Оксфордские страсти

Валентин повернул к ней морщинистое лицо.

– Вы хотите меня поцеловать? Я бы не возражал! – И он сухо рассмеялся.

Хетти тоже рассмеялась:

– Нет, это еще не все, что я задумала. Ваша грубость – признак страданий, а не ума, как вы думаете. Мой водопроводчик – человек куда тоньше и разумнее, потому что довольствуется своим положением в жизни и любит свою работу. Я вас поцелую, только если вы пообещаете мне со всей определенностью, что решили быть счастливым. Нужно повернуть выключатель. И как только я увижу это волшебное превращение, я с удовольствием поцелую вас.

В одном его глазу застыла слеза.

– Ты играешь со мной в жестокие игры, дерзкая девчонка! Хорошо бы почаще так.

Она покачала головой, погрозила ему пальцем:

– Это никакая не игра. Это лишь вы так воспринимаете. Наука говорит нам, что в основе всех умственных решений лежат эмоции. Я верю, что возможно и обратное: интеллект может контролировать эмоции. Они очень тесно связаны. Вы несчастливы из-за вашего отношения к окружающему миру, а не из-за окружающего мира.

Валентин тяжко вздохнул:

– Зачем вы берете на себя труд все это мне вдалбливать? Могли бы пойти в сад, там люди помоложе.

Она взглянула ему прямо в глаза:

– Я восхищаюсь, профессор, тем, как вы говорите, и вашей логикой. Мне нравится, как вы развиваете тему, мне понравились ваши аргументы. Вы взволновали нас всех.

– Я соблазнил вас своей красотой, да? Как Фрина судей? [49]

Хетти проигнорировала эту аллюзию.

49

Фрина – греческая гетера, натурщица знаменитых художников Праксителя и Апеллеса. Во время суда над нею, исчерпав все доводы в ее защиту, оратор Гиперид, чтобы набежать смертного приговора Фрине, обнажил ее до пояса перед судьями. Те, увидев перед собой божество, оправдали ее.

– Только я увидела, какой вы грустный, очень грустный человек, и я почувствовала… ну, я захотела подойти к вам, взмахнуть волшебной палочкой и сделать вас… ну, помочь вам сделаться счастливее.

Он молчал, обдумывая ее слова. Разглядывал красоту и покой ее лица.

– Я был с вами невежлив. Почему вам не все равно?

– Почему ваша грубость должна меня задевать? Я ведь стальная. Потому что мне не все равно. Потому что я считаю: отношения часто ломаются – но их можно починить. Это совсем не сложно. Простой трюк. Разве не это же самое случилось со Скруджем у Диккенса? [50] Я так счастлива, когда мне удается починить людей… Нам всем так нужна помощь.

50

Герой «Рождественского гимна» (1843), первого из «Рождественских рассказов» Диккенса, скряга и стяжатель Скрудж, возрождается к новой светлой и нравственной жизни.

Валентин заметил, что по его щекам текут слезы, выбирая наиболее удобный путь среди морщин. Он вытащил большой батистовый платок и промокнул лицо.

– Послушайте, Хетти, если позволите, чтобы я вас по имен»… – Он с трудом подавил всхлип. – Ваше участие… оно удивительно. Даже если это лишь трюк. Невероятно, что вы здесь, в Феррерсе. Что я с вами в этой комнате. Что мы вдвоем. Что вы такая красивая, такая милая… – Он высморкался. – Мне не обязательно становиться счастливым. Моя душа полна удивлением. Это разве не то же самое?

– Нет, не совсем, но уже близко… так что я все равно вас поцелую.

Она наклонилась поцеловать его в лоб, но он обхватил ее и притянул ближе, чтобы поцеловать в щеку.

– Слава богу, вы не привели с собой еще и этого, кто там вашими трубами занимается…

Они смотрели друг на друга и улыбались. Валентин протянул ей костистую руку. Она протянула тонкую ладонь, ответила на его слабое пожатие.

