Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Что касается бедняжки Жюльетты, то от соседства "святого семейства" она стала еще несчастнее. Она видела из окна своего поэта, но он запретил ей заговаривать с ним, когда он идет с женой. Да она и не посмела бы рта раскрыть, ее удерживал "непобедимый стыд". Но как она страдала, когда госпожа Гюго шла на прогулку под руку с мужем, и какой роскошью казалось ей тогда красивое шелковое платье Адели по сравнению с "нищенскими отрепьями" самой Жюльетты. Она страдала. Остров Джерси нравился бретонке, вновь перед ее глазами было море, как в детстве, только ей хотелось не быть всегда одной, не искать утешения лишь в писулечках. "Вместо того чтобы позировать без конца для дагерротипов, вы бы лучше повели меня куда-нибудь прогуляться, ведь вы могли бы это сделать..." - писала она Виктору Гюго. Она ревновала поэта к изгнанникам, которым он отдавал много времени: "Ну, что это выдумали ваши ужасные демагоги устроить собрание в такую прекрасную погоду?.." Зачем сидеть взаперти в душной комнате, когда солнце перемигивается с весной? Да еще с кем сидеть - с существами "бородатыми, крючковатыми, волосатыми, лохматыми, горбатыми и туповатыми"? Но Гюго считал своим долгом бережно обращаться с изгнанниками: ведь они были его братья, а иные - его учителя, жилось им тяжело, да еще между ними не было согласия, - одни стали изгнанниками в 1848 году, а другие - в 1852 году; они презирали друг друга, и среди них был грозный Пьер Леру, нераскаявшийся крикун и пророк, мнимый гений, который долго отравлял жизнь Жорж Санд; Гюго называл его "филусоф" [fjlou - плут, мошенник (фр.)], а Сент-Бев говорил о нем: "Я познакомился с Леру, когда он был человеком выдающимся, но с тех пор он очень испортился. Я потерял его из виду, вернее, мы порвали отношения. Он стал Богом, а я - библиотекарем. Наши пути разошлись..."

Гюго всячески старался поддерживать единство между изгнанниками. Он произносил речи на похоронах, оказывал помощь нуждавшимся, организовал кассу взаимной помощи. Второго декабря 1852 года французское правительство разрешило возвратиться на родину тем, кто "ничего не предпринимал против избранника страны", и обещало не подвергать их репрессиям. Кое-кто не выдержал, вернулся. "Они уезжают, - говорил Гюго, - уезжают, подписав заявление, что их совратили с пути истинного коварными советами. Я их прощаю и жалею их". Жорж Санд уговаривала своего друга, издателя Этцеля, вернуться: "Со стороны тех, кто считает унизительным для себя малейшие хлопоты о возвращении, будет большой заслугой проглотить эту обиду из любви к семье или во имя личного своего долга..." Но все семейство Гюго осталось непоколебимым. Шарль Гюго тайком ездил в Кан купить материалы для фотографирования, а к нему там тотчас явился полицейский комиссар и перерыл весь его багаж. Даже на Джерси и даже среди изгнанников были агенты "господина Бонапарта". Шпионы кишат при всяком расколе.

Шли месяцы, поэт писал стихи для "Нового Возмездия", члены его семьи музицировали, писали, томились тоской. Во Франции новый режим начинался в атмосфере роскоши и веселья. Гюго по-прежнему не сомневался в исходе:

Вот консул мраморный. Его зовут Помпеи.

С мечом, высок и прям, колосс надменный сей.

В Сенате римском ждет, у сумрачных колонн.

И мнится: в думу он глубоко погружен

Чего он ждет? О Брут! Не гаснет вольный пыл!

Пусть Цезарь уж давно Помпея победил;

Приветствовал народ триумфом полководца;

Но в вечности Помпеи соперника дождется;

И в мрачном Форуме, пред роковым концом,

Назначил истукан свиданье с мертвецом

[Виктор Гюго, "Новое Возмездие"].

3. ПОЯВЛЯЮТСЯ ДУХИ И ГОВОРЯТ СТОЛИКИ

Мои дни, вы печальнее бледных теней.

Бесконечность, как саван, над призраком дней.

Виктор Гюго

В сентябре 1853 года в семействе Гюго десять дней гостила прибывшая из Парижа Дельфина де Жирарден и внесла нечто новое в образ жизни обитателей "Марин-Террас". Она была давним другом поэта. Он помнил ее светловолосой, юной и жизнерадостной девушкой еще в салоне Шарля Нодье. Настроенная менее примиренчески, чем ее муж, она со времени изгнания Гюго поддерживала с ним переписку, исполненную яростной вражды к Бонапарту Малому, которого она называла "Бустрапа".

Дельфина де Жирарден - Виктору Гюго, 6 апреля 1853 года:

"Вы помните прелестную Эжени, с которой вы с такой легкостью разговаривали в моем салоне по-испански? Теперь она стала женой Бустрапа... Столь очаровательная женщина заслуживает лучшего мужа. Меня удивляет одно обстоятельство: в то время когда она сказала президенту "да", она уже прочитала вашу книгу - тайком, со всякими предосторожностями, но все же прочитала. Во мне эта книга вызвала бы некоторое охлаждение к жениху..."

Гюго был очень рад встретиться с госпожой Жирарден и огорчался, видя, как она изменилась; только что умер ее близкий друг, да и сама она уже была больна раком, который через два года свел ее в могилу. Бледная, вся в черном, она говорила только "о чем-нибудь мрачном" и, казалось, находила "очарование в смерти". Она рассказала изгнанникам об опытах, которыми увлекался в то время Париж и вся Европа, - спиритизм, вертящиеся столики, вызывание духов.

