Оксфордские страсти

– Так вот она где живет, – пробормотал он про себя. – Если б я был достоин такой женщины…

Мэрион Барнс выгуливала Лорел после полудня. Прошла с собакой через Ноулберри-парк, не спуская с поводка, чтобы не убежала. Завидев впереди двух подростков, потянула за поводок, чтобы собака была поближе. Мэрион вечно боялась, что ее ограбят. Молодые люди-то теперь на все горазды: на днях, вон, драку устроили…

Парни прошли мимо, даже не взглянув на нее – углубились в разговор о каком-то дилере, которого оба знали. Мэрион сообразила: «дилер», видно, это который наркотики продает.

И только подойдя к церкви, она сказала вслух:

– А может, автомобили?…

Мэрион стало одиноко, и она решила навестить священника.

Отец Робин Джолиф с женой и двумя сыновьями жили в каменном домике неподалеку от церкви. Робин как раз сидел в гостиной, откинувшись на спинку любимого кресла, заложив руки за голову и устроив ноги в одних носках на краю стола – с приятней отдыхал, толком ни о чем не думая.

На столе перед ним лежала записка, которую сегодня бросили в почтовый ящик. Записка была на его имя, вот такая:

После переезда в Хэмпден нас то и дело оскорбляли. Мы официально поженились в Нидерландах. Мы живем своей жизнью и никого не трогаем. На нас напал сосед-бандит и этот молокосос, который величает себя Стармэном. Их обоих следует арестовать. Как знать, чем все это кончится? Мы также обвиняем вас в том, что вы гомофоб. Вы плохо влияете на деревню. Мы теперь ненавидим эту деревню. В Оксфорде гораздо лучше.

Эрик Хорбридж и Тедди Кэйрд

Отец Робин, прочитав записку, только вздохнул. Показал ее жене Соне. Он ничего не имел против геев, хотя сама идея, что двое мужчин могут вступить в брак друг с другом, представлялась ему абсурдной. Он понимал, что ночью им порядком досталось, когда они ввязались в пьяную драку с подростками. И теперь уже ничего не изменить.

В его комнатке украшениями служили гравюра Хокусая «Волна» [9] в рамке, а еще фотографии жены и двух сыновей, в разном возрасте. Когда позвонили в дверь, отец Робин встал и отворил. Увидев миссис Барнс, он приветливо спросил, чем может быть полезен.

9

Кацусика Хокусай (1760–1849) – великий японский гравер н рисовальщик. Имеется в виду его самая известная гравюра: «Волна в Канагаве» из серии «36 видов горы Фудзи».

– Просто зашла навестить вас, отец Робин. Как ваше здоровье? В воскресенье, мне показалось, вы выглядели совершенно больным, – говорила она, а Лорел поскуливала и сопела.

Он притворился удивленным:

– Что вы говорите, Мэрион? Но вы же не были в церкви в воскресенье.

Она фыркнула:

– Ох, отец Робин, да будет вам, вы же понимаете, о чем я. Сами знаете: я в церковь не хожу. Я-то неверующая.

Он кротко спросил, не желает ли она чаю.

– Извините, что я в носках.

Мэрион привязала Лорел за поводок к металлическому скребку для обуви у входной двери и чуть не споткнулась о порог, направляясь в полутемную гостиную.

– А Соня ваша дома?

– Она ведет занятия, совсем рядом, вы же в курсе дела, Мэрион. У священников жалование скудное – как и должно быть. Нас это держит в скромности. И поближе к Богу. Только вот жены наши вынуждены пополнять семейный доход Это как раз тот случай, когда у кесаря выколачивают кесарево…

Он говорил ровно, хотя не без насмешки над собой, как это за ним водилось.

– Вы хотя бы в азартные игры-то не играете? – спросила она с постной миной.

– Нет-нет… Ну, если не считать, конечно, азартной игрой, когда ставлю один фунт на скачках, на заезде в два тридцать. Фунт, что придет первой, и еще один – что не придет…

Мэрион неодобрительно заметила, что на некоторые темы шутить неуместно.

– Наоборот, миссис Барнс! Нельзя принимать материальный мир слишком серьезно Кесарю кесарево, конечно, и всякое такое, но отчего бы над кесарем и не пошутить…

– Ах, вот как! Вы тогда, надо полагать, и наше правительство одобряете, которое вот-вот на каждом углу казино откроет?

Священник прикинулся озабоченным, озирая углы гостиной.

– На каждом? Вы что, хотите сказать, и у нас, в Хэмпден-Феррерсе?

Она снова фыркнула и заметила, дескать, он прекрасно понял, что именно она хотела сказать.

Робин провел ее в яркую безвкусную кухню. Он сделал чай из пакетиков «Тай-Фу» и положил на блюдце перед Мэрион печенье.

Та поблагодарила за гостеприимство и печенье тут же проглотила.

Робин отвечал, что его долг – заботиться обо всех, кто живет у него в приходе, а не только о верующих. Если людей подкармливать, заметил он, они, пожалуй, в один прекрасный день уверуют.

– Апостолы без конца только и знали, что ели да пили, Мэрион, в Новом Завете же все сказано… Вино, хлеба да рыбы… Прости меня, Господи, но Евангелие, к счастью, обходит молчанием, чем трапезовали все время до Тайной вечери…

Кажется, Мэрион не понравилось, что он будто все вышучивал.

– Как вы можете ожидать от меня, что я поверю в Бога, когда он отобрал у меня моего Арнольда? – огрызнулась она. – Да еще после того, что творили со мной в детстве, когда запирали в этот страшный чулан. Вы вообще задавались таким вопросом, отец Робин?

– Задавался, – согласился он, – и более того: я сам себе отвечал, что Господь всегда дает нам возможность прожить жизнь по-новому, направляет на новую тропу, нравится нам эта тропа или нет.

– Я уже слишком стара, чтобы меня направить на новую тропу, отец Робин. Да и где ее найти, тропу эту, а? Уж точно не в нашей деревне…

– Но Мэрион, дорогая моя, за нами всегда остается – разве нет? – возможность выбрать счастье, кое близко благочестию, как бы нас ни обижали.

– Но я не в силах простить тем, кто меня мучил. Такова теперь моя натура, – сказала она довольно гордо. – И я слишком стара, слишком убита горем, я ничего не могу изменить…

Священник сидел, положив руки на колени, внимательно наблюдал за нею, и глаза его мерцали сочувственно и снисходительно. Он склонился к Мэрион:

– Но вы же купили себе компьютер, так? Мне, человеку несведущему и невежественному, это кажется шагом на пути к новой жизни, а? Пусть скромный шаг, но все-таки… Любое путешествие начинается с одного шага правда? Ну и как, справляетесь? Знаете уже, на какие клавиши нажимать?…