Окольцованные злом

— Ну ковшичком ее, родимую, ковшичком!

«Тяжелый, боров». Чтобы клиент опростался быстрее, Крыса крепко стиснула его за бейцалы, а тот вдруг, поперхнувшись, затих и всей тушей припечатал девушку к жесткой вагонной полке.

— Эй, папа, хорош дрыхнуть-то… — Ксюха с трудом освободилась из-под жирного распаренного тела и, принюхавшись, внезапно сморщилась от отвращения: эта пьяная свинья обгадилась! — Ну ты, мужик, даешь, оборзел в корягу! — Она попыталась опрокинуть недвижимого клиента на спину и тут только врубилась, что ворочает жмура: «Мама моя родная!» Нехуденькое мурло очкастого перекосило набок, из раззявленного рта тянулись слюни.

Дрожа как на морозе, Ксюха быстро оделась, вытащила из лопатника клиента деньги и рывком отодвинула купейную дверь:

— Виестур, сюда иди.

— А, мотор не выдержал, бывает. — Ничуть не удивившись, тот спокойно запрятал в карман отмусоленные Крысой червонцы и со знанием дела принялся дубаря одевать. — И заметь, срутся при этом обязательно, закон природы. — Он натянул покойнику шляпу до ушей и ловко прибрал шариковую ручку: — Возьму на память. Давай-ка оттащим его подальше от греха, поближе к забору.

Сказано — сделано. Никто на них не обратил внимания, потому как все занимались делом: бляди загружали котлованы, блатные обували лохов, менты за долю малую блюли. Невзирая на ночное время, великая страна стояла на почетной вахте, созидала светлое будущее. Дрыхнуть некогда, приказано строить коммунизм.

* * *

…А геомантам, пред зарей, видна

Fortuna major там, где торопливо

Восточная светлеет сторона…

А. Данте. Божественная комедия.

Чистилище, XIX, 4—6

— Чаю, Игорь Васильевич? — Давнишний приятель Чоха Абрам Израилевич Кац был лысым носатым здоровяком и всю свою сознательную жизнь занимался геофизикой. — Сейчас заварим, а то, знаете, брат, все эти пакеты — сплошное надувательство, дерьмо собачье. — Он непроизвольно глянул на клетку с волнистыми попугайчиками, где тоже экскрементов хватало, правда птичьих, и ринулся к серванту: — Давайте-ка с ликерчиком, абрикосовым, аспирант один прогнулся.

Порезали зачерствевший лимонный пирог, отхлебнули чайку, и хозяин глянул на гостя с любопытством:

— Так, говорите, домик старинный какой-то вам не по нутру? Ну вы эстет, меня вот вообще от совковой архитектуры блевать тянет, и ничего, терплю. Давайте-ка абрикосового лучше так, в натуральном виде.

— Квартирка меня, Абрам Израилевич, одна интересует. — Чох глотнул ликера и запил его огненно-горячим чаем. — Живет там семейка веселая, любое поколение копни: если мужик — вор или мокрушник, чекист; если баба — проблядь, пробы ставить некуда. Интересно мне стало, навел я справки. Оказалось, что у живущих в этом доме смертность на порядок выше, чем в округе, так же как и уровень преступности. Постоянно драки, взрывы, воровство, пожары. В подъезде раз в год кого-нибудь непременно изнасилуют. Даже вероятность умереть от гриппа там гораздо выше, чем в любом другом месте.

— Э, Игорь Васильевич, ничего нового вы не обнаружили. — Хозяин дома снисходительно улыбнулся и подлил гостю чая. — Давно известно, что Питер стоит на гнилом месте. Я уж и не говорю, что на костях людских, — почитай, тысяч сто угробил Петр Алексеевич, пока столицу возводил. Конечно, по сравнению с ГУЛАГом это тьфу, но, как говорится, пустячок, а приятно. Чувствуется. — Он протер запотевшие от горячего чая очки и медленно почесал огромное, как локатор, ухо. — В принципе здесь вообще ничего строить было нельзя, слишком уж много энергетически отрицательных участков. И кстати, уже в те времена существовали способы проверки мест на пригодность для проживания.