Вначале Гюго был настроен скептически, но он был предрасположен к подобным откровениям прежде всего по своей натуре, - в течение всей жизни у него бывали смутные видения, доходившие до галлюцинаций. Видения, приписанные герою повести "Последний день приговоренного к смерти", бывали и у самого автора. Он полагал, что все мыслители встречались во мраке ночи с "какими-то непонятными явлениями", слышали какие-то стуки в своей комнате, и считал, что можно с уверенностью говорить о предчувствии, ведь он сам, например, пережил состояние глубокой тоски, вдруг овладевшее им на острове Олероне в день смерти Леопольдины, хотя еще ничего не знал тогда о случившейся катастрофе. Клодель утверждал: чаще всего Гюго владело чувство "ужаса, своего рода паническое созерцание". Короче говоря, сверхъестественное казалось ему естественным... Этому способствовало и заинтересовавшее его учение. Он верил в бессмертие душ, в их постоянное передвижение, в беспрерывное их восхождение от неодушевленного мира к Богу, от материи к идеалу. Почему бы не допустить, что плавающие в пространстве нематериальные существа стремятся к общению с нами?. Среда и обстоятельства благоприятствовали таким настроениям: душевное потрясение, вызванное изгнанием, неизменно присутствующая рядом тень Леопольдины, призраки, такие, например, как Белая Дама. В бурю вокруг раздавался мощный рев моря...

...Когда сгустится мрак,

Бросает ветру лес таинственные звуки,

Гранитный истукан, во мгле вздымая руки,

Зловещий видит сон, летит за вздохом вздох

Под мертвенной луной, как призрак встал Молох

[Виктор Гюго, "Джерси" ("Четыре ветра духа")].

В первый же день Дельфина де Жирарден за обедом спросила:

– Вы здесь вертите столики?
– и предложила произвести опыт.

Гюго отказался присутствовать. Стол, стоявший на четырех ножках, оставался безмолвным. Дельфина сказала, что нужен небольшой круглый столик на одной ножке, расходящейся внизу на три лапы. На следующий день она его приобрела на базаре в Сент-Хелиере. Опять ничего. В течение пяти дней Дельфина не добилась никакого успеха. Над ней начали подсмеиваться. Дельфина в сердцах сказала:

– Духи ведь не то что лошади в фиакре, ожидающие, когда они понадобятся человеку. Они свободны и появляются, лишь когда им заблагорассудится...

К тому же хозяин дома не пожелал присутствовать при опытах. Чтобы не огорчать гостью, Гюго наконец согласился участвовать в этом. Вскоре стол затрещал, задрожал, пришел в движение.

– Есть ли здесь кто-нибудь?
– спросила госпожа Жирарден.

Последовал стук, а затем ответ:

– Да.

– Кто?

Стол ответил:

– Леопольдина.

Скорбное чувство охватило всех. Адель зарыдала. Виктор Гюго был взволнован. Вся ночь прошла в разговорах с милым призраком. "Наконец она попрощалась с нами, - пишет Вакери, - и столик больше не двигался". Потрясенный Виктор Гюго "замер, устремив застывший взгляд куда-то вдаль", пытаясь проникнуть в мрак неведомого.

Мы ловим каждый звук в пространствах опустелых,

Мы слышим: бродит дух в таинственных пределах,

И темнота дрожит;

Порой в плену ночей, в унылой мгле бездонной,

Нам видится: огнем зловещим озаренный,

Вход в вечность приоткрыт

[Виктор Гюго, "На пороге бесконечности" ("Созерцания")].

С того дня прошло больше года, и обитатели "Марин-Террас" не переставали общаться с призраками. Госпожа Гюго без труда поверила в них. "Ведь я издавна разговариваю с душами усопших, - признавалась она. Вертящиеся столики подтвердили, что я не заблуждаюсь". Вечерами на спиритических сеансах, кроме членов семьи, присутствовали и изгнанники генерал Ле Фло, горбатый Энне де Кеслер, венгр Телеки. Целая вереница духов отвечала на вопросы: Мольер, Шекспир, Анакреон, Данте, Расин, Марат, Шарлотта Корде, Латюд, Магомет, Иисус Христос, Платон, Исайя... А за ними и животные: лев Андрокла, голубка Ноева ковчега. Валаамова ослица... Безымянные призраки: Дух Гробницы, Белая Дама... Отвлеченные образы: Роман, Драма, Критика, Идея. Призраки писателей. Многие из них говорили стихами, и странное дело, стихами, как будто бы написанными Виктором Гюго. Сверхъестественных явлений на "Марин-Террас" становилось все больше. Однажды Белая Дама обещала явиться перед домом в три часа ночи. Все боялись выйти, а в три часа действительно раздался звонок. Кто же мог звонить, кроме призрака? Возвратившись как-то ночью, Шарль и Франсуа-Виктор обнаружили свет в зале, но зал был пуст, и в нем не было никакого источника света. Были слышны пронзительные, душераздирающие вопли. Теперь даже сам Гюго вопрошал духов, Шарль вместе с матерью сидел за столом, а Деде вела запись.

– Ты знаешь, - с самым серьезным видом обращался Гюго к духу Эсхила, что ты разговариваешь с людьми, которых влечет мир таинственного?

Эсхил изъяснялся великолепными стихами самого Гюго. У Мольера Гюго спросил:

Не обменялись ли с царями вы судьбою?

Лакея не обрел ты в Солнце-короле?

Не служит ли Франциск шутом у Трибуле,

А Крез - Эзоповым слугою?

Но ответил не Мольер, а Призрак Гробницы:

Шутом у Трибуле служить Франциск не будет,

Господь не признает таких суровых мер,