Окопная правда войны
Шрифт:
«... Да, дорогая мама, бой здесь с 18 по 20/IX был большой и сейчас он продолжается. 18/IX было начало наступления на этом фронте и “мясорубка” была хорошая. Много было изрублено за эти 2-3 дня и пролито крови, и все ради чего? Из-за славы, власти и богатства какой-то кучки людей... Да, дорогая мама, проведенные мной несколько дней, то есть за 15-20 дней, меня, как говорится, переродили совсем, и сейчас я стал совсем другим, чем был раньше. Только теперь я понял всю политику этой войны, за по и кого мы проливали свою кровь и ложим свои головы...» (Без фамилии и адреса).
«... Наш полк разбили за два дня. Убитых, раненых много, так что тошно глядеть, сердце захватывает. Если вам все описывать, то очень много бумаги
«... Я жив, а через секунду, может быть, убьют, потому что здесь жизнь секундная. Хотя вы и пишете не думать о смерти, но я не думаю, чтобы остался жив, потому что очень сильные бои, много народа перебито, трупы лежат на земле, жутко смотреть, и немцы и наши лежат, бедняги, гниют и никому не нужны, хотя бы похоронили, а то валяются, как снопы. Танки ездят по людям, как по дровам. Танк весь в крови, жутко смотреть. Со мной такие товарищи, которые с первого боя ранены, есть такие, которые не успевают увидеть немца, как его убьют или ранят. Я считаю человека, которого ранили в руку или в ногу, счастливым, а то ведь большинство убивают...» (Коваленко В.И., 422 сд).
Из солдатских писем за 1943, 1944 и 1945 гг.:
«... Я пока жив и здоров. Что будет дальше под этой проклятой Тросной и представить себе не могу. Дядю, Фрол. Мих., ранило под ней, а меня, вероятно, убьют. А все же люди идут грудью на гитлеровскую броню» (Чекалин И.Е. п/п 68577).
«... Мы сейчас пошли в наступление, у нас сейчас самое жаркое время. Дорогой брат, какое у нас сейчас на фронте положение, я даже не могу передать, это один ужас, за время моего пребывания в армии я только что теперь увидел самое страшное, а поэтому я сейчас потерял всякую надежду остаться живым, временами доходишь до отупения...» (Хряпкин И.Д., п/п 66930).
«... Я вам сообщаю про свою жизнь. Жизнь у меня очень плохая, и плохо на нашем направлении, очень сильный бой, и не знаю, останусь живой или нет, положение трудное, вернусь или без ног и рук...» (Казеров Г.Г., п/п 68564).
«... Ты говоришь, что Вам пришлось переживать очень трудно, ничего, те ужасы, что пережил я, когда они приснятся ночью, то просыпаюсь в холодном поту, я стал почти седой, ну, ничего, бог даст, увидимся, но навряд ли, потому что, где я нахожусь, мало кто останется жив...» (Куксин Н.Н., п/п 03335).
«... Дорогой Мих. Ив., ты бы на меня посмотрел, то, наверное, не узнал, как я поправился в обратную сторону. На нашем участке идут большие бои, и не знаю я, придется нам увидеться, что-то не верится. Мы переживаем все невзгоды, жизнь в окопах “роскошная”». (Бегутин И.А., п/п 01165).
«... Ну, еще неизвестно, жив ли я останусь. Мы сейчас ведем бои большие с немцами, и, может, все это к лучшему, страшно все надоело, и конца краю не видно, проклятая война эта...» (Неравный, п/п 71694).
«... Хочу я себя унизить перед смертью, потому что в таком бою все мы смотрим смерти в глаза, но я пока жив, часть моих товарищей погибла, а часть искалечило на всю жизнь...
... А сейчас такие бои, что я не могу даже описать, как воины сдерживают натиск врага, самолеты с воздуха бомбят...» (Челищев, п/п 24085-3).
