Октет

И все идет своим чередом: периодические посещения Х-м Y, чтобы поплакаться в симпатизирующую жилетку и изредка провести мысленные эксперименты, пассивные и чрезвычайно постоянные присутствие у одра патриарха и участие в семейных советах, на которых самые комичные пра-дяди из семьи жены Х начинают отпускать шутки о развеивании праха — пока, наконец, однажды ранним утром, примерно год спустя после постановки диагноза, неоперабельный и разбитый и измученный и беспросветный старый тесть в конце концов испускает дух, покинув мир в могучих сотрясениях, как тарпон, которого лупят дубиной {5} , и вот он забальзамирован и нарумянен и одет (per codicil [8] ) в судейскую мантию и отпет на службе, во время которой носилки с гробом возвышаются надо всеми собравшимися, и на коей службе глаза бедной жены Х напоминают два огромных и свежих сигаретных ожога в акриловой простыне, и на коей службе Х рядом с ней — по мнению сперва подозрительных, но наконец тронутых и удивленных облаченных в черное членов семьи жены — рыдает дольше и громче всех, и его дистресс столь силен и искренен, что на пути из епископальной ризницы сама худосочная теща вручает платок Х и утешает того легким касанием левого предплечья, пока ей помогают влезть в лимузин, и позже тем днем Х персональным телефонным звонком от старшего и самого сурового сына тестя приглашен посетить, вместе с миссис Х, крайне частную и эксклюзивную Семейную Встречу внутреннего-круга-обездоленной-семьи в библиотеке роскошного дома усопшего судьи, особый жест, который сподвигает миссис Х на первые слезы радости с тех давних пор, как она подсела на Paxill.

5

(Согласно словам одного из шуринов Х, младшего партнера Большой Шестерки, который ценил старика не больше, чем Х, но был у больничной кровати вместе со своей просеротониненой женой)

8

Согласно завещанию (лат.)

Эксклюзивная Семейная Встреча — которая, оказывается, по вычислениям на глаз Х, включает меньше 38 % семьи его жены, а также снифтеры подогретого Реми Мартин и беззастенчиво изумрудные кубинские сигары для мужчин — подразумевает расстановку кожаных диванов и старомодных оттоманок и мягких кресел с подлокотниками и прочных трех-ступенечных библиотечных лесенок от Willis & Geiger в огромный круг, где самые внутренние и, видимо, самые близкие 37,5 % семьи жены Х удобно располагаются и по очереди кратко повествуют о своих воспоминаниях и чувствах к усопшему тестю и особых и уникальных личных отношениях с ним во время его долгой и экстраординарно выдающейся жизни. И Х — неловко сидящий на узенькой дубовой ступеньке рядом с креслом жены, четвертым с конца в очереди на речь, и уже приложившийся к пятом снифтеру, и чья сигара по какой-то таинственной причине постоянно тухнет, и страдающий от умеренно-тяжелых простатических приступов боли из-за горбылевой текстуры верхней ступеньки лесенки — находит, пока искренние и порою весьма трогательные анекдоты и панегирики описывают круг, что он представления не имеет, о чем сказать.

?: (А) Самоочевидный.

(Б) В течение года смертельной болезни отца миссис Х не подавала признаков того, что знает о внутреннем конфликте и само-септическом ужасе Х. Таким образом Х преуспел в сокрытии своего состояния, что и ставил своей целью. Х, следует знать, и в прошлом в нескольких случаях скрывал тайны от миссис Х. Однако часть его внутренней путаницы в проистечение всего этого периода premortem — как Х признается Y уже после того, как старый урод наконец отдает концы — была в том, что впервые после свадьбы из-за незнания жены Х некоего факта об Х, о котором ему не хотелось, чтобы она узнала, Х не почувствовал себя облегченно или безопасно или хорошо, но скорее наоборот — печально и отчужденно и одиноко и виновато. Главный вопрос: теперь Х обнаруживает, что под соболезнующим выражением и заботливыми жестами он втайне зол на жену за ее незнание, которое сам культивировал всеми силами, и поддерживал. Оцените.

ВИКТОРИНА 9

Вы, к сожалению, писатель. Вы пробуете написать цикл очень коротких художественных текстов, текстов, которые, так получилось, не contes philosophiques [9] и не миниатюры и не зарисовки из жизни и не аллегории и не притчи, это точно, хотя также они не классифицируются как «рассказы» (даже не в плане микрократкой Малой прозы высокого стиля, ставшей в последние годы весьма популярной — хотя эти художественные тексты действительно короткие, они просто не работают, как должна работать Малая проза). Как именно должны работать тексты цикла — описать сложно. Скажем, они как-то должны сложиться в итоге в некий «допрос» читателя — т. е. пальпацию, щупальца в расщелинах его чувств чего-то, и т. д… хотя что это за «чего-то» — безумно трудно определить, даже вам самим во время работы над текстами (текстами, которые, кстати, занимают гротескно много времени, куда больше, чем должны бы vis `a vis их длины и эстетического «веса» и т. д. — в конце концов, вы такой же человек, как все, и в вашем распоряжении не так много времени, и выделять его надо с умом, особенно когда дело касается карьеры (да: все дошло до того, что даже писатели беллетристики считают, что у них есть «карьера»)). Однако вы точно знаете, что эти кусочки нарратива — на самом деле именно «кусочки» и ничего больше, т. е. именно то, как они составят вместе большой цикл, критически важно для этого «чего-то», «чувство» которого вы хотите «допросить» и т. д.