Многие районы сперва были забракованы, параллельно с молодым городом росли заброшенные пустыри, которые люди обходили стороной и считали обиталищем дьявола. Там почему-то и продукты портились, и болезни разные появлялись, и животные избегали этих мест, даже птицы не гнездились. Однако город рос, советы стариков постепенно забывались, и на месте пустырей строились новые дома, а напрасно: с геопатогенными зонами шутки плохи. Самое важное для здоровья — это место обитания.

— Знаем, знаем, — Чох улыбнулся и подлил хозяину, оседлавшему любимого конька, ликерчику, — слышали мы в свое время и про пуп земли, и про оракула дельфийского, и про культовые строения древних. А не могли бы вы, Абрам Израилевич, просто взять да и посмотреть, что ж такого особенного на том месте, где этот дом находится?

— Можно, конечно. — Кац вытер вспотевший то ли от горячего чаю, то ли от ликера лоб. — В прошлом году удалось составить карту подземного Питера; раньше-то, сами знаете, чекисты близко никого не подпускали, а теперь плюнули, не до того. Так вы, Игорь Васильевич, даже не представляете, — он с энтузиазмом откусил пирога, — это целый мир. Разломы, подземные потоки, заброшенные катакомбы, и все они являются по сути своей энергетически активными формами, влияющими на самочувствие людей. Но самое интересное в другом: интенсивность их излучения напрямую связана с космическими ритмами, есть даже специальная программа по расчету зависимости влияния от временных параметров. — Неожиданно он сделался мрачен: — Только придется подождать, потому как моя «трешка» ее не потянет. Завтра на работе просчитаю все, позвони вечерком. Так какой, говорите, у гадюшника-то адрес?

Наконец ликер допили, Чох посидел еще немного и начал собираться домой.

— Рад был видеть вас, Игорь Васильевич. — Хозяин крепко пожал гостю руку и на прощание одарил его дискетой. — Возьмите-ка, здесь все самое интересное по теме, вроде ликбеза.

— Спасибо, Абрам Израилевич, я на вас надеюсь. До завтра. — Чох окунулся в теплую вонь подъезда и, держась за перила, поспешил на свежий воздух.

Погода нынче не радовала: было промозгло и грязно, сплошной стеной валил крупный, тут же раскисавший под ногами снег. «На ментов бы не нарваться». Профессор сунул в рот термоядерную подушечку «Арктики», передернув плечами, полез в выстуженный салон «Волги»; дожидаясь, пока пробудится обогреватель, он успел сделаться трезвым как стеклышко, будто и не пил совсем. Слава тебе, Господи, наконец-то пошел теплый воздух, мотор затарахтел ровнее, и, стронув с места сарай на колесах, Игорь Васильевич без приключений добрался до дому.

— Обедать будешь? — Супруга, вытирая красные от стирки руки, выглянула из ванной. — Борщ украинский, с салом и чесноком.

— Спасибо, солнце, я попозже. — Чох чмокнул спутницу жизни во влажное распаренное ухо и сразу направился в кабинет.

Кабинет, конечно, громко сказано, так, закут два на три, куда еле помещались компьютер и диван. Стены комнаты были увешаны личными вещами хозяина: восьмиунцовками, в которых давным-давно Игорь Васильевич выиграл первенство среди вузов; шкурой медведя, убитого в честном бою, «пальмой» [92] ; вырезками из газет, дипломами, фотографиями. На полке пылились обвязанная черным поясом каратэга и синоби седзоку — маскировочный костюм ниндзя, а на полу, под диваном, стоял железный ящик с помповым «Моссбер-гом-500».

92

Кинжал на длинном древке.

— Глаша, Глаша, Глаша! — Доктор наук открыл ящик стола и зашуршал бумажкой от сахара-рафинада. — Где ты, девочка моя?

В ответ раздался писк, и из-под дивана выкатилась здоровенная упитанная крыса с умной усатой мордой и длинным розовым хвостом. Она подбежала к самой ноге Чоха и ловко поднялась сусликом — давай сахар-то, давай! Жила хвостатая в его комнате уже давно, получая персональную пайку, особо не хулиганила и жутко уважала сладкое. Вот и сейчас, шустро ухватив лапами кусочек «белой смерти», она тут же принялась его грызть. Снова пискнула, блеснула бусинками глаз и ловко потащила сахар в нору: хватит, пообщались.