Окончательный диагноз

— По крайней мере, вскрытие займет немного времени, — громко заметил Блументаль. — Самую тяжелую работу он уже сделал.

— А вы что тут делаете? — обернулся Гомер к наблюдавшим. — Хватит глазеть, идите искать.

Полицейские начали рассеиваться, и лишь Кули остался на месте.

— А что мы теперь ищем?

Гомер повернулся к Блументалю и мешанине внутренностей.

— Он здесь? — осведомился он.

Блументаль покачал головой.

— Значит, где-то здесь, сынок, вам предстоит найти мозг миссис Мюир, — пояснил Гомер Кули.

Мартин Пендред вез коляску по прямой линии с одинаковой и неизменной скоростью, как он делал это всегда. Его маленькая и хрупкая пассажирка пристально смотрела перед собой, что говорило либо о крайней сосредоточенности, либо о полной рассеянности. К ее правому предплечью была подсоединена капельница, а обнаженную кожу ее рук покрывали яркие пурпурные капли. Огромный синяк на локтевом сгибе левой руки свидетельствовал об обильных или неумелых внутривенных инъекциях; хотя лично Мартину он ни о чем не говорил.

Между санитаром и пассажиркой не наблюдалось никакого контакта — ни на вербальном, ни на зрительном, ни на обонятельном уровне. С таким же успехом они могли быть запрограммированными роботами, полностью лишенными рассудка и обреченными выполнять указания и требования, не имеющие к ним никакого отношения.

Даже когда Мартин свернул налево и вкатил кресло в рентгенологический кабинет, впечатление автоматизма не исчезло. Кресло вместе с пациенткой было препоручено заботам рентгенолога, что опять-таки произошло без какого-либо проявления эмоций, по крайней мере видимого: ни изменения выражения лица, ни движений головой, ни поджимания или выпячивания губ. Не подав никакого знака Вселенной, в которой он совершал перемещения, Мартин Пендред, выполнив свою задачу, двинулся обратно в комнату для санитаров.

Время от времени на его поясе оживала рация, начиная пародировать человеческую речь, и слова, уже искаженные элизией слогов, пропуском согласных и чудовищным издевательством над грамматикой, передавались этим устройством в таком измененном виде, что неопытный слушатель вряд ли смог бы в них что-нибудь уловить и воспринять передаваемые сведения. Впрочем, Мартин пропускал мимо ушей эти извержения звуков, эти послания с другой планеты; хотя у него была рация, он никогда ею не пользовался, не пользовались ею и другие, чтобы обратиться к нему.

Никто не заметил его появления в комнате для санитаров. Он медленно опустился в кресло и замер с выпрямленной спиной и неподвижным лицом, глядя в пустоту.

Заместитель старшего санитара (у старшего санитара был отдельный кабинет, откуда редко долетали признаки его существования или какой-нибудь деятельности), сидевший за столом в углу комнаты, с усталой снисходительностью посмотрел на Мартина. Его физиономия без преувеличения походила на непропеченный пудинг с изюмом — рыхлая бледная кожа напоминала сырое тесто, а покрывавшая ее целая сеть темных родинок вызывала ассоциации с сушеным виноградом. Обязанностей у него было мало, и он с удовольствием предавался ничегонеделанию. В целом он был вполне доволен своей судьбой.

Однако лишь в целом, поэтому он предался изучению Мартина Пендреда.

Мартин работал санитаром уже три года, то есть тридцать шесть месяцев, и за это время ни разу не проявил какого бы то ни было энтузиазма. Он честно выполнял свои обязанности, и никто никогда на него не жаловался. Однако, несмотря на это, трудно было иметь дело с эмоциональным, интеллектуальным и духовным вакуумом, который представлял собой Мартин Пендред.

В среде санитарного персонала больницы царили доброжелательные отношения. Санитары считали себя угнетенной и недооцененной группой, которую вечно обвиняют во всех бедах и никогда не хвалят за выполняемую работу. Их объединяла эта несправедливость. А потому, хотя между кем-то из них и возникали иногда вспышки недоброжелательства, в целом в их комнате всегда царила атмосфера добродушия, пусть даже несколько грубоватого.