9

Философские сказки (фр.)

И вот вы пишете восьмичастный цикл из маленьких шипогнездовых текстов {6} . И все оборачивается полным фиаско. Пять из восьми текстов вообще не работают — то есть не допрашивают и не пальпируют, что должны, плюс слишком надуманные или слишком мультяшные или слишком раздражающие или все сразу — и приходится их выкинуть. Шестой текст сработает только после полной переделки, слишком длинной и чреватой отциклоотступлением и, как вы опасаетесь, он, возможно, настолько плотный и замкнутый на себя, что никто просто не доберется до допросной части; плюс затем в ужасающей Фазе Финальной Проверки вы осознаете, что переработка 6-го текста так сильно основывается на его первой версии, что придется вставить и эту первую версию в октоцикл, хотя она (т. е. первая версия 6-го текста) попросту разваливается после 75 % пути. Вы решаете спасти эстетическую катастрофу первой версии шестого текста, на самом виду обозначив в ней, что она разваливается и не работает как «Викторина», и начав переработку 6-го текста со сжатого бесцеремонного заявления, что это новая «попытка» пальпировать то, что вы собирались допросно пальпировать еще в первой версии. Такие интранарративные заявления имеют дополнительное преимущество в легком разжижении претенциозности структуры маленьких текстов в форме «Викторин», но также и недостатки в виде заигрывания с само-отсылками метапрозы — имеется в виду вставка в сам текст конструктов «Викторина не работает» и «Вот еще вариант № 6» — что в конце 1990-х, когда даже Уэс Крейвен зарабатывает на само-отсылках метапрозы, может показаться глупым и вымученным и поверхностным, а также ставит под риск сомнительную безотлагательность того, что, по-вашему, тексты должны допросить в читателе. Эту безотлагательность вы, как писатель, чувствуете очень… ну, безотлагательной, и хотите, чтобы читатель тоже это прочувствовал — и, разумеется, вы всеми силами не хотите допустить, чтобы читатель закончил цикл с мыслью, будто это лишь формальное упражнение с вопросительными структурами и стандартными метатекстами {7} .

6

(С самого начала вы представляли серию именно как октет или октоцикл, хоть и ирландской удачи вам в объяснении, почему)

7

(Хотя все немного сложней, потому что отчасти вы хотите, чтобы Викторины сломали текстуальную четвертую стену и как бы обратились к читателю (или «допросили его») напрямую, каковое желание как-то связано с желанием применить старый «мета»-прием и в каком-то смысле проколоть (ПРОБИТЬ! — пишу в скобках, потому что ворд не хочет примечание делать в примечаниях) четвертую стену реалистического притворства, хотя кажется, что последнее — это не проколоть какую-либо реальную стену, а скорее проколоть вуаль обезличенности или стертости на самом писателе, т. е. сейчас при ныне устаревшей стандартной «мета»-фишке больше кажется, что сам драматург выходит на сцену из-за кулис и напоминает вам, что все происходящее — искусственно, и что искусственник — он сам (драматург), но и что он хотя бы уважает вас как читателя/аудиторию, чтобы честно признаться, кто позади дергает за ниточки, «честность», которую лично вы всегда считали риторической ложной честностью, предназначенной, чтобы вы полюбили и одобрили его (т. е. «мета»-автора) и почувствовали себя польщенными, что он, оказывается, уверен, что вы достаточно взрослый человек и выдержите напоминания о том, что вы посреди искусственной среды (будто вы этого и так не знали, будто вам нужно это раз за разом напоминать, будто вы дитя с миопией, которое не видит, что творится перед глазами), что больше напоминает о реальном типе людей, которые хотят понравиться с помощью манипуляций, раздувая шумиху вокруг того, какие они все время открытые и честные и неманипулирующие, тип, который раздражает куда больше, чем люди, которые манипулируют с помощью беззастенчивой лжи, ведь последние не восхваляют себя все время именно за то, за что себя обычно само-восхваляют, то есть не допрашивают вас или не каким-либо образом взаимодействуют или хотя бы просто разговаривают, а скорее только замкнуто и манипулятивно выступают* перед вами.

Объяснения довольно невнятные и лучше их вырезать. Возможно, вообще нельзя прямо говорить об этом противостоянии реальной-нарративной-честности-версус-ложной-нарративной-честности.

