Олег Верстовский — охотник за призраками
Шрифт:
Я закрою глаза, и обиды забуду,
Я прощу всё, что можно, и всё, что нельзя.
Но другим никогда, Видит Бог, я не буду,
Если что-то не так, Вы простите меня.
Конец песни утонул в бурных аплодисментах. Любовь к шансону — неотъемлемая черта нашей «аристократии бабла». Вместе с олигархом Милана спустилась с эстрады и села за его столик. Двое подаренных парней застыли рядом, как часовые.
Как из рога изобилия посыпались выступления певцов, пародистов, жонглёров.
Возникла странная пауза, я взглянул на сцену — никто не вышел. Наверно, перерыв, сделал глоток кофе и чуть не поперхнулся, услышав голос Лифшица, который, как приведение, возник рядом:
— Олег, исполни что-нибудь.
Я готов был сжечь его взглядом, но второй режиссёр, несмотря на кажущуюся подобострастность, обладал железным характером.
— Давай-давай, — уже твёрже повторил он, подталкивая меня в спину.
Ничего не оставалось, как встать и пройти к роялю. Я решил похулиганить. Оказавшись рядом с оркестрантами, заговорщически спросил:
— «Тётю Розу» знаете?
— А то, — ухмыльнулся контрабасист с иссиня-красным мясистым носом, выдававшим явную слабость к горячительным напиткам.
Остальные одобрительно кивнули. Я уселся за рояль, поправил микрофон. Ударив по клавишам, заиграл разудалый мотив:
На привозе к тёте Розе.
Видно, в очень сильной дозе
Подошёл какой-то идиёт.
Он сказал стихами в прозе
Нашей бедной тёте Розе
Что сейчас скандал произойдёт.
Эта глупая угроза
Впилась в сердце как заноза.
Тётя Роза ножик достаёт
Три раза курнула в спину
И свалила на малину,
Но к несчастью выжил идиёт.
А тётя Роза ведёт себя нахально,
А тётя Роза с рожденья аморальна,
А тётю Розу не стоит обижать,
А то Одессы-мамы больше не видать.
Оркестр умело подыгрывал, и получилось неплохо. Бенедикт Романович хохотал, как ребёнок, потом махнул мне рукой, чтобы я присоединился к ним. Я спустился вниз, проходя мимо столика Розенштейна и Верхоланцева, с удивлением заметил, как главный продюсер, багровый от злости, прожёг меня бешеным взглядом. Показалось, он вытащит из-под столика «пушку» и пристрелит меня.
Я присел рядом с олигархом, Милана нежно сжала мне руку под столом и загадочно улыбнулась.
— Ну, молодец, — воскликнул Бенедикт Романович, хлопнув меня по плечу. — Где так здорово научился? В кабаках выступал?
— Да нет, исполняю для друзей, знакомых, на вечеринках.
— Мне сказали, ты в Саратове в театре играешь? Хочешь, помогу в
Москву перебраться? В любой театр пристрою. Для меня это не проблема. Или сольные сделаю. В театре Эстрады, или в Барвихе.— Да нет, спасибо, — я ощущал себя неловко.
— Ладно, сыграй нам что-нибудь нежное, о любви. Давай.
Я вновь сел за рояль, но не успел даже прикоснуться к клавишам, раздался грохот, вопли, шум борьбы, в салон ворвались вооружённые до зубов парни в тяжёлых бронежилетах и масках.
— Всем на пол! — заорал мордатый парень, держащий наперевес «тавор-коммандо», массивную, штурмовую винтовку.
Взгляд зацепился за нечто интересное за широким иллюминатором, и я все понял. Огляделся по сторонам — гости, испуганно дрожа, улеглись носом в пол. Один из бандитов держал на мушке Бенедикта Романовича, бледного, как мел, а Милана сжавшись в комок, наклонилась над столом. Остальные прошлись по ряду, бесцеремонно пиная лежащих, и рассредоточились по углам салона.
— Ты, ублюдок, — услышал я окрик одного из братков. — За пианиной, быстро на пол.
Я невозмутимо встал, и нагло прошипел ему в лицо:
— Пошёл на х…
С силой вырвал из его рук винтовку, которая оказалась предсказуемо лёгкой, и бросил на пол. Сложив руки на груди, подождал реакции. Один из бандюков матерно выругался и вдруг задорно воскликнул, снимая маску:
— Один говнюк все удовольствие испортит!
Он сбросил бронежилет, под которым оказался щегольской смокинг с бабочкой.
— Ах ты, зараза! — заорал олигарх.
Они обнялись, постучав друг другу по спинам кулаками.
— Милана, дорогая. Извини, хотели порадовать эффектным появлением, — проговорил «главарь», целуя ей руку. Милана привстала, бледная и раздосадованная, и через силу улыбнулась. — Для тебя маленький подарок, — добавил он, доставая из смокинга бумаги и ключи, им галантно передал ей.
Взял её под локоток, вывел на палубу, рядом с которой на понтоне покачивался в свете прожекторов роскошный седан «Lexus LS 460» цвета неба в июльский полдень.
— Благодарю, Вахид Джафарович, — проговорила Милана сухо. — Очень рада.
Гости начали молча вставать, отряхиваться, никто даже не выругался, а мне безумно захотелось дать Вахиду в морду за его «эффектность».
Милана с Вахидом вернулись в салон, он хлопнул в ладоши. Сверху просыпались лепестки роз, устлавшие пол толстым слоем. Гости, уже пришли в себя, и громко зааплодировали. Я отошёл на место, взял остывший кофе. В груди клокотала ярость, которую всеми силами пытался сдержать. После формальностей Вахид совершено потерял интерес к Милане, вместе с Бенедиктом и Розенштейном они вышли из салона, беседуя о делах. Гости начали постепенно расходиться, я допил холодный кофе и тоже пошёл к выходу. На палубе наткнулся на Верхоланцева, который будто поджидал меня.
— Слушай, Верстовский, а ты действительно отношение к Вяземским имеешь? Князьям? — он схватил меня за рукав. — Или так, приврал для красного словца?
— Бабушка рассказывала по секрету, что наш род ведётся от князя Петра Андреевича Вяземского.
— Ого. Так по знатности меня догнал? — присвистнул Верхоланцев, и ехидно проворчал, заметив мой недоуменный взгляд: — Дурак, ты, хоть и Вяземский, о великих режиссёрах надо все знать. Как же ты у меня снимаешься, а ни хрена не знаешь, кто я такой. Один мой предок был действительный статский советник. А второй — великий художник Поленов. Покопайся в Интернете. А то выпорю, — погрозил он мне пальцем. Он вдруг расхохотался, о чем-то вспомнив, и добавил: — Здорово, ты нашу «тётю Розу» подцепил, с ним чуть удар не случился.