«Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника

– Да. Я очень от этого пострадал. Однажды русские выгнали нас из тех дыр, которые мы занимали. Все перепуталось, где свои, где русские. Я пришел на какой-то хутор. Оружия у меня уже не было. Там раньше стояла немецкая часть, а потом вошли русские, и мне два дня пришлось прятаться в навозной яме. Потом немцы выбили русских, и я смог оттуда выбраться. Встретил немцев и пошел искать мою часть. Нашел. Там я уже числился пропавшим без вести. Доложился моему лейтенанту. Как я уже говорил, он меня не любил. Он на меня посмотрел и спросил: «Где ваша кепка?» Где?! В русском навозе утонула! Где! Он на меня посмотрел: «Я вас наказываю, будете чистить конюшню». Я пошел чистить конюшню, а тут, слава богу, объявили тревогу. Я бросил чистить конюшню и побежал на общий сбор. Потом лейтенант меня спрашивает: «Что я вам приказывал?» – «Вы мне много чего приказывали». – «Еще поговорим». Потом мы пару дней стояли на речке, отмывались, приводили себя в порядок, хотя река была еще частично замерзшей. В какой-то момент возник мой ротный: «Вы на фронте отказались выполнить приказ!» Наорал на меня. Я сказал: «Ну поори, поори, мы будем еще на фронте». Он исчез. Вскоре я был ранен, потом был в резервной части и оттуда направлен на офицерские курсы. На курсах мой командир меня вызвал, сказал, что из резервной части получили донесение, что я на фронте отказался выполнять приказ командира. Невыполнение приказа на фронте обычно означало расстрел. Я сказал, что не знаю, о чем речь, но тут сообразил, что речь идет об этой истории с моим ротным. Я рассказал эту историю. Командир спросил, не возражаю ли я, что мой ротный будет допрошен по моему делу. Я сказал, разумеется. Через пару недель он мне сказал, что мой ротный написал, что он особо не помнит, в чем было дело, потому что он ведет тяжелые бои и у него сейчас другие проблемы. Командир сказал, что надо завести дело, которое будет тянуться неизвестно сколько, да к тому же, как известно, начальник всегда прав. Поэтому лучше он посадит меня в казарму на трое суток под домашний арест и отчитается о моем наказании. Я сказал, три дня отпуска – это прекрасно. На курсах были юноши, им еще 18 не было, их еще как солдат и не рассматривали, довольствие у них было хуже нашего, а я получал еду из своей части, да мне еще офицеры что-то собрали, сигареты, сладкое – я там жил, как король! Они мне завидовали. Я еще делился с охраной продуктами и сигаретами. Прекрасно было. На этом дело кончилось.

– У вас есть награды за войну?

– Знак за ранения в серебре за два ранения, хотя был ранен три раза. Железный крест второй степени и Железный крест первой степени, две нашивки «Танк голыми руками» за два подбитых лично танка.

– В Демянском котле были части вермахта и Ваффен СС. Как складывались взаимоотношения между ними?

– На фронте мы не знали, кто наш сосед и что происходит вокруг. В России я Ваффен СС не встречал. Между вермахтом и СС никакой вражды не было. Более того, СС считались очень хорошими солдатами.

– Что воздействовало тяжелее, природные условия или противник?

– Конечно, солдаты противника. Что касается природных условий, то болота с оборонительной точки зрения нам очень помогали – русские не могли там наступать, где они хотели.

– Что такое хороший солдат?

– Я бы сказал, что хороший солдат – это тот, у кого хороший начальник.

– Второй вопрос должен был быть, что такое хороший командир?

– Хороший командир – это тот, который получил хорошее профессиональное образование, позволяющее ему защитить своих подчиненных.

– Во время войны русские солдаты говорили: вот кончится война, и я буду… Что говорили немецкие солдаты?

– Только не военным. Все что угодно, только не военным.

– Как вы видели окончание войны?

– Я думал, что вообще все будет по-другому. Понимаете, для нас это не была шести-семилетняя война, которая началась в 1939 году. Для нас это была тридцатилетняя война, которая началась в 1914 году. Война, которая началась в 1914 году, была взрывом, при котором образовались все эти Польши, Чехии, Югославии и т. д., которых тогда не существовало, они принадлежали России, кайзеровской Германии и Австрии. Война началась с того, что убили представителя австрийского кайзера, и Германия была обязана оказать помощь. Но всегда Франция, Англия и Америка превращали эти относительно маленькие конфликты в мировые войны. Вторая мировая война была превращена в мировую войну Францией, Англией и Америкой. Это они нам объявили войну, а не мы им. В целом Америка думает только об экономике. Остальные страны слишком глупые, чтобы это осознать. Я мечтаю (в сегодняшней Германии это невозможно, в другой Германии) о том, что Россия вернула бы Германии Восточную Пруссию. При поддержке русских, которые сделают Польшу опять маленькой, Восточная Пруссия была бы опять немецкой. Это моя мечта.

