Ольга Орг

Она вспомнила Желтухина, его меховое пальто, его старомодный цилиндр, его добрые глаза из-под золотого пенсне, вспоминала отрывки из его разговора и думала, что вот теперь у нее есть хороший друг, который может помочь в трудную минуту, и что помощь его легко и не стыдно принять. Думала она и о Скарынине. Он тоже казался ей хорошим и добрым. Он любил ее, и приятно было сознавать на себе его любовь. Почему его долго не было у них? Надо будет позвать его. Не хотела думать, но думала она и о той «незнакомке», что ехала в своей коляске на фоне озер и леса с алыми цветами на коленях. Особенно ярко горели перед ней эти цветы. Как странно было видеть себя и не себя там, на полотне, неподвижную и удаляющуюся… Свое будущее, свое настоящее или только фантазию художника…

Художника… нет, о нем она не должна думать. А то, быть может, она захочет познакомиться с ним и… Что она ему тогда скажет? Что любит его, что ждала его долго, что отдалась другому без любви, ожидая его, что вот живет теперь, не зная, зачем живет… Да полно! Его ли ждала, его ли любит? А вдруг не тот, не он; он, но не он, как она не она на той картине… Слишком много пройдено, много выстрадано, страшно прийти к цели. Пусть она не знает ни его имени, ни того, какой он теперь и где живет.

А она выйдет за Скарынина или пойдет к Мозовскому, к Ширвинскому. Если нет труда, обеспечивающего существование, нужно как-нибудь устроиться, пойти на компромисс…

Тот пусть останется, как мечта, как ладанка, которую носят на груди… Потому что как жить, когда любишь по-настоящему? Этого никто не знает… Как не загубить свою любовь, как верить до конца своей любви?..

Но почему страшно прямо стать зверем, брать и отдавать, и забывать о прошлом?..

Почему страшно не страхом перед людьми, а перед собою?

XVIII

Как-то вечером зашел к подругам Скарынин.

Пришел он бледный, осунувшийся, видно, много продумавший за это время. С тревогой и вопросом взглянул он на Ольгу и сейчас же просиял, засуетился, когда увидел ее ответный одобряющий взгляд.

Ольга тоже недаром прожила эти дни. Она все яснее и яснее видела перед собою единственный выход из этой жизни.

Все решительнее приходила она к выводу, что впустую хотела устраивать свою жизнь по-своему, что, видно, идти ей по пути своей матери и бабки — нужно становиться женой и хозяйкой. Лишь бы была охота, а научиться этому не трудно.

И потом, она может выполнить эту задачу, потому что Скарынин далеко не противен ей. Она стосковалась по нем за эти дни. Стосковалась по его взволнованному голосу, по его любящему взгляду, по его маленькой, круглой стриженой голове… в которой бродит столько мыслей о ней.

Когда она увидала его на пороге своей комнаты, она не могла даже удержать себя от радостного вскрика и поспешно поднялась ему навстречу.

Она протянула ему обе руки и заглядывала участливо в глаза с правом женщины, знающей твердо свою власть над человеком.

Раиса вскоре ушла, улыбающаяся и догадливая, и они остались вдвоем.

Они сели рядом на диван, и первая заговорила Ольга, вызывая Скарынина на откровенность, заставляя его без обиняков сознаться в своем недовольстве.

Радостный и смущенный, давно простивший, он смотрел на нее сияющими глазами. Он еще не говорил последнего слова, но Ольга чувствовала, что это слово дрожит на его губах, что только его хотел бы он повторять тысячу раз.

И, полная нежности к этому мальчику (она казалась в эти мгновения гораздо старше его), захваченная его чувством, его восторгом, Ольга приподнялась и, схватив его голову в руки, прижала ее к своим губам.

— Хороший мой, дорогой…

Потом упала на подушки дивана и заплакала.

Она сама не знала, откуда пришли эти слезы, но противиться им не могла.

Они смочили ей все лицо, руки, кожаную подушку дивана,— так были обильны, с такой силой хлынули из глаз.

Скарынин склонился над ней, взволнованный до глубины души ее горем. Он шептал испуганно:

— Ольга Витальевна, Оля, что с вами, что с тобой? Не надо плакать, успокойся… Ты ведь согласна, ты любишь меня, ты будешь моей женой, мы уедем отсюда… Боже, как я люблю тебя!

Он бормотал бессвязные слова, приходя в отчаяние от ее слез и торжествуя.

Наконец она смогла приподняться. Он обнял ее и, не выпуская из рук, стал целовать ее мокрое лицо, глаза, волосы.

Она прошептала чуть слышно:

— Оставь меня одну… не сердись, до завтра…

Он хотел возражать. Но она смотрела на него с немой просьбой.

Тогда он тихо встал, поцеловал ее в лоб и поспешно вышел.

Она лежала неподвижно до тех пор, пока не захлопнулись парадные двери. Глаза ее высохли, скользя по потолку.

Потом она вскочила с дивана, наколола шляпку, надела шубку, взяла муфту и выбежала на улицу.

Безветренная морозная ночь трескала серебряным снегом по крышам далеких домов и пустынным улицам. Особенно чистое, бодрое небо куталось в розовый пар. По матовому неподвижному свету, льющемуся откуда-то сверху, можно было догадываться о луне.

Ольга на минуту приостановилась у подъезда, потом уже, не оглядываясь, пошла вперед.

Ей хотелось остаться одной, понять свое настроение, объяснить свои слезы. Так недавно еще она была покойна, почти счастлива. Что встревожило ее? Только нервы или что-нибудь еще? Она прислушивалась к себе: сердце непонятно ныло. Но что, что? Что его тревожило?

Она — невеста Скарынина. Она, наконец, у тихой пристани. Она должна будет исполнять свои обязанности и найдет покой и любовь.

Ну да, вот это… Конечно, она не скроет от жениха своего прошлого, но не в этом печаль. Он любит, он простит… Но как она будет скрывать долгие годы, всю жизнь, что она не настоящая жена, не настоящая мать? Как выдержит она это без веры, без чувства непреложности существующего? Как она воспитает своих детей, что скажет им, на какой путь направит, если она не знает, где путь, где должное? Не быть матерью, будучи женой?.. Ради чего притворяться, варить обед, устраивать квартиру, вить гнездо…

О, боже мой, как невыносимо все это!

Ольга остановилась, не зная, что с собой делать. К ней приближались какие-то люди. Она побежала снова. Ее пытались нагнать, что-то кричали, смеялись.

Замороженный, скованный снегом и льдом Петербург хотел быть страстным. В ресторанах играла музыка, по улицам маялись проститутки.

Конечно, легче идти на содержание. Если здесь грязь, то нет ежедневного бесконечного ужаса обмана.

Как нужно любить, как нужно верить в необходимость семьи, чтобы иметь силы создать ее и жить в ней? Недостаточно желания, недостаточно любви к мужу…

Мама знала что-то, мама верила, мама могла страдать…

Мама, мамочка…

Опять слезы застлали глаза. Больно стало ресницам,— слезы замерзли на них.

Мама, научи, куда идти, чему верить?

— Сударыня, я готов к вашим услугам…

Ольга вздрогнула. Перед ней стоял какой-то господин. Она хотела бежать, крикнуть. Но неожиданно пришло спокойствие. Нащупала в муфте карточку Желтухина и, подойдя к фонарю, прочла адрес.

— Вы проводите меня на Каменноостровский…