Олеандр
Шрифт:
Время подходило к вечеру, уже смеркалось, пора было покидать сад и возвращаться домой. Вот я снова побежал, путь от сада до дома вел через огромный лес, и мне надо было уже бежать быстрее, потому что в этом лесу было очень темно, и ничего не видно. Но я помнил, что в это время появляются светлячки, и от их света все озаряется вокруг, поэтому не так страшно. Издалека слышались различные звуки, которые колыхались на ветру и создавали целую симфонию прекрасных композиций. О, как же я любил музыку.
Прозрачные тени воздуха
Глубокое озеро в центре огромного города, и каждое утро толпы людей приходят к водам, что испытать глубину через позывы своего тела нырнуть. Там же стоит стена, в которой встроен аквариум, там плавают акулы. Акулы наблюдают за толпой людей, за их движениями, слушают их монотонные голоса, представляют следы их ног, углубленных в бетон, эти хищные рыбы бьются об стекло, чтобы вырваться и схватить своих жертв, но стекло такое прочное, что им ничего не остается, как смиренно плавать. Глаза акулы такие узкие, словно
That's how often I walk with my eyes closed among people, my face is invisible. 1
Неужели я не справляюсь, сила моего воображения потеряла контроль. Вдруг у меня другая жизнь, другой дом, я не хожу в школу, все иначе. Прогремел гром, небо стало темно- синим.
Побежал в сторону дома, на улице холодало. Странно только октябрь, а такое ощущение, что сегодня пойдет снег. Мне нравился снег, особенно, когда светило солнце, и все эти хрупкие снежинки блестели на солнце. На это я мог смотреть бесконечно, вот вся моя тайна, все чувства я вкладывал в лёд, Кай, который вечно ждет свою снежную королеву. Холодность рассудка, бесчувственность все это наполняло меня ежедневно, и мне, возможно, хотелось продолжения, но…
1
Вот так часто я хожу с закрытыми глазами среди людей, мое лицо невидимо. (английский язык)
Вот прибежал к своему дому, чуть поросшей травой. Осмотрел его, в окне горел свет. Видна была кухня, виден был иссохший силуэт матери. Она готовила ужин. Решил постучать в дверь, послышались глухие шаги. Вдруг двери открылась и на пороге появилась мама. Она улыбалась и спросила:
– Где ты был? Где же ты был? Где? С Кем? Докладывай все в письменном допросе. Так поздно на улице, ночь просто покрывает своим одеялом улицы. Мне было одиноко. Я тебя ждала и ждала.
Просто улыбнулся ей. Своей улыбкой я говорил о многом, о том, что так и не мог сказать вслух, мне иногда так хотелось помолчать. Все же я ответил:
– Решил погулять после школы, ничего особенного. Рассматривал листья на мокром асфальте, там представляешь, на улице, возможно, пойдет снег и это в начале ноября.
Мне вдруг стало очень спокойно. Темно-каштановые волосы матери переливались на свету, и видно было каждую ее морщинку.
На этом их разговор был закончен, я зашел на кухню и сел за стол, видимо время пришло ужина. Я смотрел на тарелку с едой и ковырял еду вилкой и все рассуждал про себя. Моя мама постоянно работала на сложной работе, которую явно не любила, но ей всегда приходилось притворяться перед своим начальником. Это я прекрасно понимал, но она все это терпела, конечно, ради меня. Вообще она мечтала стать пианисткой, но у неё не получилось, видимо, поэтому я тоже так увлечен музыкой. Когда я смотрел на ее пальцы, они немного были скрученные, в готовности распластаться и отыграть свою одинокую мелодию. В общем, в ее жизни я не играл никакой роли, так как ей хотелось изменения, но в тоже время, ее пугало момент движения, но все ее надежды на меня были разрушены. Вот эти ласкательные слова, но мне нужно было прокричать: – Мама, мой период взросления! Теперь небольшой рассказ вам про своего отца, да мой отец умер давно, так говорила мне мать, якобы он погиб на войне, прошло уже десять лет с его смерти. Никогда его не видел, но часто его воображал в своей голове, немного сгорбленным, худым мужчиной. Мираэль говорила, что если бы я его увидел, то сразу бы его узнал. Видимо между нами была некая связь, о которой я даже и не знал. Так, что мы жили одни с мамой, и временами было сложно. Но никаких жалоб с моей стороны, мы справлялись и были по- своему счастливы. Конечно, мне иногда хотелось побыть где-то далеко в уголках своего воображения, побывать в самых сокровенных его местах и наполнит свое сердце чувствами, которые я никогда ранее не испытывал. Но всепоглощающий холод и слабость в теле уносили меня в мир моего искушения.
