Око Тимура

– Ничего, ничего. – Раничев перекрестился на киот да чуть посмурнел ликом. – Божницу-то могли б и подкрасить, аспиды.

– Да мы ж и хотели, батюшка, да того серебра, что ты оставил, едва на остальное хватило.

– Ну хоть кисеей какой завесьте.

– Сполним, батюшка, со всем нашим удовольствием. Нам бы это… деньжат бы.

– Деньжат им. – Иван сунул руку в калиту, дал каждому по серебряхе, пользуйтесь!

Слуги вновь закланялись. Ишь, злыдни, как беден был, так их и не дозовешься, не то сейчас: «Чего откушать изволите, боярин батюшка?»

– Откушать – потом, ближе к вечеру, а посейчас пошли-ка все вон, после придете! Заедки только на столе оставьте, да мальвазии-вина, что купить было велено. Купили ли? – Иван строго оглядел слуг.

– Купили, батюшка. И ткани, что ты заказывал: аксамит, парча, камка, бархат лазоревый, штука сукна немецкого – все купили, портняжка за дверью ждет – становой кафтан шить, позвать ли?

– Некогда сейчас. – Раничев махнул рукою. – Завтра с утра пущай явится. – Потянулся. – Эх, пошью себе костюм с отливом – и в Ялту… Сиречь – в гости.

Выпроводив слуг, уселся на крыльце, накинув на плечи синюю потертую однорядку, подставил весеннему солнышку усталое лицо, глаза чуть прикрыл – ждал. Рыжий цепной кобель Аксютка – откуда-то притащенный слугами – дрых у ворот, обожравшись вчерашнею кашей, и во сне ласково махал хвостом. Иван тоже расслабился, откинулся спиной к двери, похрапывать начал…

В ночном баре «Явосьма» творился самый настоящий бардак! Во-первых, кто-то вырубил свет, а во-вторых, кто-то кого-то явно колошматил у самой сцены, так что тряслись комбики, а на ударной установке жалобно позвякивали тарелки.

– Дай ему, дай ему, Васяня! Дай! – подзуживал кто-то – в темноте не было видно кто.

– Счас я его, козлину, ножиком!

– Эй, парни, не надо ножиком, – нагнувшись со сцены, предупредил Раничев и что есть силы заорал: – Макс! Мать твою, ты где есть-то? Звони в милицию, сейчас поножовщина будет… Да где ж ты…

– Убивают! – заверещали внизу.

Больше не раздумывая, Иван схватил за гриф бас-гитару и с ужасным воплем ринулся в темноту бара. Оба! Народ так и прыснул в стороны. А Иван уж разошелся, эх-ма! Размахивал тяжелой гитарой, словно былинный богатырь палицей.

Косил Ясь конюшину,Косил Ясь конюшину…Поглядал на дивчину!

Вокруг раздавались звуки ударов, чьи-то приглушенные вопли и девчачий визг. Отчаянно пахло потом, табаком и консервированными оливками.

– Менты!!! – вдруг заорали рядом. – С собакой приехали. Сваливаем, ребята!

– Я вот вам свалю! – осерчал Раничев. – А ну стой, падлы! А ты не лай… – Он оглянулся на огромную овчарищу, светившуюся в темноте, что твоя собака Баскервилей. – Не лай говорю…

А собака все лаяла, аж изошлась вся, да так что Иван проснулся и едва не упал с крыльца.

– Ох, мать твою, Аксютка, и почто разлаялся?

Напрасно Иван кричал на собаку – лаять-то было с чего! В ворота колотились. И кого черт принес? Хотя… как это, кого? Ведь договаривался же, и вот те раз – заснул.

– Иду, иду, – поспешая к калитке, заорал Раничев. – Сейчас, отопру уже.

Вот и распахнулась наконец небольшая, у самых ворот, дверца. Боярский возница Прошка, поклонившись Ивану, отошел в сторону. Бабочкой – в нарядной беличьей шубке, крытой золотистой парчою – выпорхнула из возка Евдокся, растянула в улыбке губы, сверкнула глазищами изумрудными:

– Любый мой, любый…

Вбежав на двор, бросилась Ивану на шею, поцеловала, потом обернулась, крикнула в калитку вознице:

– К вечерне меня заберешь, понял?

– Как не понять, боярыня-краса? – лукаво прищурился Прохор – молодой цыганисто-курчавый парень в овчинном полушубке и армяке. Стегнул запряженных в возок гнедых, развернулся лихо, умчался, присвистывая, только его и видали.

– Прошу в дом, – поклонился Иван. – Слуг отпустил до вечера, не хочу, чтоб нам кто-то мешал.

– Ништо. – Боярышня смущенно опустила веки. – Говорят, ты разбогател изрядно?

Иван усмехнулся, распахнув перед гостьей дверь:

– Не то чтобы сильно разбогател, однако у князя теперь в чести!

– Вот славно! – совсем по-детски хлопнула в ладоши Евдокся. – А жарко-то как у тебя, Иване.

– Жарко – не холодно, пар костей не ломит. Шубку-то сними, люба…

Улыбнувшись, девушка сбросила шубу Ивану на руки, оставшись в накинутой поверх длинного алого саяна распашнице белого атласа, украшенной ярко-синими кусочками ткани – вошвами – и множеством блестящих серебряных пуговиц.

– К столу? – Раничев кивнул на закуски с вином. – Или нет, пойдем-ка, покажу тебе опочивальню.

– Пойдем, – почему-то шепотом отозвалась гостья. Поднялась вслед за Иваном в узкую опочивальню с выстланным мягкими шкурками ложем, скинула на лавку распашницу, с улыбкою расстегнула саян почти до самого пояса.

– Помоги, милый, – усевшись на лавку, тихо попросила она.

Раничева не надо было долго упрашивать. Расстегнув, снял с Евдокси саян, обнял за шею, нащупав застежку жемчужного ворота… расстегнул, почувствовав под белым шелком рубашки напрягшуюся грудь… Миг – и прильнул к уже обнаженной деве…

– Я так ждала тебя, – целуя, шептала боярышня. – Так ждала тебя, любый…

На следующий день, с утра, явился портняжка. С иглами, нитками, тканью. Слуга постучал осторожненько, разбудил, гад… Ну да ладно, все равно вставать. А ведь проспал заутреню-то! Ничего, замолим грешок… Раничев весело перекрестился на икону и вошел в горницу.

Поклонившись, слуга пригласил туда же портняжку – ушлого мужичка с седоватой бородкою и аккуратно подстриженными волосами.

– Ого, да тут и в самом деле есть, из чего шить. – Поклонившись, портняжка бросил взгляд на разложенные по лавкам ткани. – Чего надобно-то, боярин?

– Надобно все, – подумав, ответил Раничев. – Кроме исподнего и шубы.

– Ясненько, – кивнул мужичок. – Тогда, кормилец, стань-ка эвон к окну – обмерю… Угу… – Обмерив Ивана, портной подошел к лавке. – Значит, так… Нужен тебе кафтан… даже два – один зимний, с подкладкой, другой легкий, в избе носить да летом. Вот этот вот узорчатый байберек как раз подойдет для летнего, а вот тот кусок сукна – во-он, темно-синий, как раз для зимы. Украшать как будем, каменьями драгоценными, жемчугом, канителью?