Ола
Шрифт:
Подумал – и язык прикусил на всякий случай. Ну и мыслишки у тебя, Начо!
– Так ваш замок тоже ничего, сеньорита… То есть, Инесса, – ляпнул я. – Крепкий такой замок! И горы красивые, значит.
Не ответила. Дернулось лицо – словно ударил ее кто.
– Этот замок… Его называли Замком Королевской Измены. Вы слыхали, Игнасио?
– Да откуда мне слыхать-то? – развел я руками. – И какому такому королю тут изменили?
– Не королю, – тихо-тихо ответила она. – Значит, и это уже забылось… Тогда Кастилией правил король Альфонсо.
– Слышал! – обрадовался я. – Который Севилью вернул? [34]
– Да… – еще тише ответила она. – Но это случилось раньше, тогда в Севилье были еще мавры… Есть один романсьеро, очень старый…
Встала, плечиками дернула, словно морозом ее пробрало, отвернулась.
– Если хотите… Я могу спеть.
– Еще бы! – обрадовался я. – Хочу, понятно!
А что? Люблю, когда девицы поют.
[34] Севилью отобрал у мавров король Фердинанд III Кастильский, но в народной памяти эту заслугу приписывали его предшественнику Альфонсо.
Подала голос струна – негромко так, чисто. Затем другая, третья…
– Редко я играю, – наконец-то улыбнулась она, – а пою еще реже. Но…
И тут – словно стерло улыбку. Сжались губы, блеснули глаза.
– Слушайте!
Чуток помолчала, глаза на миг прикрыла. Легли пальцы на деку…
Разошлась молва в народе,По Кастилии свободной,По Леону и Наварре,Будто зол король Альфонсо,Спать не может он от гнева,Ходит тяжкими шагамиПо дворцовым он покоям,Кулаки сжимая с хрустом.И не мавров проклинает,Не безбожных сарацинов.Зол король на дона Хорхе,Повелителя Анкоры.Славен Хорхе Новерадо,Всей Кастилии известен,Не пускает Хорхе мавров,Что гнездо в Севилье свили,Через горы Сьерра-Мадре.Каждый день стоит на страже,Все наскоки отбивая.Всем богат дон Новерадо,Но иных богатств дорожеДочь, прекрасная Инесса.И слушок в народе ходит,Будто сам король АльфонсоКликал юную девицуВ свой дворец в Вальядолиде,Ибо в ссоре был великойС королевой, доньей Кларой.Только гордая Инесса,Честь свою оберегая,Отказала королю.А в Севилье мавританскойНа брегах ГвадалквивираВ своем замке Алькасаре,Что из золота построен,Абенгальб, эмир севильский,Тоже с горя спать не может.Вновь разбиты его мавры,Снова Хорхе НоверадоНе пустил их в Сьерра-Мадре,Разгромил у стен Анкоры!Абенгальб письмо читает,И лицо его светлеет,Ибо пишет АбенгальбуВраг его, король Альфонсо:«Есть на чем нам помириться!Потому пошлю приказ я,Чтоб открыл тебе воротаГордый Хорхе Новерадо.Смерть его – тебе награда,Мне же – дочь его Инесса.И на том с тобой поладим!»И восславил МагомедаАбенгальб, эмир севильский,И велел седлать коней.В темноте не спит Анкора.На высокой черной башнеСам дон Хорхе НоверадоВместе с дочерью Инессой.Слышат – в трубы затрубили,И несет гонец известье,Что король приказ прислал им:Открывать скорей воротаИ впустить в Анкору войско,Чтобы вместе биться с мавром.Говорит отцу Инесса:«Это – черная измена!Мавританский слышу говор,В темноте тюрбаны вижу!»Отвечает ей дон Хорхе:«Не бывало и не будет,Чтобы я, дон Новерадо,Вдруг ослушался приказа.Если ж это все измена,Пусть Господь меня рассудитС королем моим Альфонсо!»И ответила Инесса,Поднимая вверх распятье:«Слышит нас Святая Дева!Пусть же мне она поможет.Если враг ворвется в замок,Даст мне силы в миг последнийВниз шагнуть вот с этой башни!»А отец ее, дон Хорхе,Тоже руку к небу поднял:«Даже если я погибну,Пусть навеки здесь останусь,Чтоб стеречь мне эти горыОт проклятых сарацинов!И пускай сгорит Анкора,В черный пепел обратится,Даже мертвый, не позволю,Чтобы мавр пришел в Кастилью!»Обнял дочь дон НоверадоИ спустился вниз к воротам.Замолчала, положила лютню обратно, пальцы сцепила…
Ну, вот! А я думал, веселее станет! Хотя какие могут быть песни в этаком замке?