Сад Особняка в этот час, когда день уже завершился, а ночь еще не наступила, наполнился сладкими ароматами. Белые цветы скабиозы с фиолетовым колечком в сердцевине, и португальский лавр с остренькими, замысловатыми цветками-звездочками будто соревновались, кто сделает вечерний воздух восхитительнее. Сумерки усиливают чувственность. Члены комиссии бесцельно бродили туда-сюда, и никто ни с кем не разговаривал. Пенелопа предпочла не закуривать, чтобы вдыхать вечерний аромат.

Родни, заложив руки за спину, быстрым шагом взобрался на искусственный холм, словно уверяя себя самого: я все равно юрист, я стряпчий, будь я в саду или где. Робин, Генри, Ивонн и Сэм стояли группой, наслаждаясь вечерним воздухом. Шэрон предпочла остаться внутри.

Стивен подошел к Пенелопе сзади и тронул ее за руку. Он сложил очки и пристроил их в нагрудный карман пиджака. – О, Пенни, дорогая моя, ты понимаешь, что я слаб и безрассуден. Я сейчас консультируюсь с одним человеком в Лондоне, я его хорошо знаю. Мой развод совершится, и тогда, я надеюсь, ты выйдешь за меня, будешь жить со мной, будешь любить меня и не станешь больше на меня сердиться.

А как же Шэрон? – чуть не спросила она, – куда Шэрон-то денется? – но что-то внутри нее не позволило этой мысли превратиться в слова. И хотя ей показалось, будто она осознала, что не любит его больше, она обрадовалась, что мужчина обхаживает ее, добиваясь ее расположения, наклонилась к нему и сказала:

– Я понимаю, тебе трудно.

– И тебе тоже, дорогая.

Потом, к ее полному изумлению и смущению, она услышала собственный голос: она просто хочет быть с ним и жить где угодно, не важно где. Может, в Монпелье, где она была однажды на каникулах… и погода была такая хорошая. Но все же, наверное, не в Феррерсе, где слишком много старых воспоминаний поджидают тут и там.

– О, дорогая, я не в силах оставить Особняк. Разве тебе здесь не нравится? Я потратил целое состояние, чтобы привести его в должный вид. Ну, может быть, мы смогли бы купить летний домик где-нибудь в Монпелье…

– Так для тебя этот дом важнее, чем я? – вырвалось у нее, и она сразу пожалела, что спросила и что в вопросе прозвучала боль.

Не успел он ей ответить, позади них возник Джереми Сампшен, и рука Стивена отпустила руку Пенелопы, а Джереми осведомился, вправду ли снова надо терпеть лекторские замашки Леппарда, когда они вернутся в кабинет.

Совершенно понятно, отвечал Стивен, почему они перешли к обсуждению природы Вселенной. Это важный и интересный вопрос.

– Ладно, пускай, – сказал Джереми. – Однако я полностью согласен с советом старикана, что нам всем надо просто заняться своей обыденной жизнью. Ну честное слово, не окочуримся же мы только от того, что услышали чье-то там имя – имя этого самого ИСПаВеДиВ'а? Хотелось бы, впрочем, знать, как быть дальше с викарием и надо ли продолжать всю эту историю с юбилеем.

– А ты что сам думаешь, Джереми?

Тот рассмеялся:

– Ну, поскольку папаша Хетти раскошелится на… на сколько? Тыщ на сто восемьдесят пять, да? Надо быть не в своем уме, чтобы не отпраздновать юбилей-то… Когда еще такой шанс представится? Выиграем в Национальной лотерее? Забудь!

– Я согласен, только Робин считает, что теперь ходит под дамокловым мечом и вот-вот отдаст концы.

– Каким способом? Свора диких собак поможет?

– Наверное, стоит попросить его все же показать нам плиту, – предложила Пенелопа, – а уж потом решать.