Снег не пошел, начался дождь, он отстукивал по стеклу, и создавал невероятную музыку. Пора уже было ложиться спать. Моя комната находилась на верхнем этаже и была маленькая, сжатая стенами коробка спичек. Мне хотелось вбежать по ступенькам вверх и сразу оказаться у себя, но я цеплялся за перила, потом потягивался и тащил себя, волоча за собой затекшие ноги. Находясь в комнате, читать, не удавалось, я лишь рассматривал картинки, вот и все чтение.
Потом я ворочался и не мог никак заснуть, никак у меня не закрывались глаза, мысли распадались на мелкие частички и никак не воссоединялся в одной целое. Веки были тяжелые, и я пытался их закрыть и больше не открывать, чтобы поскорее заснуть. Вдруг сон стал приходить и появились первые очертания, так что фигуры сна вырисовывались и создавали целую картину, которая была как маленькая короткая история. Во сне были слышны фразы: «Не оставляй меня!» Мне снилась свобода, пустыня, нескончаемая жара и ни капли воды, это было моё самое тяжелое мучение и эти оковы, которые сейчас на мне. Где найти металл, об который бы мне потереть это железо, распилить его на несколько частей. Les pi`eces ont 'et'e lav'ees dans de nombreux noeuds transversaux, noeuds de silence silencieux 2 . Потом снова я бежал во сне по лесу, пробегая угловатые проемы, проскальзывал через деревья, бежал на свет. Мои руки превращались в тягучую массу и тянули меня вниз, неведомая сила прижимала к земле, но видимо мне нужно было выбраться. Голос твердил «Не оставляй меня!»
Во сне я пытался позвать к себе Бихтуриуса. Шепот усиливался и повторял «Не оставляй меня». Стал вслушиваться, и я стал различать голос девочки, похоже, что он вырывался из далекого прошлого, столь заглушен и столь неуловимый. Вдруг глаза стали раздвигать солнечные лучи, стало очень жарко, я вскочил ото сна, и спрыгнул с кровати, побежал на кухню. Ночь пролетала мгновенно. На кухне мама уже готовила завтрак. Она повернулась ко мне и спросила, буду ли я оладьи с вареньем. Но у меня стоял все еще этот звук в ушах, все еще слышал голос и ничего не мог поделать. Мне нужно было срочно собираться в школу, уже жутко опаздывал. Опаздывать я не любил, всегда заводил будильник, хотя бы на час вперед, потом забывал, что минутная стрелка была изменена, тем самым никогда не опаздывал. Отклонив свою щеку от горячего поцелуя мамы, я прямиком побежал на вверх, взял свою форму, все сложил в рюкзак и выбежал в дверь комнаты.2
Части смывались во многие поперечные узлы, узлы немого молчания. (франц.язык)
Меня часто преследовали тени. Не знаю, сможете ли вы меня понять. Как уверял Бихтуриус меня, что тени заполняют пустоты стен и разрывают все внутри, смотрящего на них, он мне повторял часто, если я вдохну их, то они проникнут в сокровенные мысли. Будут такие периоды, когда они полностью будут заполнять воздух. Думаю, что в любой темной комнате, есть окно, через которое пробивается блеклый свет, и я видимо стремился к пятнам света, иначе, зачем мне рассказывать вам всю эту историю. Хотя темнота ночи на меня действовала искушено, и я сладострастно отдавался этому чувству. Мне нравилось, что именно ночью не задавали никаких вопросов, в итоге я мог быть собой.
Снова Бихтуриус был рядом со мной. Он закричал:
– Смелее! Смелее! Иди вперед и никогда не сдавайся, как бы тяжело тебе не было!