– Когда вы поняли, что война проиграна?

– Мой отец был журналистом. Он всегда не боялся высказывать собственное мнение, и в начале 30-х годов, когда все стало национал-социалистическим, он попал под подозрение, что он против нацистов. После войны мы узнали, что моего отца должны были отправить в концентрационный лагерь, но у него был друг, который помог оттянуть отправку. Когда началась война, мой отец сразу ушел в армию, потому что с солдатом они ничего не могли сделать. Мне еще не было 18 лет, когда я решил пойти добровольцем, поэтому нужно было получить письменное разрешение от отца. Во время своего первого отпуска с фронта, это было, вероятно, в 1940 году, он со своей частью ехал из Польши в Италию и по дороге заехал домой всего на одну ночь вместе со своим командиром. Этот командир, майор, был в курсе, что я, идиот, хочу стать солдатом. Он мне сказал: «Слушай, я был такой же молодой, как ты, и я был такой же тупой, как ты. Пойми, война уже закончилась, она уже проиграна». Я не поверил. «Вот Россия – а Россия на моей школьной карте занимала полкарты. Они хотят на нас напасть. Русские превращены в рабов большевиками, они будут за нас». – «Это все неправда». С этого момента я в целом знал, что войну мы не выиграем, но еще этому не верил. Потом, в России, поверил.

– Как и к кому вы попали в плен?

– Я попал в плен к американцам в центральной Германии в районе Тогнгау?.. Цорнгау?.. в апреле 1945 года. Сначала нас везли на запад на автомобилях, потом на поезде в открытом сверху товарном вагоне. Я хотел сбежать по дороге, взобрался на верх вагона, посмотрел, а там сидит охранник. Он меня заметил и начал ругаться. Нас привезли в Майнц на Рейне. На вокзале наш локомотив взорвался, а нового не подали. Так мы простояли до ночи. Когда стемнело, американцы стали освещать вагоны прожекторами. Я выбрал момент, когда меня не было видно, вскарабкался наверх и выпрыгнул из вагона. Приземлился прямо в воронку с водой. Кое-как выбрался с вокзала. Среди разрушенных бомбежкой домов заметил один целый. Было непонятно, есть там американцы или нет. Я лег в развалинах и стал наблюдать. Американцев вроде не было. Вскоре туда пришли две женщины, я еще подождал и постучался в дом. Сказал: «Не пугайтесь, я немецкий солдат». Они сказали, что дом часто проверяют американцы, и посоветовали спрятаться на чердаке. Утром я спустился. Мне дали поесть, переодели в гражданское.

Я решил идти к знакомым крестьянам, которые жили недалеко на другой стороне Рейна. Познакомился я с ними еще до войны. Мне было 16 лет, когда мы всем классом поехали на велосипедах из Бреслау в Берлин. В Берлине мы хотели увидеть Геббельса и послушать его выступление. Потом мы на поезде поехали в Кобленц, а оттуда вверх по Мозелю, по направлению к Франции. Потом мы поехали в Нае (Nahe) и вернулись в Висбаден. Мы шли по Висбадену и удивлялись, почему на улицах темно и никого нет. Нас остановил полицейский, спросил, что мы делаем. Мы сказали, что возвращаемся домой. Он сказал, что мы сумасшедшие, сегодня началась война с Францией. Нас отвели на крестьянский двор, где мы прожили несколько денй. Вот к этим крестьянам я и решил податься.