«... Что с вами теперь вряд ли будет свидание, с 15 июля я нахожусь на передовой позиции, в воздухе шум самолетов, на земле шум пушек, и видно только один дым. Уже терпишь, нет сознания, и ожидаешь каждую минуту себе смерть, а поэтому прощайте, моя родная семья, жаль только своих малых детей, как
будут жить без родного отца, сумлевайтесь вы сами, а мене вам надежды нет, через такую страсть не переживешь. Дойдет мое письмо, а меня и на свете не будет, всех моих товарищей из Ертиля убили, один я остался...» (Мурыгин, п/п 01144-м).«... Одному богу известно, как это адски тяжело находиться каждое мгновение под угрозой смерти. А сколько мы уже потеряли товарищей? Я не могу об этом писать цифрами, но скажу своими словами, что от нашего взвода осталась жалкая кучка людей. Смерть и только смерть ждет меня. Смерть здесь везде и повсюду. Никогда мне не свидеться больше с тобой, смерть, страшная, безжалостная и беспощадная, оборвет мою молодую жизнь. Где же мне набрать сил и мужества, чтобы переносить все это? Все грязные до невозможности, обросли и пооборвались. Когда же будет или нет конец этой ужасной войне? Прощай, это письмо будет последним (как хотелось, чтобы оно не затерялось, это прощальное письмо). Прощайте навеки» (Иванов, п/п 64064-Б)
«... Папаша и мамаша, я вам опишу свое положение, мое положение плохое: меня контузило. У нас в полку очень много погибло людей, ст. лейтенанта убило, командира полка убило, моих товарищей побило и много ранено, теперь только очередь за мной осталась. Мама, я за 18 лет не видал такого страху, какой был за это время, только знает грудь моя и рубаха. Мама просите у бога, чтобы я остался жив, вашу бумажку читаю 40 раз и думаю, может, чего поможет» (Самохвалов, п/п 77066).
«... Какое у нас сейчас положение на фронте, я даже не могу передать. Это один ужас, за время теперь увидел самое страшное, а поэтому я сейчас потерял всякую надежду остаться живым, временами доходишь до одурения...» (Хряпкин, п/п 66930-6).
«... Жаркий был бой, но враг разбил свои зубы у наших ворот, его “тигры” сломали себе шею, пытаясь перепрыгнуть через наш оборонительный хребет. Враг захлебнулся в своей поганой крови. Враг не прошел. В этих боях мы завоевали себе честь и славу и теперь будем гвардейцами...» (Морозов М.А., п/п 18894).
«К вечеру 21 апреля наше подразделение послали в атаку. До чего я был спокоен, сам удивляюсь, как никогда. Я знал куда иду и что может быть. А в голове: ну что же, дома семья, родные, мать, которых я обязан защищать как истинный русский патриот, солдат. Пришли на место, залегли, получили задачу, а вражеские пули то и дело свистят, одна из них как раз ткнулась перед моим плечом. Одного земляка из Татарии успело ранить через человека от меня. Дали сигнал. Бросились вперед перебежками по топкому болоту. Тут пошла стрельба из всех видов оружия. Кругом свистели пули, рвались снаряды и мины, а я бегу и ложусь, бегу и ложусь... Жуткости, боязни никакой не чувствовал, меня как-то толкало все вперед и вперед.
Но пришлось и мне выйти из строя. В одной из перебежек меня что-то сильно стукнуло по голове, и боли не почувствовал. Тут только я не помню, сам упал или свалило. Сначала подумал, что, наверное, это ударило комками грязи, как и до этого было от разрывов снарядов невдалеке. Лежу на правом боку, закрыв глаза. Открыть сумел только правый глаз и увидел, что кровь течет вовсю, залита вся грудь. Ну, думаю, теперь все. Раз ударило в голову и так течет кровь, сейчас вот-вот потеряю сознание — и конец.
А боли никакой не чувствую, только голове тяжело. Лежу, жду и вспоминаю все-все» (Платонов Н.А., 22 сп, 92 сд).
«... В 12 часов дня получили приказ занять немецкие траншеи. Поднялись все из своих траншей, двинулись на немцев. Но ни одного выстрела не было со стороны противника: оказалось, что немцы бежали на новую линию обороны. Миновав немецкие траншеи, мы двинулись вперед и прошли километра 3 на запад, заняли одно сожженное село. Вот здесь немцы нас стали осыпать из минометов и орудий. Впереди шла наша разведка. Погиб один друг из Ижевска — Семенов Михаил...