Появление среди них Мартина, который редко открывал рот, если к нему не обращались, да и в этих случаях предпочитал отделываться односложными ответами, никогда не смеялся и упорно сидел в одном и том же кресле, с отсутствующим видом глядя в одну точку, если ему не нужно было выполнять свои обязанности, существенно нарушило эту атмосферу. К тому же у Мартина была своеобразная репутация. Он был братом-близнецом Мелькиора, который стал известен беспрецедентно жестокими убийствами. Поэтому неудивительно, что среди санитаров бытовало мнение о нежелательности подобного коллеги, особенно учитывая его странности.

И лишь в последнее время они научились его игнорировать и делать вид, что забыли о том, как он поступил с Баддом.

В общем-то Бадд заслуживал, чтобы его проучили, — он был груб, а порой и жесток, но то, как с ним поступил Мартин, не укладывалось ни в какие рамки. Здесь все сходились во мнении. И Мартина Пендреда спасло от увольнения лишь то, что Бадд его намеренно спровоцировал.

Однако с тех пор никто не пытался шутить с Мартином или оскорблять его. Во всем остальном же он проявлял пунктуальность, и на него можно было положиться.

И тем не менее заместитель старшего санитара взирал на него с внутренней дрожью, и каждый раз при виде Мартина тело его покрывалось мурашками.

Мартин же продолжал взирать на не ведомый никому пейзаж.

Сержант Райт поднял голову и посмотрел в полуденное небо, пытаясь думать о чем-нибудь, не связанном с трупами и их внутренними органами, раскиданными по саду. Хотя в течение всего этого времени Райту удавалось сохранить в животе завтрак и не дать ему соприкоснуться с внешним миром и он полагал, что отбытие Дженни Мюир вместе с ее органами в отдельном мешке принесет некоторое облегчение, ситуация пока не улучшалась.

Из дома до него доносился голос Гомера, руководившего поисками, — его слегка гнусавые интонации были различимы даже несмотря на расстояние и закрытые окна. Гомер был непростым человеком, но и не самым худшим начальником, с которым ему приходилось работать за семнадцать лет службы. Он не был ни продажным, ни ленивым — два качества, которые, на взгляд Райта, были в наибольшей степени присущи высшим полицейским чинам. К тому же он не был глуп (Райт давно заметил, что продвижение по службе не требует ума) и обладал необходимой энергией. Если Гомер считал, что надо что-то сделать, он делал это или, по крайней мере, следил за тем, чтобы это сделал кто-то другой. Райт давно уже пришел к выводу, что вся проблема — в росте Гомера. Не то чтобы он был катастрофически мал, но он был существенно ниже обычного мужского роста, что вполне могло вызывать комплекс Наполеона — Райт читал об этом в одном из журналов жены. О коротышках, компенсирующих недостаток роста своей деятельностью. Одни становились диктаторами и мировыми лидерами, другие сердцеедами, а третьи (хотя в статье об этом не говорилось) — полицейскими инспекторами.

— Райт!

В дверях дома, как всегда с раздраженным видом, стоял Гомер.

— Да, сэр? — поспешно отозвался Райт.

— Отчет, сержант, дайте мне отчет!

Гомер очень любил отчеты. Устные отчеты при частом и продолжительном их скармливании помогали держать его жажду информации в узде, однако лишь чернила и бумага могли обуздать его темперамент на уровне, безопасном для окружающих. Его рацион состоял из постоянного потока слов с добавлением снимков, сделанных на месте преступления, и результатов, полученных судмедэкспертами. Последние являлись для него витаминами и микроэлементами — пусть и в небольшой дозе, они были совершенно необходимы для его здоровья. Как ни странно, грамматическая правильность не являлась обязательным условием информационного благоденствия Гомера; его не смущало разнообразие стилей, варьировавшихся от свободной формы изложения до фальшивого канцелярита с одиночными пиками ясности. Гомер каким-то образом умел извлекать смысл из всего. Райт полагал, что это вызвано его целеустремленностью: из самых загадочных парадигм он извлекал тот смысл, который хотел получить. Эта ограниченная самоуверенность означала только одно — что он был способен достичь фантастических успехов и подвержен катастрофическим провалам. Поскольку любое расследование представляло собой процесс накопления информации, он либо выигрывал (если его первоначальные впечатления оказывались верными), либо проигрывал, если ему не удавалось выбрать виновного из круга подозреваемых или если его первоначальный выбор преступника был неверным.