* [Здесь бы Кундера сказал «танцуют», и вообще-то он идеальный пример беллетриста, чья межстенная честность одновременно и формально безупречна, и полностью корыстна: классический постмодернистский ритор.]

Все это приводит к серьезной (и ужасно затратной по времени) головоломке. Теперь у вас на руках не только лишь половина октета, который вы изначально задумали — к тому же, если честно, шаткая и неидеальная половина {8} — но также проблема безотлагательного и обязательного способа соединить части в единое октоплицированное целое, как вы рисовали себе в воображении изначально, целое, которое будет мягко допрашивать читателя по поводу изменчивой, но все же единой проблемы, что очевидные и, честно сказать, нетонкие «?» в конце каждой викторины — словно вопросы сами собой сошлись в органическом контексте большего целого — и будут пальпировать. Это странная недвусмысленная безотлагательность может показаться бессмысленной, но для вас она имеет смысл и кажется… ну, опять же, безотлагательной и стоящей риска первого впечатления пустого формального упражненчества или псевдо-мета-художественного трюкачества в нетрадиционной Викториновой по стилю структуре текстов. Вы делали ставку на то, что странная первостепеннейшая безотлагательность органически единого целого октетского дважды дважды два текстов (которые вы себе представляли как манихейскую дуальность, возведенную до триединой мощи своего рода гегельянского синтеза относительно вопросов, которые и персонажи, и читатели должны «решить») смягчит начальную видимость постумной мета-формальной фигни и в конце концов (надеетесь вы) поставит под вопрос начальное желание читателя отделаться от текстов как от «пустых формальных упражнений» только на основе схожих формальных черт, заставив читателя увидеть, что подобное отделывание будет основано на таких же формальных представлениях, в которых он (как минимум первоначально) собирался обвинить октет.