Голос Бихтуриуса доносился все слабее, и ветер уносил слова прочь, тени исчезали, а я лишь раздвигал руками воздух, словно плыл. Вот я освободился от той тяжести, которая сковывала мои ноги, все стало разъясняться, и мне надо было поспешить в школу. Книгу я взял с собой, чтобы на уроках внимательнее изучить ее. Солнце вышло и снова так ярко светило, что в глазах отражались маленькие солнечные зайчики. И было приятно, что после очередного холодного пришествия теней и темноты, стало снова тепло. Иногда греет спину шар и прогревает все внутри. Так становится приятно. Особенно, если в тебя проникла эта боль в легкие, что дышать сложно.
Этих маленьких бунтарей били тонкими прутьями прямо по пальцам, мне приходилось наблюдать похожие телодвижения, когда кран был настолько испорчен, пересохли трубы, мне в то утро было уже невозможно вымыть грязную посуду. Впервые в жизни, мне захотелось как-то убраться на кухне, сложить одинаково столовые предметы, уложить все толстой тканью рядом с раковиной и постелить свежую скатерть на стол. Потом вымыть руки несколько раз, освободив их по локоть, закатив рубашку, вымыть размокшим мылом. Можно было прожевать кусок мыла, но вкуса я давно уже не чувствовал, если и прожевать, то можно будет разговаривать уже с идеально, чистым ртом. Но сейчас за гранью двери, в этом самом пространстве угасающего света, мне нужно было собраться и побежать в здание, где таких вот бунтарей приставляли к углу стены, потом не давали им практически весь день ни капли воды, но я стоял в углу и обдирал эти обои, промокшие от моих слез. Потом, когда я научился писать, так как писал я корявым почерком, с множеством ошибок, мне нравилось писать иероглифами, выписать эти палочки, потом накрывать их крышей другой диагонали. Во мне загоралась идеи формулы. Мне всегда хотелось ставить эти дроби, потом знаки равно, все же точные науки меня привлекали, и я в уме вычитывал скорость набухания влажной бумаги, какие именно изменения происходили с клочком. Бумага съеживалась, потом взбухала, потом можно было пальцем разорвать, вновь склеить, или загнуть углы, а потом вычесть под каким углом будет бумага высыхать. В суммарном выходе из всего, мне нужно было закрыть за собой дверь, положить ключ под вазу, либо закинуть ключ в почтовый ящик. У нас были низкие ступеньки, небольшой огород без забора, и множество изголодавшийся кошек, разгуливали вокруг. Конечно, собакам мне приходилось радоваться больше. Собаки обычно мне говорили, что теперь пора отсюда скоротечно исчезать, чем быстрее, тем лучше, а кошки, только и ждали, когда я смогу приоткрыть им дверь на кухню, чтобы они как следует, похозяйничали, навели порядок, да и возможно, научили меня прислушиваться к словам собак. Да, тогда я не закрывал дверь, оставлял им проход, и поспешил снова в школу. Ничего не менялось, мои проявления чувств были уничтожены.
Наконец я подбежал к школе и вдруг на пороге столкнулся со своим учителем по музыке, и вдруг у меня проскочила мысль, а вдруг учитель ему подскажет, как прочесть эти ноты. Как только подойти к нему? Может быть после уроков. Именно с этим учителем я решил поздороваться:
– Здравствуйте, учитель Аделбречт! Доброе утро! Как ваше здоровье?
– О, Олеандр! Рад тебя видеть. Ты выучил песню?
– Какую песню? Послушайте учитель Аделбречт, вы можете мне помочь с одной книгой нот, там очень интересное музыкальное произведение. Смогу ли я к вам зайти после урока?
– Конечно, Олеандр. Буду рад тебе помочь. Заходи, конечно.
Он наклонил голову и пошел дальше по коридору. Видимо он себя не особо хорошо чувствовал, это был самый болезненный учитель в нашей школе, но как он играл на пианино, просто мечта. Вот я и решил к нему зайти, даже не просто ради книги, а так поболтать, он хоть немного прислушивается ко мне. Всем остальным учителям просто плевать.
Урок должен был быть истории, и вдруг мне навстречу идут толпа мальчиков, во главе этой толпы Бреди Шу. Он узнал меня и прижал его стене, и меня окружили мальчики.