Олег Борисов. Отзвучья земного
Шрифт:
Так получилось, что сезон во МХАТе открывался «Серебряной свадьбой» 1 октября. И премьеру «Павла» назначили на это же число. По недомыслию или чьему-то умыслу – что теперь разбираться… Евстигнеев заболел, и мне позвонили оттуда: ваш отпуск закончен, теперь вы должны… «Глупо уходить за месяц до юбилея, – стали советовать добрые люди. – Погоди, остынь… Перенеси премьеру на один день…» Наверное, кто-то другой так бы и поступил. Мне еще раз позвонили и передали мнение Ефремова: «Борисов заболел звездной болезнью… От Коли-Володи отбрыкивался, Шарон его не устраивает… В конце концов, репертуар есть. Пусть выбирает!» Теперь я знаю, что и он сделал выбор – со мной это случилось уже год назад.
Ноябрь, 14
О малой вероятности юбилейного стресса
Часто бывает, что по случаю юбилея начинают вовсю чествовать, должное воздавать. Но мое мнение: воздавать нужно вовремя, а не по принципу: дожил – тогда получай. Я всегда противился этому. Если уж отмечать,
Отыграли «Павла», и выкатили все на сцену. Я в императорском костюме, кресло мне поставили, но я в него не присел. Вижу, потупив очи, выходит Ефремов. С адресом. Зачем пришел? Совесть загрызла или так – нельзя не поздравить? Во всеуслышанье объявил, что двери МХАТа для меня теперь открыты, скоро мне позвонят и предложат несколько ролей на выбор. Врать – не мякину жевать. Смешно Захаров говорил, Марк Анатольевич. Искал мои корни в Малороссии, дескать, там все доводят до высшей точки. Если политики – то Брежнев, Хрущев. Если писатели – то Гоголь, Булгаков… на худой конец, Коротич. Если музыканты – то Рихтер и Горовиц. А уж если артисты – то… Думаю, в Киеве будут довольны. Хорошие слова говорили вахтанговцы, Леня Филатов, но добила всех Вертинская. Она выступала в роли Невзорова: «В эфире программа „60 лет за 600 секунд“. Во МХАТе таинственно исчезла Кроткая. На месте происшествия, обнаружен полуразложившийся труп… простите, труппа. (Ефремов к этому времени ушел, в зале аплодисменты.) Переименовать Орехово-Борисово в Олегово-Борисово. Но Ельцина Б.Н. пока в Павла I не переименовывать, а то сразу задушат. Установить на родине героя бюст Олега-Ефремова, но все-таки с головой Олега Борисова». (Эта шутка вызвана тем, что диктор программы «Время», когда объявлял о моем юбилее, оговорился и сказал: «Исполнилось 60 Олегу Ивановичу Ефремову». Когда уже объявлял погоду, тогда исправился.) Но у Вертинской свой прогноз: «В районе МХАТа радиационный фон повышенный, в районе Театра Армии – в пределах одного микрохейфеца в час». Атмосфера была приятная. Театр потом (с нашим участием, разумеется) закатил банкет: подходили люди разные, многих я и не знал. Например, один молодящийся мужчина тоже говорил об украинских корнях. Тихо спросил Юру, кто это. – «Как, ты не знаешь, это же сам Виктюк!»
Когда вернулись домой, странная одолела мысль: не случился бы со мной юбилейный стресс. Эта болезнь сейчас в моде. Многие ее не выдерживали и сходили с ума. Все-таки юмора должно хватить…
1990 год
Январь, 2
Строить глазки
Встретили Новый год на даче. За окном – мороз и наряженная голубая елочка, спасибо ей – прижилась… С нами наши друзья – глазник Михеев и его жена Инна.