8

Заметим — в духе 100 % откровенности — что вовсе не какие-то олимпийские эстетические стандарты вынудили выкинуть 63 % изначального октета. Пять нерабочих текстов попросту не работали. Один, например, описывал гениального психофармаколога, который запатентовал невероятно эффективный пост-Прозактический и — Золофтический антидепрессант, настолько действенный, что совершенно стер с лица Земли дисфорию/ангедонию/агорафобию/обсессивно-компульсивные расстройства/экзистенциальное отчаяние у пациентов и заменил их эмоциональные неспособности приобщиться к окружающему миру раздутым ощущением уверенности в себе и joie de vivre, беспредельной способностью к живым межличностным отношениям и почти мистической убежденностью в их синекдохическом союзе со Вселенной и всем в ней, как и ошеломляющей и кипучей благодарностью за вышеперечисленные чувства; плюс новый антидепрессант не имеет абсолютно никаких побочных эффектов или противопоказаний или опасных несовместимостей с любыми другими фармацевтическими препаратами и практически пролетает через слушания Министерства здравоохранения; плюс лекарство настолько просто и дешево в синтезе и изготовлении, что психофармаколог создавал его в собственной маленькой домашней лаборатории в подвале и продавал с пересылкой по почте лицензированным профессионалам в сфере психиатрии, минуя хищнические наценки крупных фармацевтических компаний; и антидепрессант означал буквально новую жизнь для бессчетных тысяч американцев-циклотимиков, многие из которых были самыми эндогенными и упрямо несчастными пациентами своих психиатров, а теперь они позитивно бурлили joie de vivre и продуктивной энергией и теплой скромной радостью от своей славной доли и нашли домашний адрес гениального психофармаколога (т. е. некоторые из пациентов нашли, что оказалось довольно просто, учитывая, что психофармаколог рассылал лекарство прямой почтовой рассылкой и всякий мог увидеть обратный адрес на дешевых пухлых контейнерах), и начали появляться сперва по одному, затем небольшими группками, а через некоторое время во все больших и больших количествах у скромного частного домика психофармаколога, желая просто взглянуть великому человеку в глаза и пожать ему руку и поблагодарить от самого духовно спасенного сердца; и толпы благодарных пациентов у дома психофармаколога становятся неуклонно крупнее и крупнее, и некоторые из наиболее детерминированных на благодарность людей установили палатки и трейлеры, канализационные шланги которых отвели во внешний сток у бордюра, и дверной звонок и телефон психофармаколога разрываются от звона, соседские дворы вытоптаны и заставлены машинами и нарушены бессчетные дюжины муниципальных постановлений по охране здоровья; и психофармакологу приходится заказать по телефону и повесить на окнах на фасаде специальные экстра-непрозрачные шторы и никогда их не раскрывать, потому что когда бы толпа снаружи не уловила хоть намек на движение в доме, поднимаются полные энтузиазма возгласы благодарности и похвалы от концентрированных тысяч, и толпа почти что угрожающе рвется к крыльцу и звонку скромного домика каждый раз, как являются новые пациенты, en masse ошеломленные искренним желанием просто пожать руку психофармаколога двумя своими и сказать, какой он великий и гениальный и самоотверженный святой, и если они могут сделать что угодно, чтобы хотя бы частично отплатить ему за то, что он сотворил для них, их семей и человечества в целом, то ему достаточно сказать лишь слово и они это сделают; и так, разумеется, психофармаколог оказывается пленником в собственном доме, специальные шторы задернуты, трубка снята с телефона, дверной звонок отключен, а в ушах постоянно беруши из монтажной пены, дабы заглушить толпошум, без возможности покинуть дом и уже на рационе из последних неаппетитных консервов из самого дальнего угла кладовой и все ближе и ближе либо к тому, чтобы перерезать лучевые артерии, либо к тому, чтобы влезть с мегафоном по трубе на крышу и сказать безумно кипучей и благодарной толпе новоприбывших граждан пойти на хрен и оставить его нахрен в покое ради гребаного Господа Бога он больше так не может… и затем, верные формату Викторины цикла, возникают достаточно предсказуемые вопросы о том, заслужил ли и за что психофармаколог случившееся, и правда или нет, что любая заметная перемена в абсолютном соотношении радости/страдания всегда должна соответственно компенсироваться равно радикальной переменой в другой части уравнения, и т. п.… и все это слишком затянуто и одновременно слишком очевидно и слишком смутно (например, на вторую часть части «?» Викторины тратиться пять строчек, в которых приводится возможная аналогия между мировым соотношением радости/страданий и уравнением современного бухгалтерского учета «А = О + К»*, как будто возможно, что больше чем одному человеку из тысячи не насрать), плюс вся мизансцена слишком мультяшна, как будто старается быть всего лишь гротескно смешной, а не одновременно гротескно смешной и гротескно серьезной, так что любая реальная человеческая безотлагательность в сценарии Викторины и пальпациях размыта тем, что текст кажется скорее циничной, «смейся-до-смерти» коммерческой комедией, которая и так уже высосала немало безотлагательности из современной жизни, дефект, который иронично практически противоположен тому, что послужило причиной удаления другого из восьми изначальных маленьких текстов, Викторины, которая повествует о группе иммигрантов начала 20-го века из экзотического района В. Европы, что высаживаются и регистрируются на острове Эллис, и после сдачи анализов на туберкулез неудачно попадают к одному конкретному Чиновнику Пункта Приема на Острове Эллис, который ура-патриотичен, жесток и на новых документах трансформирует экзотические иностранные фамилии каждого иммигранта в любое омерзительное нелепое недостойное англоязычное слово, которое они отдаленно напоминают: Павел Дерьмолиз, Милорад Многотрах, Дьердап Сопелль, несомненно, вы уловили мысль — и, разумеется, незнание иммигрантами языка новой страны не дает им опротестовать или хотя бы заметить это, но что, разумеется, станет и останется их бонусным адским источником насмешек, стыда и дискриминации жизни в США, а также источником грызущей В.-Европейским вендеттоподобной обиды, которая проживет в них до самого дома престарелых в Бруклине, штат Нью-Йорк, где в старости окажется значительное количество номологически оскорбленных иммигрантов; и вот однажды в доме престарелых внезапно появляется поблекшее, но до жути знакомое лицо, его владельца регистрируют, утверждают и вкатывают вместе с переносным кислородным баллоном в гостиную с телевизором престарелых иммигрантов, и первым остроглазый старый Эфрозин Уменямелкийчлен, а постепенно и остальные внезапно узнают в новоприбывшем ослабевшую дряхлеющую оболочку когда-то зловредного ЧПП Острова Эллис, который ныне парализован и нем и эмфизематичен и совершенно беспомощен; и группа из дюжины или около того жертв-иммигрантов, живших каждый день последних пяти десятилетий в насмешках, унижении и обиде, должны решить, используют ли они этот идеальный шанс по претворению мести в жизнь, и вследствие того начинается долгий спор, оправдано ли решение перерезать О2-шланг старого паралитика, и случайность ли это или благосклонный В.-Европейский Бог устроил так, что именно в этот дом престарелых вкатили жестокого старого бывшего ЧПП versus не превратит ли их месть за нелепые имена в виде пыток/убийства недееспособного пожилого человека в живые олицетворения самого унижения и омерзения, с которыми коннотируют их английские имена, т. е. отомстив за свои имена они, в конце концов, действительно их заслужат… все это на самом деле (на ваш взгляд) вроде круто, и в сюжете и дебатах есть следы странной своеобразной гротескной/искупительной безотлагательности, которую должен передавать октет; но проблема в том, что те же самые духовные/моральные/человеческие вопросы в части «?» этого текста ((А), (Б) и так далее и тому подобное), что должны допрашивать читателя, уже вплетены в огромную по длине, но нарративно необходимую кульминационную сцену спора в стиле двенадцать-разгневанных-иммигрантов, таким образом делая пост-сюжетный «?» не более, чем референдумом в стиле «да/нет»; плюс также выясняется, что этот текст не подходит к другим, более «рабочим», текстам октета, чтобы сформировать складчатое-но-безотлагательно-единое целое, которое и превратит цикл в произведение искусства, а не только в модное подмигивающее-подкалывающее псевдо-авангардное упражнение; и так, с одной стороны у вас безотлагательность и важность, но с другой — проблема «имен» и того, что имена «подходят», а не просто означают или предполагают, и в итоге вы, закусив губу, выкидываете текст из октета… что, вероятно, значит, что у вас, похоже, все же есть стандарты, может, не олимпийские, но все же стандарты и убеждения, что, в какое бы сожравшее время фиаско не превратился бы октет, являет собой источник хоть какого-то душевного комфорта.