Хотел спросить я, что дальше случилось (вечно эти романсьеро на самом интересном месте обрываются!), но не спросил. И так понятно. Об ином узнать захотелось.
– Выходит, Инесса, тот дон Хорхе так же звался, как батюшка ваш? А дочка его…
Не дослушала, кивнула. Кивнула, к окошку узкому подошла, вниз поглядела. Обернулась.
– Ваши друзья уже во дворе, Игнасио. Пора вам. Встал я, улыбнулся, руками развел.
– Погодите!
Резко так сказала лобастая, руку подняла. Растерялся я даже.
Подумала чуток, губки сжала, подошла к полке, сняла ларец. Маленький такой, из дерева полированного.
– У меня… У меня к вам просьба, Игнасио. Когда будете в Севилье, зайдите в собор. Тот, где самая высокая колокольня.
– Хиральда-Великанша которая, – кивнул я. – Зайду, если просите.
– Оставьте его там, где-нибудь ближе к алтарю. В этом ларце нет ничего, что могло бы осквернить святое место. Вот, посмотрите…
Достала ключик, провернула два раза. Заглянул я, а внутри – непонятно что.
– Это платок, – строго сказала она. – На нем семь узлов, очень сложных. Платок старый, ему, наверно, лет двести…
Ну, сказала! Новенький такой платочек, шелковый. А узлы и вправду – на славу. Прямо-таки морские.
– Это легенда, Игнасио. Просто легенда, и ничего больше. Но пусть платок останется в доме Божьем!
– Ну, как хотите, – согласился я. – Только у вас ведь в замке тоже церковь…
– У нас часовня, – перебила Инесса. – И не вздумайте развязывать узлы. Ни в коем случае!
– На-а-ачо-о-о!
Эге, а это внизу, Дон Саладо мне голос подает!
– Все ясно, сеньорита, то есть Инесса, – бодренько заявил я. – Ларец – к алтарю, узлы не развязывать. Будет исполнено!
А самому как-то кисло сделалось. То ли не договорили мы с Инессой этой, то ли кто из нас лишку сказал.
И потом… Я уеду – она останется: в этих стенах куковать да на горы красные глядеть. Не мое это вроде дело…
Или мое? Что за бес, опять непонятно!
А она, Инесса, улыбнулась – второй раз за весь разговор. Улыбнулась, что-то маленькое мне протянула:
– Это вам на память, Игнасио. Носите на воротнике, лучше, чтобы никто не видел.
И – в глаза мне взглянула. Серьезно так, со значением. Я как в глаза ее черные поглядел, так и о подарке забыл. Сжал в кулаке – и все.
А если честно, то не только о подарке – обо всем запамятовал. Да чего уж тут!
Кулак я уже во дворе разжал, когда на Куло своего взбирался. Дон Саладо, орел наш, уже на коньке своем восседает, сеньор лисенсиат на муле, окуляры нацепил, бумажку какую-то читает, оторваться, грамотей, не может. И мне пора.
Поглядел, а на ладони моей – булавка. Да не простая, серебряная, с синими камешками, маленькими такими. Яркими!
Эге, оберег. Да еще из серебра! Молодец, лобастая, понимает!
Нацепил я эту булавку на воротник рубахи, даже приятно стало. Все?
Нет, не все. Ларец! Подумал я, достал ключик, вынул платок – и на груди спрятал. Сохранней будет! А ларец пока и во вьюке полежит, не пропадет. И тоже – приятно. Вроде как рыцарь я, что платок дамы своей на груди у сердца греет.
Подумал – и чуть за ухо себя не дернул. Окстись, Начо! Тоже мне, Белый Идальго нашелся!
– Готовы, сеньоры? – это Дон Саладо, весело так, не иначе отдохнул в этих стенах, сил рыцарских набрался.
Да чего уж там, готовы. А вот и дон Хорхе. Улыбается в бороду свою черную.
– Счастливого вам пути, сеньоры! И да минует вас зло. Да пребудут с вами Господь и Дева Святая!
– Амен! – это мы, в три голоса. Ух, красиво получилось!
– У нас примета есть, – смеется сеньор Новерадо. – Просто примета, старинная, не больше, но все-таки… За воротами не оглядывайтесь, пока до перекрестка не доедете. И в этом просьба моя будет…
Ну, ясное дело, я и сам в приметы верю. Да только чудной замок! Приметы, легенды, обереги… Впрочем, кто их, благородных, поймет?
Обернулся я – как раз перед воротами, чтоб обещания не нарушить. Обернулся, наверх посмотрел…
На самой вершине донжона стояла Инесса. Стояла, на нас смотрела. А затем рукой махнула – раз, другой.
И показалось вдруг, что именно мне она машет…
Креститься надо, ежели кажется, Начо!
Вздохнул я, кончик носа отчего-то почесал.
Отвернулся…