Окруженец. Затерянный в 1941-м

– Да, Герман, тут ты не прав, – это уже Степан вступил в разговор. – На смерть он нас отправил. Вот пусть сам и попробует, да и прочие поймут, что к чему.

– Герман, немец, что ли? – А это проявил рвение мой боец, и глаза его опасно сузились.

– Егоршин, отставить! Если даже и немец, национальность тут ни при чем. Вон мужики вопросом на вопрос отвечают – я же у них пейсы не ищу.

Шутка тут же разрядила атмосферу. Жорка аж фыркнул, ну одесситу не быть знакомым с такой манерой разговора невозможно.

– Нет, ты чего, – вступился за парня Глухов. – Наш он, только происхождение подкачало.

Оба мужика заржали, как лошади, а Герман густо покраснел.

– Да пошли вы, жеребцы, сколько лет уже, а все не надоест.

– Из буржуев, что ли? – это уже влез Георгий.

– Да из каких буржуев, – вытирая слезы с глаз, ответил Степан. – Хотя в общем-то как посмотреть. Мать его перед революцией в услужении у местного помещика была. Красивая молодая девка, вот она ему и глянулась. Короче, понесла она. Помещик был уже вдовый, пилить его было некому. Вот и дал он младенцу свою фамилию, а заодно имечко придумал. И стал у Пелагеи Скибы сын Герман Фефер.

Мужики опять заржали, да и у меня с бойцами проступили улыбки на лицах. У мужиков явно отходняк идет, считай, костлявая мимо прошла.

– Никак помещик оперу любил? – спросил я и, похоже, попал в точку.

– Угу, – Герман тоже слегка улыбнулся, видно, к шуткам таким уже притерпелся. – «Пиковую даму», мать говорит, наизусть знал и ее заставлял арии разучивать, а потом вместе петь. Вообще, все говорят, что неплохой человек был.

– Но не заладилась у Пелагеи жизнь буржуйская, – продолжил Степан. – В восемнадцатом барин пропал, и пришлось ей сына растить одной. Замуж так и не вышла, а баба до сих пор красивая. Эх!

Было что-то у Степана с Германовой матерью или не было, но тому хотелось бы, тоска какая-то застарелая. Но не мое это дело.

– Разговоры разговаривать, конечно, хорошо, но у меня люди не кормлены. Придумали чего?

– Да придумали, – махнул рукой Боровой. – Чего там думать, пошли.

– Погоди, еще один момент, – тормознул я селян. – А этот ваш хорек, он один жил?

– Да нет, с женой, – насторожился Глухов. – Ее тоже вешать будешь?

Посмотрев на разом потемневшие лица собеседников, поспешил оправдаться:

– Что я вам, зверь лютый? И в мыслях не было. Но вот выселить ее из деревни придется.

– Куда же ее выселять?

– А вот это мне по аккордеону, но вблизи моего отряда чтобы ее не было. Что у нее, совсем родственников нет?

– Да как сказать, сирота она. Сына в прошлом году посадили за воровство, а дочь давно уехала, да ни разу не приезжала и писем не писала. Шалава. В общем, некуда ей идти.

– А вот жалобить меня не надо. Ты готов поручиться, да не своей жизнью, а своих родных? Вижу, не готов. Да не жмитесь вы, сам я ей скажу, чтобы вещи собирала, вы как бы и ни при чем. Герман, останься, а вы идите, конвой проводит, делайте пока вид, что за страх работаете.

Фефер озабоченным взглядом проводил ушедших и подозрительно глянул на меня, не нравилось ему наше уединение. Ну что ж, правильно не нравилось.

– Герман, у меня возник вопрос, а почему вы так безропотно пошли на расстрел?

– А что мы сделать могли?

– Вот смотрю, ты тоже вопросом на вопрос отвечаешь, но не еврей – тот такую глупость не спросил бы. Ты, ну если постараться правильно осветить вопрос, практически фольксдойче. Отчество у тебя какое?

– Ну, Генрихович.

– Ты не нукай, а головой подумай.