*(активы = обязательства + капитал)

Да только — и вот она, головоломка — хоть вы и выкинули и переписали и перевставили {9} тексты ныне квартета почти из одной лишь заботы об органическом единстве и его коммуникативной безотлагательности, вы теперь совсем не уверены, что у кого-нибудь возникнет хотя бы отдаленнейшее представление, как четыре текста октета {10} «сошлись сами» или «имеют что-то общее», т. е. как они составляют bona fide [10] единый «цикл», чья безотлагательность транслирует сумму безотлагательностей отдельных составляющих его частей. Таким образом, вы попадаете в неудачную позицию, где пытаетесь «объективно» прочесть полуквартет и понять, будет ли странная обтекаемая безотлагательность, которую вы чувствуете в и между выжившими текстами, чувствибельной или хотя бы различимой для кого-то еще, а именно для полного незнакомца, который, вероятно, сидит после долгого трудового дня и пытается расслабиться с этим художественным «Октетом» {11} . И, как писатель, вы знаете, что загнали себя в чрезвычайно неудобный угол. Существуют правильные и плодотворные способы «сопереживать» с читателем, но в их число не входит представлять читателем себя; на самом деле это даже угрожающе близко к пугающей ловушке предугадывания, «понравится» ли читателю то, над чем вы работаете, а и вы, и пара других ваших знакомых писателей знаете, что нет скорейшего способа измучиться и убить всякую человечность в том, над чем вы работаете, чем просчитывать наперед, будет ли это кому-то «нравиться». Смерти подобно. Лучшей аналогией будет: Представьте, что пришли на вечеринку, где мало кого знаете, а потом, возвращаясь домой, вдруг осознаете, что всю вечеринку вы так тревожились, нравитесь вы или не нравитесь гостям, что просто понятия не имеете, понравились ли вам они. Всякий переживший такое знает, что на вечеринку с подобным настроением приходить совершенно смерти подобно. (Плюс, конечно же, почти всегда выясняется, что вы сами не понравились гостям на вечеринке, по той простой причине, что казались таким зацикленным на себе и озабоченным собой, что у них возникло неприятное подсознательное ощущение, будто вы использовали вечеринку лишь как некую сцену для выступления и едва ли их заметили, и что скорее всего вы ушли без понятия, понравились они вам или нет, от чего им обидно и вы перестаете им нравиться (они, в конце концов, всего лишь люди, и у них тоже, как и у вас, есть сомнения, нравятся они или нет).)

9

(или скорее «дуэт-плюс-дуальная-попытка-третьего», какой бы квантор на латинском сюда не подошел)

10

(или называйте, как хотите)

10

Добросовестный (лат.)

11

(Вы все еще собираетесь назвать цикл «Октетом». И неважно, есть в этом смысл или нет. Здесь вы непримиримы. Является ли эта непримиримость какой-то целостностью или просто идеей-фикс — тема, на которую вы не собираетесь тратить рабочее время, чтобы париться. Вы уже решили попытать судьбу с названием «Октет» — значит, будет «Октет»).

Но после требуемого количества потраченных времени, нервов, страхов, прокрастинации и Клинексо-обмахивания и локте-кусания вас вдруг осеняет: возможно, что допросная/«диалогическая» формальная структура полуоктета — та самая структура, что сперва казалась столь безотлагательной, ведь являлась способом заигрывать с потенциальным впечатлением метапрозовой фигни по причинам, которые (надеетесь вы) окажутся глубокими и куда более безотлагательными, чем устаревшее вымученное «Эй-смотрите-как-я-смотрю-как-вы-смотрите-на-меня» из устаревшей вымученной стандартной метапрозы, но потом завлекает вас в паутину головоломки, требуя выкинуть Викторины, которые не работают или были слишком стандартными и умалчивающими вместо безотлагательной искренности, и вынуждает переписать В6 угрожающе «мета»-способом, и оставляет вас с аблированным [11] и грубо сколоченным полу-октетом, чья изначальная обтекаемая, но недвусмысленная безотлагательность, по-вашему, после монтажа и переработок и общей возни вряд ли до кого-то дойдет, загоняя вас в смерти подобный художественный угол предугадывания работы сердца и разума читателя — как раз именно эта потенциально опасная авангардисткая эвристическая форма может сама предоставить выход из безвоздушной головоломки, шанс спастись от потенциального фиаско из-за того, что 2+(2(1)) текстов сложатся во что-то безотлагательное и человеческое, а читатель этого вовсе не почувствует. Потому что вдруг оказывается, что вы сами можете просто спросить. Читателя. Что можно самому сунуться в дыру в текстовых стенах, которую и так уже проделали «6-й не работает как Викторина» и «Попробуем еще разок» и т. д., и обратиться напрямую к читателю и спросить без обиняков, чувствует ли он то же, что и вы.