Женщины мне сказали, что на окраине Майнца есть переправа через Рейн, но надо быть осторожным – там патрулируют американские катера. Когда я подходил к реке, меня остановил патруль. Я немного говорил по-английски – в школе учил, попытался им что-то сказать, они посмеялись над моим английским и отпустили меня. Я спустился к Рейну, там стояли лодки. Я подошел к одной лодке, попросил перевезти на другую сторону. Мне сказали, что не могут, у них были какие-то дела, но сказали, чтобы я шел к соседнему кораблю и там сказал, что я от них, и попросил перевезти меня. Я пошел. На втором корабле капитаном был прожженный тип, который потребовал не только денег за перевоз, но и пригрозил, что в случае если я ему не заплачу, то он сдаст меня американцам. Я вернулся обратно, рассказал эту историю. Они сказали: «Он такое сказал? Придут обратно немцы, он свое получит». Все-таки я нашел лодку, переправился на другую сторону Рейна. Переночевал в выброшенном на берегу голландском корабле. На следующий день я добрался до знакомого фольварка. Хозяева у меня настойчиво выясняли, не солдат ли я, потому что их бургомистр был коммунист, и у них могли быть из-за меня неприятности. У меня было мое военное удостоверение личности, так что я решил его не показывать. Четыре недели я прожил у этих крестьян. Война закончилась. Я решил идти пешком домой. Граница американской оккупационной зоны проходила по реке. Через реку был мост, взорванный еще немцами. Я огляделся, не увидел ни американцев, ни русских и по остаткам этого моста перелез на другую сторону реки. И тут увидел русского. Он сказал: «Немецкий товарищ, немецкий товарищ». Поскольку документы я показать не мог, меня как гражданского отправили на сборный пункт в Торгау. Некоторое время я там жил в казарме. Однажды ночью пришел пьяный русский. Я как раз умывался и был по пояс голый. Он выстрелил из пистолета в воздух и спросил: «Ты, ты был солдатом?» Я не мог соврать, потому что на теле были шрамы от ранений. – «Да». – «В России?» – «Да. Демянск». Он ушел, вернулся с бутылкой, и мы должны были выпить за наше здоровье. С русскими никогда нельзя угадать, что произойдет в следующую минуту. Этот русский мог меня застрелить, просто чтобы развлечься, но в итоге мы просто выпили водки. Таким было мое первое впечатление от русских – никогда не понятно, чего от них ждать. Вскоре меня отпустили, и я вернулся домой. Верхняя Силезия отходила полякам. Русские были победителями, а поляки делали вид, что они тоже победители. Это было злое время. Поляки были ужасны, я видел, как они убивали немцев. Первое время я прятался, поскольку в свое время я был молодежным руководителем района, меня все знали и могли выдать новым властям. Постепенно я перестал скрываться. Познакомился с одним польским офицером-пограничником. Я по-польски не говорил, мы с ним говорили по-английски. Однажды в субботу на танцах он мне сказал: «Николай, – меня зовут Клаус, значит, Николай. – У меня уже пару недель лежит приказ, арестовать некого Николая Диршку». – «Так это я». – «Да?! А я и не знал!» Я понял, что он мне дал шанс – надо немедленно уходить. Я поехал на перекладных в Нейсе. Город был полностью разрушен. Там находился демобилизационный пункт, где собирали немецких солдат, забирали у них все ценные вещи и на поездах отправляли в Германию. Вскоре мы оказались на другой стороне реки, в будущей ГДР. Мой отец тогда работал в администрации небольшого городка возле Мюнхена. Он немедленно прислал разрешение на жительство. Так я оказался в Западной Германии. После всего, что я пережил, я решил выступать против войны. Нужно все сделать, чтобы войн больше не было. Солдаты войну не делают, войну делают политики.

– Какие потери были у вас в отделении на русском фронте?

– Из всех, кого я знал, а это сотни солдат, осталось 19 человек. Не все они были убиты, многие ранены, но потери были очень большие… Теперь солдаты уже не те. Мир знает, что мы были лучшими солдатами в мире, не наци, а мы, старые прусские солдаты.

Динер Манфред (Diener, Manfred)

Материал предоставлен Мартином Регелем

Перевод записи – Валентин Селезнев

– Меня зовут Манфред Динер, я родился в Веймаре 10 октября 1927 года. Мои родители имели четкие национал-социалистические взгляды. Мой дедушка погиб на Первой мировой войне. Мой отец был членом НСДАП с 1925 года, был так называемый «старый боец». У него был золотой партийный значок и КО Adler (КО Орел), он был соратник Фрица Заукеля. У моих родителей была пекарня и лавка колониальных товаров. Я был единственный ребенок. Родители вставали в 3 часа утра, чтобы печь хлеб, ведь в 5 утра должны были быть свежие булочки. Иногда я жил у бабушки. Рядом с ней жил бывший лейтенант, участник Первой мировой войны. Я был очень воодушевлен его рассказами. Вообще все военное меня вдохновляло. Мой дядя Фриц дарил мне много военных игрушек: солдатики, танки, пушки, все возможное. Помню еще такой эпизод. Когда я жил у бабушки, коммунистический руководитель Фильхауэр повесил на трубе старого кирпичного завода красное знамя. Мой отец приехал меня навестить. Увидев знамя, он залез на трубу, сорвал его и повесил наш флаг. Позже я вам еще расскажу, как эти два антипода встретились в 1945 году.

В 1934 году я пошел в народную школу. Тогда четыре класса учились в одном помещении, и я всегда смотрел, какой материал будет в следующем году. Практически я учился на год вперед. Я был не самый плохой ученик. Когда мне было 10 лет, я поступил в Юнгфольк (младший Гитлерюгенд). Это не было принудительно, как иногда сейчас говорят, это было добровольно, но, с моральной точки зрения, это было необходимо. В Юнгфольк я был юнгшарффюрер, командир отделения, состоявшего из 9—12 товарищей. У нас были игры на местности, палаточные лагеря, нам это очень нравилось, это было прекрасное время.