Ольга, лесная княгиня
Шрифт:
На другом берегу нас вновь охватил густой сумрак ельника.
По гладкой земле, усыпанной хвоей, идти стало легче, и мы перевели дух. Но тут за деревьями открылись серые бревна тына, похожие на обглоданные временем кости древних чудовищ, и с каждого кола на нас скалили белые длинные зубы черепа коров и коней…
Невольно мы застыли, не в силах сделать ни шагу.
Сразу охватило ощущение бесчеловечной пустоты леса, оставленного позади. Весь белый свет стянулся к этой жуткой точке – иномирному истоку, откуда выходят все земные дороги.
– Здесь она и живет, Бура-баба, – пояснил вполголоса
Но необходимость искать дорогу самим нас сейчас не пугала, а скорее бодрила: она означала, что мы все же вернемся домой!
– Ну, ступайте. Да не бойтесь вы так, не съест она вас… вы нам еще нужны! – пошутил Воислав на прощание. – Если к вечеру не воротитесь, завтра мужиков с собаками воевода пошлет, авось сыщет. В большое болото не залезьте только. Правее держите – и выйдете. Да будут чуры с вами!
Он махнул рукой и пошел назад к ручью.
А мы остались стоять под елями, уставившись на частокол с черепами.
– Он же сказал, что нас не съедят. – Эльга попыталась улыбнуться. – Мы с тобой уже не девчонки. Мы взрослые девушки. Невесты. Я – почти княгиня.
– И все равно деваться некуда, – прошептала я. – Не назад же идти ни с чем.
Вернуться назад означало отказаться от возможности дальнейшей жизни, какой бы то ни было.
И мы двинулись вперед.
Подойдя к воротам, опять остановились и переглянулись, молча выясняя, кто возьмет в руки человечью кость и постучит.
– Это ты – почти княгиня, – шепотом напомнила я.
Мы ведь пришли за ее судьбой!
Я провожала сестру, ибо с детства было условлено, что я буду сопровождать ее, куда бы ей ни пришлось отправиться. Так обычно делают родственницы более низкого рода для тех, кто знатнее. Когда она станет княгиней, я стану прислуживать ей, и за это свое дело я взялась с самого детства.
Но есть вещи, которые княгиня должна делать сама.
На то она и княгиня.
Эльга опустила рукава сорочки, через льняную ткань взялась за кость, с усилием подняла и три раза ударила в ворота.
– Избушка… – шепотом подсказала я.
– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! – громко повторила Эльга.
Мы замерли в ожидании ответа.
Одинаково страшно было и дождаться его, и услышать тишину.
– Кто там такой пришел? – послышался из-за ворот недовольный голос. – Дело пытаешь или от дела отлыниваешь?
– Судьбу пытаю! – отозвалась Эльга.
Правая створка ворот заскрипела и открылась.
Мы думали, что ко всему готовы, но содрогнулись от головы до пят, вдруг вьяве увидев перед собой это существо – не то женщина, не то птица, не то старуха, не то мертвец. Вместо лица – бледная береста, вместо глаз – черные круги, вместо носа – вороний клюв.
– Боги с тобой, бабушка! – холодея от ужаса, мы поклонились.
Не здоровья же желать той, которая давно уже не жива!
А чуры – и так все чуры в ней…
– Заходите, коли пришли, да не пожалейте потом, – пробурчала хозяйка.
Мы вступили за створку.
У второй, закрытой, я заметила ведерко с водой, в нем плавала берестяная чарочка.
Старуха протянула
нам горшочек белого киселя и ложечку. Мы съели понемногу: не вкусив пищи мертвых, мы не могли иметь на их земле ни зрения, ни слуха, ни голоса.Кисель был в общем-то обыкновенный, дома ешь такой каждый день. Но я проглотила его с трудом, ожидая, что все во мне переменится. Перемены не заметила, но тут же подумала: а когда умираешь – замечаешь ли это?
Хозяйка повернулась к нам спиной и пошла к черному зеву входа.
Глядя на ее спину, я вдруг уловила нечто знакомое. Но в тот раз, когда мы варили кашу медведю, никакой старухи при этом не было, я точно помню.
И все же, чуры мои, я тысячу раз видела эту спину, и как покачиваются плечи на ходу…
Мне никак не удавалось собраться с мыслями, но я не решалась отвести глаз от Буры-бабы, чтобы взглянуть на Эльгу.
Мы вошли в избушку и поначалу сами загородили свет из двери, так что стало совершенно темно. Накатил тяжелый запах: старческое тело, застоялый воздух, застарелая грязь.
– Коли судьбу хотите выведать, так сперва послужите мне! – велела старуха. – Избу приберите, кашу сварите, а потом уж спрашивайте.
Нам стало легче: уж варить кашу и прибирать избу мы к пятнадцати годам научились!
Лишь переглянулись – и принялись за дело.
Теперь нам уже не приходилось вдвоем трудиться, раздувая огонь. Эльга пошла к печке, я оглянулась и сразу нашла возле двери веник.
– Сор в бадью, а бадью на задний двор! – распорядилась Бура-баба. – Избу обойдешь, увидишь калиточку. А оттуда слуги мои верные уберут.
Ох, чуры мои!
Грязи в избе было столько, будто ее нарочно сюда натаскали. Я мела, выносила, терла тряпками, скребла, а Бура-баба сновала мимо меня, растаскивала сметенный сор своими подолами и что-то бормотала. Я лишь вздрагивала, когда она проходила слишком близко, окатывая волной своего запаха, и старалась к ней не прикасаться. Не раз мне приходилось из-за нее начинать уборку сначала.
Наполнив бадью, я выволокла ее за дверь, обогнула избу и в самом деле увидела с задней стороны в частоколе калиточку. Открыла ее: передо мной расстилалась чаща, но мне показалось, что между елями уходит в глубь леса тропинка. Она была так слабо натоптана, что не ухватывалась глазом, скорее, просто ощущалась.
Я выставила бадью наружу, закрыла калитку и ушла обратно в избу.
Это куда ж я вынесла сор? В Навь, которая лежит позади порубежной сторожи?
Эльге тоже приходилось нелегко: старуха шустрила и возле печи. Не менее двух раз она опрокинула горшок, так что Эльге приходилось выгребать мокрые угли, выбрасывать, разжигать снова и опять ставить греться воду.
В избушке висел душный дым, иногда до меня доносился сдержанный кашель сестры. Мне было полегче: я все-таки возилась ближе к открытой двери.
Собрав у порога новую кучу сора, я вернулась к калитке, открыла и осторожно выглянула. Бадья стояла на прежнем месте, но уже пустая. Навь поглотила выметенную грязь. Но мне еще было чем ее подкормить.
Вскоре мы с Эльгой обе взмокли от пота, растрепались и раскраснелись; руки у нас стали черными, от белизны «печальных» одежд остались одни воспоминания.