11

Прим. пер. Унос вещества с поверхности твёрдого тела под воздействием излучений.

Вся штука этого решения в том, что надо быть на 100 % честным. То есть не просто искренним, а практически голым. Хуже, чем голым — скорее безоружным. Беззащитным. «То, что я чувствую, кажется очень важным, хоть я не могу это описать — ты тоже это чувствуешь?» — это вопрос не для разборчивых. Как минимум потому, что это угрожающе близко к «Я тебе нравлюсь? Пожалуйста, полюби меня», вокруг чего, как вы отлично знаете, без конца строится 99 % межчеловеческих манипуляций и трюкачеств, потому что идея сказать подобное без обиняков считается даже непристойной. По сути, одно из наших последних немногих межличностных табу — это непристойный обнаженный прямой допрос кого-то другого. Это кажется жалким и отчаянным. Так покажется и читателю. И так и будет. Без вариантов. Если выйти вперед и прямо спросить, что и как он чувствует, не останется места для умолчаний или перфомативности или притворной-честности-за-которую-ты-ему-понравишься. Всему тут же конец. Видите? Стоит отступить от полной обнаженной беспомощной жалкой искренности — и вы вновь у гибельной головоломки. Нужно обратиться к нему на 100 % с открытой душой.

Другими словами, вы можете построить дополнительную Викторину — уже девятую, но не в духе только пятой или даже на четвертой, а может, ни одной из них, потому что она будет не Викториной, а скорее (ох) метаВикториной — в которой вы пытаетесь обнаженно описать головоломку и потенциальное фиаско полу-октета и ваши собственные ощущения, что полурабочие тексты должны продемонстрировать {12} некую странную обтекаемую схожесть в различных человеческих взаимоотношениях {13} , некую безымянную, но неотвратимую «цену», которую приходится рано или поздно платить всем человеческим существам, если они хотят истинно «быть с» {14} другим человеком, а не просто как-то использовать его (например, использовать его как публику, или как инструмент для собственных эгоистичных целей, или как какой-то тренажер моральной гимнастики, на котором можно продемонстрировать свой добродетельный характер (как можно наблюдать на примере людей, которые щедры к другим потому, что хотят казаться щедрыми, и потому даже втайне рады, когда окружающие нищают или попадают в беду, ведь это значит, что они могут немедля проявить щедрость и изобразить доброжелателя — все таких видели), или как нарциссически катектированную [12] проекцию себя, и т. п.) {15} , странную и безымянную, но, кажется, неизбежную «цену», которая иногда даже равна самой смерти, или как минимум означает, что вам нужно что-то отдать (либо вещь, либо человека, либо ценное долго сдерживаемое «чувство» {16} какого-то определенного представления о себе и о вашей добродетели/достоинстве/личности), что-то, потеря чего в истинном и безотлагательном смысле похожа на смерть, и важность сказать, что в таких разных ситуациях и мизансценах и загадках может быть (как вы чувствуете) такая ошеломляющая и элементарная схожесть — вот именно, все эти на вид разные и формальные (признайте), даже ходульные и умалчивающие «Викторины» могут быть в итоге редуцированы до одного вопроса (каким бы он ни был) — кажется вам безотлагательной, истинно безотлагательной, почти что стоящим того, чтобы влезть на крышу и кричать всему миру {17} .

12

(Наверное, это не то слово — слишком педантично; вам больше понравится слова «передать» или «пробудить» или даже «иллюстрировать» («пальпировать» уже задергано, и возможно, что странное психодуховное зондирование, к которому вы отсылались этой медицинской аналогией, никому не придет в голову, что, может, косвенно ОК, ведь читатель вполне может пропускать отдельные слова или не слишком заморачиваться над ними, но нет смысла испытывать удачу и долбить «пальпацией» снова и снова). Если «иллюстрировать» не покажется в итоге сверхпретенциозным, то я бы остановился на «иллюстрировать»).

13

(Но знайте, что в современном лексиконе этот термин, «отношения», стал почти тошнотворным, услащенным людьми, которые используют «родительствовать» как глагол и употребляют «делиться» в смысле поговорить, для читателя конца 1990-х будут сочиться всевозможными приторными ПК- и Нью-эйдж-ассоциациями; но если, чтобы спастись от фиаско, вы решите применить псевдометаВикторинную тактику и обнаженную честность, которую она за собой влечет, придется скрепить сердце и использовать его, жуткий термин категории «R», и будь что будет).

