это так называется? Мне что, надо рассказать тебе историю своей жизни?

— Нет.

— Подумаешь, мужчины. Поверь мне, я терпела их раньше. Вытерплю и еще.

— Но не таких мужчин.

— Тогда, значит, мне повезло, что у меня есть ты.

Она совсем не похожа на Эсменет, начал понимать он. Мимара точно так же склоняла голову, словно пыталась буквально разглядеть, что стоит за его словами, и голос у нее становился жестким, точно так же превращаясь в пронзительный сгусток ненависти, но если не считать этих мелких отголосков…

— Послушай меня. Тебе просто никак нельзя оставаться. Это путешествие… — Он запнулся, поняв, что именно собирается сказать. — Это путешествие, у которого нет обратного пути.

Она ухмыльнулась и рассмеялась.

— Как и у любой жизни.

Была в ней какая-то выводящая из себя язвительность, так и подмывало ударить — или подзадорить… Даже не разобрать, что больше.

Нет. На Эсменет она отнюдь не была похожа. Даже злое презрение усмешек — все только ее собственное.

— Ты этим охотникам так и сказал?

— Как — «так»?

— Что в этом путешествии им всем предстоит быть убитыми.

— Нет.

— А что ты им сказал?

— Что покажу им Сокровищницу.

— Сокровищницу?

— Легендарную кладовую школы Сохонк, утерянную, когда во время Первого Апокалипсиса была уничтожена библиотека Сауглиша.

— Значит, об Ишуале они ничего не знают? И представления не имеют, что ты разыскиваешь корни их священного аспект-императора? Человека, который платит им за скальпы целое состояние!

— Не знают.

— Убийца. Если так, то ты — убийца.

— Да.

— Тогда учи меня… Учи меня, а не то я все им расскажу.

— Шантаж?

— Убийство намного порочнее.

— Отчего ты так уверена, что я не убью тебя, если я — убийца, как ты говоришь?

— Потому что я слишком похожа на свою мать.

— Это мысль. Наверное, надо рассказать Капитану, кто ты такая. Принцесса императорской семьи! Подумай только, какой за тебя можно получить выкуп!

— Да… Но с другой стороны, зачем тебе истекать кровью всю дорогу до Сауглиша?

Дерзость. Доходящий до какого-то безумия эгоизм! Родилась ли она такой? Нет. Она носила свои шрамы так, как носят собственное зловоние отшельники: как символ всех многочисленных грехов, которые она преодолела.

— В этом состязании, колдун, тебе не выиграть.

— Это почему?

— Я не дурочка. Я знаю, что ты чем-то там священным для тебя поклялся никогда больше не учить никакого…

— Я проклят! За моими поучениями по пятам идет несчастье. Смерть и преда…

— Но ты ошибаешься, думая, что на меня можно подействовать угрозами, мольбами или доводами разума. Дар, который у меня есть, эта способность видеть мир таким, каким видишь его ты, — это единственное, что мне преподнесли в подарок, единственная надежда, которую я когда-либо знала. Я стану ведьмой или умру.

— Ты меня не услышала? На моем учении лежит проклятие!

— Значит, мы хорошо друг другу подходим.

Дерзость! Нахальство! Ну что за бесстыжая девка!

В ту ночь шатер они разбили неподалеку от остальных. Никто с ними не перекинулся и словом. Среди Шкуродеров вообще установилось молчание, такое, что главной нотой беседы стало потрескивание костров. Только приглушенный голос Сарла продолжал скрипеть, как ни в чем не бывало.

— Киампас! Киампас! Тяжеленькая выдалась ночка!