Отчего-то вспомнилась встреча аж 1969-го – самый веселый Новый год в жизни! Кто был – Копеляны, Стржельчики, Суходревы, Фетин, Чурсина, Алик Аршанский с Ирой Губановой! Виктор Суходрев «обет молчания», выдерживал железно: выпито была много, но, как только доходило до политики, на рот надевался замок. Это запретная тема. Сидели всю ночь: Юрка играл с Фетиным в шахматы, Копеляны и Стржельчики ушли прямо от нас на утренний спектакль. Счастливое было время – за эти годы круг друзей постепенно сужался…
Где-то в третьем часу Михеев стал говорить, что его профессия – «строить глазки» – самая трудная: какие должны быть нервы, руки! Операция за операцией, хрусталики, хрусталики… Выпили за его руки. Я с ним не согласился. Мне кажется, профессия актера, пересаживающего в себя чужую жизнь, сложней и опасней. Каждый вечер, когда выхожу на сцену, поджигаю небольшую кучку листьев, которые до этого убираю в саду. От сильного ветра они опадают на мою траву, теперь их нужно собрать и поджечь. Возможно, нам как-то передаются частицы души того человека, которого я заставляю тлеть или яростно загораться. Возможно, его мысли, его болезни… «Болезни? Ну уж это нет… Это я тебе как врач!» – запротестовал Михеев. «Болезни и смерть», – уточнил я. Если задуматься, сколько раз за свою жизнь я умирал не своей смертью? Сколько жизней прожил – банально звучит, да? И что интересно: когда умру я, на самом деле умру, то кое-кто из моих героев, может быть и не самых любимых, еще поживет. Скажем, Голохвостый. Это все не исследовано: в какой степени мы приближаем или удаляем свой конец тем, что умирает Гарин, Кистерев, Павел Петрович Романов? Кистерев – самая мучительная моя смерть. В репертуарной части БДТ мне всегда давали день отдыха – для восстановления души.
Еще одну смерть скоро предстоит пережить: буду сниматься в «Князе Серебряном». Я – Иван Грозный [108] .
Когда мне было девять лет, отец стал учить играть в шахматы. Показывал, как ходят фигуры. «Вот это король, – говорил он. – Перед смертью Иван Грозный держал его в руках… После бани велел подать шахматы и вместе с этой фигурой упал…» Не знаю, так ли сделает эту сцену Салтыков, но в детстве был подан знак.
«Никакого знака тут нет… обычное совпадение, – снова запротестовал Михеев. – Просто ты владеешь профессией и тебе кажется…» Очень многие ею владеют, но влезать в шкуру не любят. Одевают мундир, приклеивают усы… добиваются внешнего сходства. Один молодой артист как-то признался: «Не хотел бы я надеть мундир Павла после вас… Говорят, вещи тоже хранят информацию…» –
«О ком? Обо мне, Павле?» – не удержался спросить я. «А это одно… В этом сукне столько боли…»108
Роль Ивана Грозного Борисов сыграл в кинофильме «Гроза над Русью» режиссера А.А. Салтыкова.
«Хотел бы я их всех пригласить в гости – как пушкинский Адриян Прохоров. На Новый год…» – «Кого это всех?» – заинтересовался Михеев. «А героев моих – живых или мертвых, всех до единого… Хорошая была бы толкучка… Человек сто на еду бы набросилось… Знают, хозяин хлебосольный…» Сказал – и тут же спьяну увидел перед собой… Коня. Я играл его еще в 54-м. Стало быть, дольше всего с ним и не виделся. Он простер ко мне свои скелетные кости, а я испугался и оттолкнул его – все, как у Пушкина. Солдат поскользнулся, стал хвататься за воздух и с шумом рухнул. Все остальные вступились за него и стали тактично выражать недовольство.
Еще раз выпили за хрусталики.
Январь, 6–29
По поводу съемок бенефиса
Первый день крутилась камера. Начали снимать мой бенефис [109] . Более чем рискованная затея – несыгранные роли. Да еще без перевоплощений. То есть Хлестаков, Чичиков, Гамлет, Несчастливцев, пушкинский Мефистофель – все через меня сегодняшнего. Энергия диалога, возможно, будет принижена. Однако меня больше интересует единомоментное соединение стилей, времен во мне самом.