– А чего думать, не вижу, что ли, к чему клоните, но к немцам я работать не пойду, я белорус, а не немец, даже языка почти не знаю.

– Не проблема, главное – по метрике все нормально, расовый тест пройдешь, как и я, лучше девяти чистокровных немцев из десятка. Рост, цвет волос, глаз, телосложение, форма черепа – родись ты с такими данными в Рейхе, уже в СС на офицерской должности был бы.

– Угу, они как только узнают, что я в комсомоле состою, да еще секретарем организации, так сразу к стенке.

– Если будешь скрывать, то могут. Кстати, а печать где?

Мой собеседник сразу напрягся. Все еще не доверяет? Но ответил правду:

– Спрятал.

– Отлично. Устроим тебе отчисление за пронемецкую пропаганду, а также кляузу на тебя в НКВД. Да не дергайся, своим приказом по партизанскому отряду все оформлю. Вас сколько человек в ячейке было и где они?

– Четверо, – Герман опять глянул на меня с подозрением. – Где, не знаю, двоих призвали, а Машка с отцом, он директор совхоза, с нашими ушли.

– Просто замечательно. Вот Машка твоя на тебя кляузу напишет и протокол составит. Твоя задача – срочно у нее дома все подчистить, чтобы ни листка с ее почерком не осталось. Лет ей сколько?

– Двадцать. Она техникум в этом году закончила.

– В Белоруссии?

– Нет, в России, она сама с Урала, отца ее к нам только два года назад прислали. Теперь она к нему приехала, на работу не успела даже устроиться, только на учет к нам встала.

– Все просто бесподобно. Теперь надо бы найти кого с хорошим почерком, чтоб на женский был похож. Весь архив организации мне срочно, всю совхозную и сельсоветовскую документацию тоже.

– Так ни в сельсовете, ни в конторе совхоза ничего нет уже.

– Молодцы, но никаких тайников, ясно? Все уничтожить. Это приказ! Так своим заговорщикам и передай. Они тоже пусть готовятся помогать Великой Германии. Так, что ей тошно станет, но я с ними еще поговорю.

Когда мы вернулись на площадь, погрузка шла полным ходом. Хорек чуть испуганно косился на распоряжающихся Степана и Григория, но, похоже, еще ничего не понимал. Я отозвал в сторону толмача и быстро разъяснил его задачу. Через минуту тот уже объявлял жене предателя, что за ложный донос ее муж арестован, а сама она должна в течение часа, собрав не больше одного узла вещей, покинуть село, если же она появится обратно или каким-либо образом обратит на себя внимание новых властей, то будет повешена. Баба ударилась в вой, но после напоминания, что времени у нее мало, споро помчалась в хату, даже не обратив внимания на разом побелевшего лицом мужа.

– Господин офицер… – бросился ко мне хорек, но тут же был сбит с ног и отбуцкан парой бойцов, после чего остался лежать, что-то жалобно бормоча и рыдая.

Не прошло и получаса, как один из «полицаев» доложил, что баба, собрав огромный узел добра, покинула село. Сначала хотела запрячь лошадь, но ей не дали, и она попылила так, причем не намного медленнее, чем могла бы на телеге.

Еще через час мы тоже покидали Залесье, забив кузов продовольствием. По большей части зерном и овощами, но и свиная туша украшала этот натюрморт. Заодно присвоили часть совхозного кухонного хозяйства, в основном то, чем побрезговали селяне, но нам было в самый раз, например котлами. Котлы были огромные, в бытность свою в них готовили на сотню и более человек сразу. Более мелкая посуда нам тоже досталась, но ее пришлось выцарапывать у местных где уговорами, а где и руганью. Лично я увозил с собой несколько печатей, в том числе и комсомольскую. В селе остались озабоченные моими указаниями активисты, труп повешенного за околицей предателя и ничего пока не понимающие селяне. Солнцу было еще долго подбираться к полудню, но, как бы ни сложилось дело дальше, понятно было, что и в этот день нам сопутствует удача. Тьфу, чтобы не сглазить.