14

(Там же: глагол «быть», как во фразе «Я буду там для тебя», тоже стал своеобразным пустым сахарным шибболетом, который не сообщает ни о чем, кроме нерефлективной глупости говорящего. Не будьте наивными, когда станете представлять, чего может стоить тактика 100 %-честного-обнаженного-допроса-читателя, если вы ее изберете. Придется испить чашу до дна и действительно использовать термины типа «быть с» и «отношения», и использовать искренне — т. е. без интонационных кавычек или иронических скидок или любых подмигиваний и подталкиваний локтем — если хотите быть истинно честными в псевдометаВикторине, а не только иронически дергать туда-сюда несчастного читателя (и ведь он поймет, что именно вы делаете; даже если не сможет объяснить — поймет, что вы только пытаетесь спасти свою писательскую задницу манипуляциями — можете мне поверить).).

12

Прим. пер. Психологический термин, букв. — захват, оккупация; сцепленность энергии (либидо) бессознательного (Ид) с объектом (образом объекта).

15

Можете, если хотите, потратить пару строчек, чтобы предложить читателю поразмышлять, не странно ли, что есть буквально миллиарды способов «использовать» других, нежели чем искренне «быть с» ними. Все зависит от того, сколь длинной и/или вовлекающей, по-вашему, должна быть В9. Сам я склоняюсь к тому, что не очень (больше, скорее, из тревоги, что текст покажется благочестивым или очевидным или скучным, нежели из безучастного интереса к краткости или концентрации), но, может, вам лучше отмерить по ходу дела, на глазок.

16

См. так же сноски 25 и 26 относительно чувства/чувств — слушайте, никто не говорит, что все будет легко или безболезненно. Это же отчаянная и последняя операция по спасению. Она не нерискованна. Использование слов вроде «отношения» и «чувство» могут запросто ухудшить положение дел. Гарантий нет. Я могу лишь честно и открыто описать некоторые наиболее ужасные цены и риски и призвать вас внимательно их рассмотреть прежде, чем решать. Честно не знаю, чем еще помочь.

17

Да: вы покажетесь благочестивым и мелодраматичным. Терпеть.

То есть, повторимся, вы — к сожалению, писатель, — должны проколоть четвертую стену {18} и выйти на сцену обнаженным и сказать все это в лицо человеку, который вас не знает или в некоторых случаях даже так или иначе плевать на вас хотел, и который просто хотел вернуться домой, спокойно лечь после долгого дня и расслабиться одним из немногих оставшихся безопасных и безобидных способов, подходящих для расслабления {19} . И тут вы спрашиваете читателя в лицо, чувствует ли он эту непонятную безымянную обтекаемую безотлагательную межчеловеческую схожесть. То есть придется спросить, согласен он, что весь этот потрепанный грубо сколоченный эвристический полу-октет «работает» как органически единое художественное целое, или нет. Прямо во время чтения. И снова: обдумайте все тщательно. Не применяйте эту тактику, пока трезво не осознаете, чего она может стоить. Что он о вас подумает. Потому что если вы решитесь и сделаете это (т. е. спросите прямо в лицо), то «допросная» фишка больше не будет безобидным формальным художественным приемом. Она станет реальной. Вы потревожите его, примерно так же, как адвокат, который звонит по телефону и тревожит именно тогда, когда вы расслабляетесь за прекрасным ужином {20} . И обдумайте конкретные вопросы, с которыми будете его тревожить: «работает или нет, нравится или нет» и т. п. Обдумайте, что он о вас подумает, когда вы их зададите. Вы (т. е. писатель художественных мизансцен) вполне можете предстать человеком, который не просто приходит на вечеринку, одержимый тем, понравится ли он или нет, но еще и обходит всех гостей, подходит к незнакомцам и спрашивает, нравится он им или нет. Что они о нем подумают, какое он окажет влияние, совпадет ли вообще их мнение со сложным пульсом его собственного представления о себе, и т. п. Подходить к невинным людям, которые хотели лишь зайти на вечеринку и немного расслабиться и, быть может, встретиться с новыми людьми в абсолютно сдержанной и неугрожающей среде, и входить в их визуальное поле и нарушить все основные негласные правила вечеринок и этикет первого-контакта-незнакомцев и явно допросить именно о том, что вам кажется зацикленным на вас и эгоистичным {21} . Представьте на миг лица гостей вечеринки. Представьте их выражения в деталях, в 3D и живых цветах, а потом представьте, что эти выражения направлены на вас. Потому что вот это и есть риск, возможная цена тактики честности — и держите в уме, что все это может не окупиться: совсем не ясно, удалось ли предшествующему квартету маленьких шипо-гнездовых quart d’heures [13] «допросить» или передать «схожесть» или «безотлагательность», ибо почтифинальный выход обнаженным и попытка прямого допроса должны вызвать некое откровение о безотлагательной схожести, которая как-то срезонирует с текстами цикла и представит их в ином свете. Может оказаться и так, что вы просто покажетесь замкнутым и зацикленным на себе придурком, или очередным манипулятивным псевдо-ПМ Творцом Херни, который пытается спастись от фиаско, вставив мета-измерение и прокомментировав само фиаско {22} . Даже при самой благосклонной трактовке вы покажетесь отчаявшимся. Возможно, жалким. В любом случае вы не покажетесь мудрым, не окажетесь в безопасности и не добьетесь ничего, что, как сами читатели уверены, что им кажется, должен добиваться писатель, который написал то, что они читают, когда пытаются сбежать из неразрешимого потока себя и войти в мир заранее подготовленного мнения. Скорее вы будете выглядеть принципиально потерявшимся и запутавшимся и перепуганным и неуверенным, доверять ли своим принципиальнейшим догадкам о безотлагательности и схожести и испытывают ли другие глубоко внутри то же, что и вы… другими словами, скорее читатель, что дрожит вместе с нами в окопной грязи, нежели Писатель, коего мы представляем {23} чистым и сухим и излучающим властное присутствие и неколебимую убежденность, координируя всю кампанию из некоей сияющей абстрактной Штаб-квартиры на Олимпе.