109
Бенефис Борисова «Лебединая песня» по мотивам одноименного рассказа А.П. Чехова посвящен несыгранным ролям актера – Хлестакову, Чичикову, Гамлету и другим.
Саша Боровский с Юрой хорошо работают вместе. Сначала ищут атмосферу каждой сцены, выверяют, потом под конец смены быстро снимают. Все строится вокруг кареты. Сначала только ее окно, ее дверь… Карета постепенно расшифровывается, обнаруживается. Очень изобретательно… и не только. Игра тоже неплохая. Сняли кусочек из «Тимона Афинского». Звучит современно и укрупняет тему актерского одиночества.
«В Хлестакове преобладает начало движения, „прогресса“, в Чичикове – начало равновесия, устойчивости. Сила Хлестакова – в лирическом порыве, в опьянении; сила Чичикова – в разумном спокойствии, в трезвости. У Хлестакова – „необыкновенная легкость“; у Чичикова – необыкновенная вескость, основательность…» И т. д. Это анализ Мережковского, и он по сути верен, только эти антиподы должны во мне странным образом сжиться. Впрочем, и сам Мережковский приходит к тому, что они «два полюса единой силы, братья-близнецы…»
Хорошо получилось растроение слуг в «Ревизоре» – в этом и есть гоголевская фантасмагория. И не только потому, что один артист скучен…
Главного моего слугу – Ариэля – играет Станислав Исаев, замечательный танцовщик, мы с ним участвовали уже не в одном концерте. Когда я его увидел впервые (а было это в Ялте на Пушкинских днях), он напомнил мне лицо с одной фотографии, которую показывал еще отец. С немного раскосыми, глядящими сквозь тебя глазами. Фотография долго хранилась в нашем альбоме… Я спросил отца, кто это. И он поведал мне историю про одного мастера, который содержал на Зацепе парикмахерскую для собачек. В те годы это еще можно было. Он никогда не жаловался на жизнь: «Свои сто рублей я всегда имею – собачки меня кормят. Сначала открыл для них что-то наподобие гостиницы – если хозяева куда уезжали, я их у себя пригревал. Заставлял общаться между собой уважительно. За простой ночлег брал по тридцать копеек, а уж если с харчами – по пятьдесят. Дороже всего педикюр – это семьдесят… Я вам так скажу: собака и человек – это два антипода. Разве человек будет так верен, как собака? Гомо сапиенс – это сплошное рацио, а у собаки – глубинные чувства… У них сколько пород? А у человека одна – приспособленческая, ханжеская… Собака мало живет и потому вызывает жалость. Вот человек сколько понастроил себе лечебниц, больниц, сколько лекарств изобрел? А собака сама себя лечит…» Он собирал вокруг себя своих постояльцев и читал им наставления старца Зосимы: «Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя – увы, почти всяк из нас!» Вставал перед тварями на колени и просил прощения за все человечество – те только хвостами виляли и лизали его. Некоторые у него оставались, и он наливал им разбавленное пиво… Но вскоре его заработки кончились. Пришел уполномоченный и заявил грозно: «Не будет больше никаких притонов! Ты же за стрижку деньги берешь – где же твое бескорыстие?» Взял какую-то сучку за холку да и швырнул за порог. Хозяин парикмахерской хотел оправдаться, но никто его слушать не стал, парикмахерскую опечатали, а голодные собаки продолжали шататься по улицам. Их становилось все меньше – некоторых ловили, некоторых травили, потому что они выли ночью под окнами. Их бывший хозяин решил устроиться в парикмахерскую, самую обыкновенную – человеческую. Ему же надо было зарабатывать для себя и для оставшихся в живых тварей. Проработал он там недолго – стриг человеческие затылки безучастно, то и дело получал взыскания. И однажды повесился. Использовал шелковый тщательно намыленный шнурок. Рядом с его телом нашли молоток и записку: «После тех милых незапятнанных существ эти рожи брить не могу. Никого не виню в своей смерти, если она у меня получится…»