Олимп

Еще минута громоподобного раскатистого бреда – и я отключаю микрофон, хватаю за руку ошарашенную, разинувшую рот Елену и бегу из Аполлонова святилища на центральную рыночную площадь.

Люди праздно толпятся и точат лясы, изумленно глазея на громкоговорители, откуда только что разносилось мое предупреждение. Похоже, ни одна душа не помышляет об эвакуации. Кое-кто неспешно выходит из крупных построек, но почти никто не устремился к распахнутым Скейским воротам на волю, как я велел.

– Черт, – вырывается у меня.

– Хок-эн-беа-уиии, ты устал, перетрудился. Давай отправимся ко мне в покои, усладим душу пряным вином и…

Не слушая, тащу красавицу за собой. Пускай мы станем единственными, кто спасется из города, – провалиться мне пропадом, если я останусь. Или не спасу Елену даже против ее желания.

У входа в узкий проулок на западном конце огромной площади я замедляю шаг. Идиот! Зачем куда-то бежать? Достаточно вообразить Лесистый Утес далеко за городскими стенами, чтобы перенестись туда…

– О черт! – кричу я снова.

Прямо на нас, горизонтально распластавшись, как мне кажется, на целые мили, стремительно опускается Брано-Дыра вроде той, что я видел месяцы назад на Олимпе: плоская окружность, обрамленная пламенем. Сквозь нее видно черное небо и звезды.

– Проклятие!

В последний миг я отказываюсь телепортироваться: слишком велик риск остаться в квантовом пространстве, когда Дыра упадет.

Разворачиваюсь и тащу перепуганную, потрясенную Елену обратно, к центру просторной площади. Если повезет, обломки стен и зданий нас не достанут.

Огненная петля по меньшей мере двух миль в поперечнике накрывает собой Илион, окрестные холмы, долины, болота и берег, и в то же мгновение мы начинаем падать. Можно подумать, будто бы древняя Троя все это время находилась в лифте, и вот он сорвался в шахту. Две секунды спустя вокруг разражается настоящий кошмар.

Много позже инженеры-моравеки растолкуют мне, что произошло: город в буквальном смысле рухнул с высоты пяти футов и двух дюймов на почву нынешней планеты Земля. Все, кто сражался на берегу, более ста пятидесяти тысяч орущих, потных, бьющихся насмерть мужей, столь же внезапно упали, однако не на мягкий песок, а на твердые камни, поросшие спутанным чахлым кустарником, ибо линия побережья отступила на запад около трех веков назад.

Последние минуты великого Илиона едва не стали роковыми и для нас с Еленой.

Безверхая башня у стены за юго-восточным углом рынка – та самая заброшенная, сильно поврежденная башня, на которой в незапамятные (как сейчас представляется) времена дочь Зевса вонзила кинжал мне в сердце, – обрушилась подобно исполинской заводской трубе, накрыв обломками более низкие здания и середину площади, где мы в ужасе съежились у фонтана.

Он-то и спас наши жизни. Многоступенчатая постройка с бассейном и центральным обелиском не выше двенадцати футов оказалась прямо на пути падающих осколков; увесистые каменные блоки разлетелись по всей площади, а мы лишь закашлялись в облаке праха и мелкого мусора.

Нас оглушило. Даже огромные булыжники мостовой растрескались после падения с пятифутовой высоты. Обелиск покосился под углом в добрых тридцать градусов, а сам фонтан замолчал навеки. Над городом поднимались клубы пыли, которые потом не оседали шесть с лишним часов. Когда мы с Еленой поднялись на ноги и принялись отряхиваться, откашливаться и прочищать носы от противной белой пыли, многие люди бежали к воротам (это теперь-то, после того как все закончилось), а некоторые уже разгребали руины и мусор в поисках уцелевших и раненых.

Более пяти тысяч не пережили Падения Трои. Большинство погибло под обломками крупных зданий: храмы Афины и Аполлона рухнули под оглушительный треск несметных колонн, ломавшихся, точно спички. Бывший дворец Париса и нынешний дом Приама превратился в развалины, и никто из обитателей не спасся, если не считать Гипсипилы, которая в это время гналась за мной. Главная западная и юго-западная стены, где находилась львиная доля троянцев, обвалились не целиком, но во многих местах пошатнулись в ту или иную сторону, так что людские тела посыпались на каменистую долину Скамандра или же в город, на груды обломков. Так нашел свою смерть Приам и еще несколько членов царского семейства, включая злополучную Кассандру. Андромаха, супруга Гектора и та еще специалистка по выживанию, не получила ни единой царапины.

В давние времена Илион столь часто подвергался землетрясениям, как в наши дни этот же участок Турции, поэтому люди ничуть не хуже знали, как вести себя, и, вероятно, мое предупреждение спасло не одну жизнь. Многие все-таки устремились к надежным порталам или на открытые пространства. Со временем подсчитали: несколько тысяч успели выбежать на равнину, прежде чем город рухнул и Ахейские ворота вместе с огромной каменной перемычкой разлетелись на куски.

Но я потрясенно стоял и, не веря себе, озирался вокруг. Самый царственный из городов, перенесший десять лет ахейской осады и месяцы богоборческой войны, обратился в руины. Повсюду пылали огни, но не от поврежденных газовых трубопроводов, как в мои годы: треножники, очаги, простые факелы, скрытые прежде в домах, теперь открыто смотрели в небо. Очень много пламени. Едкий дым смешивался с клубящейся пылью, заставляя сотни столпившихся на площади горожан кашлять и отчаянно тереть глаза.

– Мне нужно найти Приама… Андромаху… – вымолвила дочь Зевса между судорожными приступами. – Найти Гектора!

– Позаботься о тех, кто здесь, Елена, – еле проговорил я. – А я пойду на берег искать Гектора.

– Хок-эн-беа-уиии… – Она удержала меня за руку, не давая сразу уйти. – Кто это сделал? Или что?

– Боги, – не солгал я.

Древние пророчества утверждали: Трое не суждено пасть, покуда перемычка Скейских ворот будет на месте. Пробираясь на берег сквозь тесную толпу, я заметил разбитые деревянные створки и рухнувший каменный монолит.

Прошло всего лишь десять минут, а все вокруг стало совершенно другим. Мгновенно свалившийся с неба огонь переменил до неузнаваемости не только сам город, но и окрестности, даже небо, даже погоду.

«Мы больше не в Канзасе, Тотошка».

Двадцать с лишним лет я преподавал «Илиаду» в Индианском университете и кое-где еще, но никогда и не думал поехать в Трою – вернее, посетить ее останки у турецкого побережья. Зато мне попадалось достаточно снимков, сделанных в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Так вот место, куда подобно домику Дороти упал с небес Илион, походило на те руины в местечке под названием Гиссарлык, а не на оживленный деловой центр империи.

При взгляде на изменившийся пейзаж (иным был даже небосвод, ибо греки сражались при свете дня, а теперь воцарились сумерки) я вспомнил отрывок из байроновского «Дон Жуана», написанный в тысяча восемьсот десятом году, когда поэт посетил Гиссарлык, ощутив одновременно и связь с героическим прошлым, и удаленность от него:

Равнины невозделанный простор,Курганы без надгробий, без названья,Вершина Иды над цепями горИ берегов Скамандра очертанья;Здесь обитала Слава с давних пор,Здесь древности покоятся преданья.Но кто тревожит Илиона прах?Стада овец и сонных черепах! [83]

83

Перев. Т. Гнедич.