18

(среди прочего, что вам необходимо проколоть)

19

Да: дело дошло до того, что художественная литература ныне считается безопасной и безобидной (первый предикат влечет или включает второй предикат, если вдуматься), но на вашем месте я бы остался в стороне от культурной политики.

20

(… Только, на самом деле, еще хуже, ведь в этом случае вы скорее покупаете навороченный дорогой ужин на вынос в ресторане и приносите домой, и только садитесь им насладиться, как звонит телефон, и это звонит и беспокоит вас посреди попытки съесть ужин шеф-повар или ресторатор или у кого вы там заказывали еду, чтобы спросить, как вам ужин, наслаждаетесь вы или нет, и работает ли он как «ужин». Представьте, что вы подумаете о таком рестораторе).

21

(…и, конечно, очень возможно, что это вопрос, которым они тоже озабочены — относительно себя и нравятся ли они другим на вечеринке — и вот почему запрет на такой вопрос впрямую или действия с целью погрузить взаимодействие на вечеринке в подобный вихрь межличностной тревоги является негласной аксиомой этикета вечеринок: потому что как только хоть одна беседа вечеринки достигнет этого безотлагательного незакамуфлированного уровня «скажи-свои-затаенные-мысли», ее метастазы тут же распространятся повсюду, и довольно скоро все на вечеринке будут говорить не о чем ином, как о своих надеждах и страхах по поводу того, что о них думают другие на вечеринке, а это означает, что все определяющие черты внешних личностей разных людей будут стерты и все на вечеринке окажутся более-менее одинаковыми, и вечеринка достигнет своеобразного энтропического гомеостаза обнаженной самозацикленной одинаковости, и станет невообразимо скучно*, плюс еще парадоксальный факт, что отличительные яркие внешние различия между людьми, на которых люди и базируют свое «нравится-не нравится», испарятся, и таким образом вопрос «Я тебе нравлюсь» перестанет иметь сколько-либо содержательный ответ, и вся вечеринка пройдет под рядом странных логических или метафизических имплозий, и никто из гостей вечеринки больше никогда не сможет содержательно функционировать во внешнем мире.**

*[Интересно заметить, что это близко соответствует идее о Рае большинства атеистов, что в свою очередь помогает объяснить относительную популярность атеизма**].

**[На вашем месте я бы оставил это в подтексте].

13

Пятнадцатиминутки, в переносном смысле — короткий опыт (фр.)

22

Иногда эту тактику на писательских конвентах и всём таком зовут «Карсонством» или «Маневром Карсона» в честь того, что бывший ведущий Tonight Show Джонни Карсон спасал дурацкую шутку, цепляя омертвелое выражения понимания, которое как бы метакомментировало дурость шутки и показывало зрителям, что он отлично знал, какая она дурацкая — стратегия, которая год за годом и десятилетие за десятилетием вызывала даже все больший и больший радостный смех зрителей, чем могла бы вызвать хорошая изначальная шутка… И тот факт, что Карсон применял этот Маневр в коммерческом LCD-энтертейнменте еще в конце 1960-х, показывает, что это не особенно потрясающе оригинальный прием. Пожалуй, вам захочется рассмотреть вопрос о включении этой информации в «В»9, дабы показать читателю, что вам, как минимум, известно, насколько подобный метакомментарий ныне дурацкий и устаревший и неспособен сам по себе ничего спасти — это может внушить доверие к вашим словам о том, что вы стараетесь сделать нечто более безотлагательное и реальное. Опять же, решать только вам. За вас никто думать не будет.

23

(по крайней мере я — да…)