Олимп

– Ахиллес, ведь ты достаточно сведущ в нашей истории, чтобы знать, каким образом Зевс и другие желторотые олимпийцы одолели папашу Крона и прочих титанов, хотя и уступали им в силе?

– Да знаю я! – Ахеец вновь ощущает себя юнцом на воспитании у кентавра Хирона. – Кронид победил в этой войне, призвав на помощь ужасных чудовищ, против которых титаны были бессильны.

– И какое же самое ужасное из этих ужасных чудовищ? – менторским тоном вопрошает мини-бог по линии жесткой связи.

От злости Ахиллу хочется прирезать наглеца на месте.

– «Сторукий великан», – отвечает мужеубийца, собрав в кулак остатки терпения. Демогоргон заговорит с минуты на минуту, а весь этот треп ни капли не помог подготовиться к выступлению. – Страшное существо со множеством верхних конечностей; вы его зовете Бриареем, а древние люди нарицали Эгеоном.

– Тот, кого величают Бриареем и Эгеоном, на самом деле носит имя Сетебос, – шипит Гефест. – Десять лет он отвлекался от алчных устремлений, питаясь за счет жалкой войнушки между кратковечными армиями троянцев и ахейцев. А теперь он опять на воле, и квантовые основы Солнечной системы под угрозой. Никта опасается, что они уничтожат не только собственную Землю, но и новый Марс и все принадлежащее ей темное измерение. Брано-Дыры соединяют любые пространства. Они вообще переходят последние грани – Сикоракса, Сетебос, Просперо и остальная их братия. Судьбы предвещают тотальное квантовое разрушение, если кто-нибудь или что-нибудь не вмешается. Поэтому Ночь предпочтет увидеть меня, малорослого калеку, на олимпийском престоле, нежели ждать, пока весь мир обломается.

Поскольку Ахилл ни рожна не смыслит в несусветном лепете бога-карлика, он хранит молчание.

Демогоргон прочищает несуществующее горло, призывая толпу к порядку. Титаны, часы, возницы, целители, прочие уродливые тени затихают.

– Знаешь, что самое лучшее? – Гефест понижает голос до шепота, словно гигантская бесформенная масса под покровом способна услышать его даже по жесткой линии. – Демогоргон и его божество, так называемый «Тихий», лопают Сетебосов, как закуску, и не давятся.

– Да это не Демогоргон помешался, – шепчет в ответ герой. – Это ты свихнулся, как троянская сортирная крыса.

– И все-таки ты позволишь мне говорить за нас обоих? – шепчет хромоногий кузнец, настойчиво подчеркивая каждый слог.

– Хорошо, – отзывается Ахиллес, – но попробуй сказать что-нибудь, что придется мне не по нраву, и я нарежу этот милый костюмчик на железные шарики, отрублю твои собственные шары и скормлю их тебе же прямо через шлем.

– Спасибо за предупреждение, – произносит Гефест и выдирает провод.

– МОЖЕТЕ ИЗЛАГАТЬ ВАШУ ПРОСЬБУ, – грохочет Демогоргон.

76

Вопрос о том, отдавать ли Никому соньер, решили вынести на общее голосование. Собрание назначили на послеобеденное время, когда большая часть насущных дел была исполнена и по периметру выставлено минимальное количество стражников, так чтобы могло явиться большинство уцелевших обитателей Ардиса (вместе с Ханной и шестью новичками их стало пятьдесят пять человек). Однако слухи о просьбе бывшего Одиссея долетели уже до самых дальних дозорных, и люди твердо настроились против.

Ада провела остаток утра в разговорах со своей подругой. Та безутешно горевала об утраченных товарищах и спаленном особняке. Будущая мать напомнила ей, что на руинах можно когда-нибудь возвести новое здание, пусть и похуже прежнего.

– Думаешь, мы доживем? – спросила Ханна.

Хозяйка разоренного имения не знала, что ей ответить, и просто сжала руку подруги.

Зашла речь о Хармане, таинственно исчезнувшем у Золотых Ворот по воле Ариэля, но все еще где-то живом, как сердце подсказывало его супруге.

Потом болтали о мелочах: о способах приготовления пищи в последнее время, о надеждах Ады расширить боевой лагерь прежде, чем войниксы вновь надумают напасть.

– Вы уже знаете, почему этот маленький Сетебос держит их на расстоянии? – поинтересовалась Ханна.

– Понятия не имеем, – ответила подруга и проводила ее к Яме.

Детеныш – или, как выразился Никто, «вошь» – Сетебоса тихо сидел на дне, подвернув под себя руки и щупальца; в его желтых глазах сверкало нечеловеческое хладнокровие, что было во много раз хуже обычной злобы.

Ханна сжала виски ладонями.

– Ой, мама… Господи… Он лезет прямо в мой разум!

– Я знаю, – глухо сказала Ада, как бы невзначай направив дротиковую винтовку на массу голубовато-сизой ткани с розовыми руками в нескольких ярдах у себя под ногами.

– А если он… одолеет? – спросила брюнетка.

– Хочешь сказать, возьмет над нами верх? Обратит колонистов друг против друга?

– Да.

Супруга Хармана пожала плечами.

– Мы ожидаем этого со дня на день или с ночи на ночь. Были разговоры. Пока что, если Сетебос обращается сразу ко всем, его чуть слышно, точно слабую вонь издалека, но если голос громкий, как сейчас у тебя в голове, значит, монстр нацелился только на одного. До всех остальных долетает… ну, что-то вроде эха.

– Так, по-вашему, когда он кем-нибудь завладеет, – начала Ханна, – это будет один-единственный человек?

Ада снова пожала плечами.

– Вроде того.

Собеседница покосилась на тяжелую винтовку в руках подруги.

– Но если, например, он возьмется за дело прямо сейчас, ты можешь убить меня… и многих других… прежде чем…

– Да, – согласилась жена Хармана. – Это мы тоже обсуждали.

– И что же, придумали какой-нибудь план?

– Да, – чуть слышно произнесла Ада, застыв над Ямой. – Мы покончим с этой мерзостью раньше, чем она успеет набрать силу.

Ханна кивнула.

– Но прежде вам придется перебросить всех людей в безопасное место. Ясно теперь, почему никто не желает временно дать Одиссею соньер.

Будущая мать невольно вздохнула.

– Знаешь, зачем он этого требует?

– Нет. Одиссей не сказал. Он вообще от меня много утаивает.

– И все-таки ты его любишь.

– С нашей самой первой встречи на Мосту.

– Ты же смотрела туринскую драму, пока пелены не отключились, Ханна. Тебе известно, что тот Одиссей был женат. Он рассказывал другим о своей жене Пенелопе. О сыне-подростке по имени Телемах. Герои объяснялись между собой на каком-то странном языке, но мы понимали каждое слово.

– Верно. – Ханна потупилась.

Малыш Сетебос вдруг оживился и забегал по Яме, перебирая розовыми ладошками. Пять тонких щупалец зазмеились по стене, обвили прутья решетки и принялись их дергать, покуда зрительницам не показалось, будто металл начал поддаваться. Бесчисленные глаза чудовища блестели ярким желтым огнем.

Кузен Ады возвращался из леса, спеша на собрание, когда впервые в жизни увидел призрака. Мужчина нес на спине тяжелый мешок: нынче была его очередь рубить и таскать дрова вместо того, чтобы стоять на карауле или охотиться. И вдруг из-за деревьев, примерно в дюжине ярдов от Даэмана, возникла женщина.