Ольховый король

Людей было много, и Вероника решила, что ей придется слушать стихи, стоя за последними рядами. Но когда она вошла, Яша выглянул из-за кулисы и замахал ей рукой, указывая на первый ряд, где было одно свободное место, судя по всему, оставленное им для нее. Вероника прошла туда и села, снова подумав про свои прилипшие к щекам мокрые волосы, на которые теперь все, конечно, обратят внимание.

Мужчина, сидящий на соседнем стуле, улыбнулся ей. Лицо у него было тонкое и в то же время простое. Она улыбнулась в ответ и тут же поняла, что это поэт Янка Купала. Ей нравились его стихи, а Яша и вовсе произносил его имя с придыханием. Выше он ставил только Максима Богдановича, но тот давно умер, так что Купала был для него теперь главным. Можно себе представить, как Яша волнуется оттого, что такой поэт пришел на его вечер!

– Вялики гонар бачыць вас тут, Иван Даминикавич, – сказала она. – Якуб Пралеска мой сябар. Я хвалююся за яго.

От Яши же она знала настоящее имя Купалы и подумала теперь, что странная тяга к псевдонимам присуща, видимо, всем поэтам.

– У Якуба добрыя вершы, – кивнул Купала. – Ды й сам ён добры хлопец, рахманы.

С тем, что Яша скромный, трудно было не согласиться. Может быть, Купала хотел сказать о Яшиных стихах что-нибудь еще, но тут на сцену вышли девушки в вышитых народных костюмах, и разговор прервался.

Вероника не считала, что Яшины стихи должны предваряться пением, они казались ей достойными самостоятельного исполнения. Но девушки запели сначала великодную песню, потом купальскую, потом ту, что звучала в Багничах на дзяды… Они пели а капелла, и голоса их звучали так чисто, так печально, что сердце у Вероники замерло.

– Ой, не сумую, не плачу я, а слезки усе льюцца, – хрустально звенело в тишине зала. – Ад любага листа няма, а ад нелюба шлюцца…

Она вспомнила, как на Великий День, похристосовавшись с родителями, сбегала с холма, шла по деревенской улице, и все радостно встречали ее, и со всеми она целовалась, а Ясик, внук деда Базыля, делался при этом красный, как рак вареный, и она смеялась над ним… И как на Купалье сидели ночью у костра на лугу и рассказывали страшные истории и казалось, маячат в лесу русалки, вот-вот выйдут к костру… А на дзяды, в сумрачный день поздней осени, занималось сердце чистой печалью от песен, которыми в каждой хате поминали умерших…

Вероника украдкой взглянула на Янку Купалу и поняла, что и он чувствует печаль и счастье, и так же рождаются в его сердце слезы, и, может, он так же явственно, как она, ощущает сейчас даже вкус поминального хлеба. И Яша, стоя за кулисами, чувствует то же, и, наверное, все люди в зале…

Она оглянулась на притихший зал и увидела, что в конце его, в проходе у последнего ряда, стоит Сергей Васильевич Артынов.

Наверное, он только что вошел – дверь за его спиной еще закрывалась. И, едва войдя, смотрел только на Веронику – она встретила его взгляд сразу. Тот самый луч, который всегда был направлен прямо ей в сердце.

Может быть, девушки закончили петь, поэтому в зале стало так тихо. А может, она перестала слышать все, что не имело отношения к человеку, соединенному с нею этим ослепительным лучом.

Зал взорвался аплодисментами. Вероника поднялась со своего стула и пошла по проходу к двери.

– А зараз, – услышала она у себя за спиной, на сцене, – мы будзем слухаць вершы Якуба Пралески. Сустракаем яго!

Аплодисменты усилились. Все убыстряя шаг, не оборачиваясь, Вероника шла через зал. Сергей Васильевич пошел ей навстречу и взял ее руки в свои прежде, чем она успела произнести хоть слово. Впрочем, она и не смогла бы ни слова произнести, наверное. Да и он произнес только ее имя. Но то, что было при этом в его голосе, значило больше тысячи слов.

Она не чувствовала даже неловкости от того, что они стоят, держась за руки, посреди театрального зала. Вряд ли и он чувствовал от этого неловкость, но, быстро сжав ее руку, повел Веронику к выходу. Когда дверь за ними закрывалась, она слышала Яшин голос со сцены, но не разбирала слов, так громко билось ее сердце.

В вестибюле у зеркала Вероника почувствовала, что дышит часто, будто пробежала через весь город, а не спустилась всего-навсего со второго этажа. Сергей Васильевич остановился.

– Как ты меня здесь нашел? – спросила она.

Он засмеялся. Вероника второй раз в жизни видела это. Сейчас, как и в первый раз, от смеха он стал еще прекраснее, чем всегда, – льдинки рассыпались в глазах.

– Что ты? – удивилась она.

– Я счастлив. – Он произнес это с той простотой, которой Вероника совсем не знала в нем. – Впервые говоришь мне «ты».

– Правда! – Она тоже засмеялась. – Это потому, что все время с тобой разговаривала. В мыслях. Но иногда и вслух. На улице прямо. Ты мне от этого стал близкий. Или не от этого.

– Я тебя так люблю, что у меня сердце сейчас разорвется, – сказал он.

Так неожиданны были его слова, что она растерялась. Но и весь он был для нее сейчас таким же неожиданным, как его появление в зале.

– Ты… давно в Минске?

От растерянности и счастья Вероника не смогла найти слова, которые лучше выражали бы то, что она чувствовала сейчас. А вернее, слов таких просто не было.

– Час примерно, – ответил он. – Зашел к тебе на квартиру, узнал у хозяев, где ты. Пойдем?

Он говорил и смотрел так прямо и спокойно, что и она успокоилась наконец.

– Да, – кивнула Вероника.

– Погоди. – Он расстегнул и снял с себя черный английский тренчкот. – Там льет как из ведра.

– Но ведь ты промокнешь, – сказала она, пока он надевал на нее этот плащ.

– Ничего.

Тренчкот – Вероника видела такие еще в Пинске, в войну – был ей велик, тяжел и путался в ногах. Но таким счастьем было почувствовать тепло его тела всем своим телом, что она не обращала внимания на это неудобство.

Глава 11

По улице не шли, а бежали, к тому же было уже темно, поэтому Вероника видела лишь, что направляются к Захарьевской. И только у самого входа поняла, что целью их была гостиница «Гарни» – та самая, в ресторане которой они познакомились.

– Мы идем в ресторан? – удивленно спросила она.

– Для меня здесь должен быть номер, – ответил он. – Надеюсь, так и есть. Потратить еще хоть сколько-нибудь времени на поиски крыши над головой… Этого я не выдержу.

Сдержанность, даже суровость, которая была ему присуща и заставляла Веронику робеть перед ним, таяла теперь на глазах.

Номер в самом деле был – об этом сообщил портье, к стойке которого подошли вдвоем, несмотря на протесты Вероники. Пока Сергей разговаривал с ним, она все же отошла в уголок, потому что казалась себе ужасно неуклюжей в мужском прорезиненном плаще, с которого на пол сразу же натекла лужица.

– И вещи ваши в номер уже доставлены, – сказал портье, подавая ключ.

Номер был во втором этаже, окна выходили на тихую Богадельную, поэтому не слышно было громыхания конки по Захарьевской улице. Да конка уже и не ходила, наверное. От сильного волнения Вероника не могла разобрать, как этот номер выглядит, видела только, что он большой – из коридора вошли в гостиную, а оттуда дверь вела еще в одну комнату.