Окраина пустыни
Шрифт:
За ней протопал неотвязный очкарик, смачно рассуждая.
— Можно сказать, что без юбки совсем, — облизнулея мордастый. — Вот это ножки, ах. И ведь кто-то, ах чтоб тебя, —ведь спит же кто-то с такими бабами! И не мы с тобой! А вон та очкастая задница. Ведь такой бы на курс хватило, а все кому-то… Как идет! Левой пишет, правой зачеркивает. И рожа нездешняя: с вечернего, что ли, такой цветочек перевелся? — мордастый сообразил, что за истекшее время Грачев что-то мигнул уже утвердительно ему и стремительно продолжил:
— Знаешь: землетрясение в Таджикистане, жертвы, дети, разрушения, женщины и старики. Все по рублю собирали. Ты тоже ведь сдавал,
И повернулся к Грачеву гладкой спиной, а в пальцах Грачева оказался конвертик: синяя рисованная марочка, чистые графы, картинка с флагами и профилями и почему-то волнующая, плотненькая толщина у нижней кромки — он с удовольствием ощупывал ее.
Он столик выбрал любимый— у высокого окна с овальным верхом, по-старинному утопленного глубоко в стену, кинул на подоконник сумку и глядел исподлобья, редко дыша, как эта девушка несет от стойки к столику кофе, стакан — словно свечу у груди, едва ступая, меняя ладошки — горячий кофе, и как пьет потом, будто целует, украдкой, стесняясь, оберегая широкие рукава дубленки от крошек и луж на плохо протертом столе, и застывает смутным взором над всеми, поверх, за его любимое окно—там качают черными рогами деревья— она это видит—у Грачева стало тесно крови в голове, он купил себе что-то и глотал большими кусками, не узнавая вкуса.
Из очереди выбрался и направился к нему кудрявый и развеселый сосед Шелковников, приветственно жмурясь Грачеву, хорошо отоспавшийся, за ним семенили двс студентки в длинных провинциальных юбках и мохнатых одинаковых свитерах. Шелковников загрузил себе полный поднос, студентки тащили только сок.
— Аппетит не испортим? — освсдомилея Шелковников с середины буфета. —Так и знал: найду здесь! Загонишь его на лекцию! Ага! Девочки, сюда, тут сгружаемся.
У студенток широкие толстощекие лица раскалялись румянами.
— Это — Ирка, а это— Ольга. Они— заочное отделение, — церемонно представлял Шелковников, составляя с подноса тарелки: засохшие щепочки сыра, горку холодного пюре с горелым кругом жареной колбасы. — Они, девочки, первый раз в Москве, верно, девочки? Или нет?
— Ты нас не оскорбляй! — махнула на него рукой, унизанной тонкими браслетами та, что потолще. — Мы— третий курс!
— Я говорил, девочки, не в том смысле, что вы — девочки, а в том, что думал — первый раз в Москве, а раз нет, то какие обиды, — с наслаждением чмокал губами Шелковников, грызя сыр.— Я никого не хотел обидеть.
Студентки дробно рассмеялись, выставив подковками острые, мелкие зубки, сок плескался в их руках, от них круто разило духами.
— А поселили их неподалеку, совсем неподалеку, — плел быстро Шелковников, азартно подмигивая Грачеву. — И чайник уже запасен, пора и гостей звать, верно? Всухую никакая сессия не пойдет, верно? Смазать бы надо! А?
— А вы-то где живете? — напористо спросила опять та, что потолще. — А то все про нас, а вы?
— Мы— хорошие ребята, мы — ребята-акробаты, —бойко частил Шелковников. — Ваш этаж. Вы— от лифта налево, мы— от лифта направо. Самый конец— 423! Не путайте с чеченцами, знаете, Аслан такой, черный, знаете? Они в начале — 403, а мы в конце, где окошко
и огнетушитель, представляете? А это— вот самый товарищ Грачев, учитель и вождь, вот он!— Ой, а он нам столько про вас наговорил такого, — пропела толстая. — Что уж…
— И такого прям, ну тако-о-ого, — подтягивала вторая, и глаза ее маслились остреньким, распутным любопытством. — Даже боязно стоять рядом, такой вы…
— Это он шутит так, — важно сказал Грачев и, посмотрев, допила та девушка кофе или нет, сухо осведомился, — девчонки, ну так как насчет перепихнуться?
Шелковников задохнулся ломтем колбасы и поспешно забулькал соком.
Студентки осеклись, разом побагровели, дохлебали скорей сок и, устроив поудобнсс сумки на плечах, ушли, стуча вперебой каблуками, презрительно фыркнув на прощанье.
— Да девочки! — воскликнул умоляюще Шелковников, простирая вслед свободную от вилки руку и досадливо крякнул. — Всю малину обложил! Как с утра начал—так и дуреешь. И ведь такие хорошие бабы, эх, да что с тобой баландить?! Да ты хоть знаешь, сколько они с собой жратвы навезли? Колбаску, огурцы — все домашнее, орехов — мешок. Самогона… Три литра самогона! И ведь голодные, как собаки, — очень хотят. Как кошки лезут, эх. Ну да ладно, хоть ты и сволочь, — утешил себя Шелковников, — все равно. Наши будут.
Грачев оглянулся опять: белобрысый очкарик уже вцепился в сумочку этой девушки, но все рассуждал, поводя руками, а она крепко сжимала пустой стакан, бережно, как букетик, и посматривала в сторону— надо нести на мойку.
В буфет завалились Хруль, Аслан и еще пара смазанных лиц. Хруль радостно махал им рукой, бурчал что-то, кивал, хохотал — все они разом смотрели на Грачева. Он почувствовал — темный ветер осенил его лицо и плечи, его покрыла тень. Стало слышным всеобщее жевание, плеск воды на мойке, звяк монеты о тарелочку у кассы, шорох ветра за окном, шепот крови испуганный.
— Ты бы сходил к администраторше, —вымученно улыбнулся Грачев, осушив стакан сока. — Просит.
— Сам сходи, — скривился Шелковников. —Ты ее раскочегарил, ты и утешай, верно? Уже мхом заросла, а все не наестся… А муж живет и не знает, женись так, твою мать… Как же она меня достала, тошнит, вспомню —тошнит. Гора сала, все висит, тьфу! И все чего-то про жизнь говорит. «А ты доволен жизнью? Есть у тебя радость?» Тоже мне — цветочек, да ну ее! И все ты выпендриваешься. Есть же хорошие крепкие девки, голодные, дают, ничего не надо. Кончится сессия — поедут и мужьям и деткам. У толстой, что Олька, — двое детей. Ну чего ты их обидел? Вот на хрена? Тебе что — уже ничего не надо? Только в крыс пулять? Да на кого ты все время пялишься?!
Белобрысый устал выступать и потащил сумку к выходу. Девушка меж столиков пробиралась к мойке.
Грачев бросил:
— Ну ты давай, — и понес свой стакан туда же.
Застолье Хруля смолкло и напряженно глядело в стаканы и тарелки.
А Грачев сначала увидел бледную до просвсченности руку, утверждающую на цветастой, желтой, красной, зеленой клеенке стакан, только руку, а потом вздымающейся медленной волной поднялось и неслось навстречу лицо, растущее, плывущее, заклубившесся и распавшееся от напряжения в стороны от чистых, пронзительно синих до крика глаз, и ма-ленький твердый подбородок взлетел на выдохе вперед на тонкой, белокаменной шее, и вся она напиталась движеньсм, неостановимым, чтобы плыть и далыше без него, не видя, протекать мимо ладным, стремительным телом чужим, навсегда.