Олимпийский диск
Шрифт:
Знаменитый историк древности Геродот был тогда еще ребенком. Но со слов старших он опишет позже трагические события, совпавшие с предыдущими играми в Олимпии. В Элладу вторглась армия персидского царя Ксеркса. Произошло сражение в Фермопильском ущелье, принесшее славу в веках не победителям, но побежденным - Леониду Спартанскому и его недрогнувшим воинам. После этого к персам примкнуло несколько перебежчиков, и, когда их спросили, что делают теперь греки, те сказали: справляют Олимпийский праздник - смотрят спортивные состязания. На вопрос, какая же награда ожидает победителя, перебежчики ответили, что его будет по традиции венок из оливковых ветвей. Услышав это, один из персов воскликнул, обращаясь к верховному военачальнику: "Увы, Мардоний! Против кого ты ведешь нас в бой? Ведь эти люди состязаются не ради денег, а ради доблести!" Его слова оказались пророческими. Персам удалось, правда, разрушить Афины ("Дым сожженных Афин смешался, наверное,
Роль учредителя Олимпийских игр наиболее распространенное предание приписывало Гераклу: будто бы именно он установил порядок празднеств в честь своего отца Зевса Громовержца, насадил оливковые деревья и определил приз победителю. В роще Альтис с дикой маслины мальчик золотым ножом срезал ветви для олимпийских венков - и не было награды почетнее этой. Получившие такой венок делались героями, нередко почитались как полубоги. В честь олимпиоников слагались гимны, воздвигались статуи и чеканились монеты, на родине их ожидало чествование и всевозможные привилегии.
Общегреческие состязания устраивались и в других местах: в Дельфах (пифийские), на Коринфском перешейке (Истмийские), в Немейской долине (Немейские). Но самыми древними, значительными и популярными были Олимпийские игры, проводившиеся в течение более чем тысячи лет, начиная с 776 г. до н. э. Взяв эту дату за исходную, греки стали потом даже свое летосчисление вести по Олимпиадам - промежуткам между играми.
Раз в четыре года к священному месту поклонения Зевсу - Олимпии, расположенной в Элиде, на Пелопоннесском полуострове,- стекались путники со всей Греции. Тогдашняя Эллада была раздроблена на множество враждовавших между собою городов-государств (полисов), заставить сплотиться которые временно могла лишь угроза иноземного нашествия, как это произошло перед походом Ксеркса. Парандовский не преувеличивает, когда говорит в другой своей книге, что Гомер был единственным властелином, обладавшим подданными во всех этих соперничавших независимых государствах. Периодически объединяли отечество Гомера также Олимпийские игры.
На время их подготовки и проведения объявлялся всеобщий мир, прекращались раздоры и вооруженные столкновения, чтобы сделать безопасными дороги в Олимпию. Сюда собиралось огромное количество народа - атлеты и паломники, аристократия и торговцы, поэты и музыканты, художники и философы, - лишь женщины, за исключением жрицы Деметры, не допускались к высокому зрелищу. Здесь не только совершали жертвоприношения богам, выявляли лучших спортсменов, но также заключали политические соглашения и экономические сделки, наслаждались искусством. Общая атмосфера Олимпийских игр превосходно передана Парандовским.
Писатель усердно, буквально по крохам собирал факты, необходимые ему для достоверности повествования. Отличное знание античной литературы и мифологии позволило ему заставить своих персонажей думать, говорить и поступать так, как это делали или могли делать греки в 70-е годы V в. до н. э. В числе зрителей он приводит на стадион в Олимпию героя Саламинского сражения Фемистокла и других существовавших в действительности исторических лиц. Даже большинство имен состязавшихся - как подчеркивает сам автор - не было им придумано: "За исключением одного-двух имен, все они значатся либо в олимпийских реестрах, либо в золотой книге греческого спорта - в одах Пиндара". Дело в том, что до нас дошло несколько десятков творений знаменитого лирика, прославляющих победителей Олимпийских и других панэллинских игр. Прав оказался Пиндар, когда провозгласил: "Вдохновенное слово живет дольше, чем деяние".
Не только в анналах истории и Пиндаровых строфах находил Парандовский персонажей своей книги. В музее Олимпии, например, его внимание привлек постамент несохранившегося памятника. На нем было начертано имя кулачного бойца Эвтима, и прямо с пьедестала оно перекочевало на страницы "Олимпийского диска".
Изучение изобразительного искусства Древней Эллады весьма много дало писателю. У него есть необыкновенно интересное эссе о красоте греческих ваз, и это понятно - рисунки на них поведали Парандовскому немало того, что пригодилось при создании повести и чего неоткуда было иначе почерпнуть. Легко заметить в "Олимпийском диске" также влияние изумительной греческой скульптуры V в. до н. э., известной ныне преимущественно по позднейшим римским копиям. Первым, конечно, приходит на память непревзойденный "Дискобол" Мирона; когда благородный Сотион у Парандовского одерживает верх в метании диска над расчетливым Иккосом, то хочется обратиться к прекрасному юноше восторженными словами Пушкина:
Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,
Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.
Эпизод с колючкой, попавшей во время бега в ногу первому победителю 76-ых Олимпийских игр, заставляет вспомнить изваянного Пифагором Регийским "Мальчика, вынимающего занозу". А анонимный
шедевр "Возничий из Дельф" словно оживает в финале конных ристаний.Как обычно, Парандовский чрезвычайно заботился о художественной стороне своего произведения. "В первой редакции, - вспоминает он, - "Олимпийский диск" открывала старательно сделанная фраза, ею я начинал описание Альфея олимпийской реки, истоки которой в Аркадии. Мне очень нравился этот фрагмент, и позднее он был напечатан отдельно, но для "Олимпийского диска" не годился, стал отходом, стружкой, не вошел в создаваемую вещь. У него был совершенно иной характер, он мог бы скорее быть использован в эссе, нежели в беллетристическом произведении, и совершенно не гармонировал с атмосферой книги, а атмосфера эта была выражена уже первой фразой, той, которой начинается книга и по сей день". Тщательной шлифовкой стиля Парандовский добился большой пластичности изображения, и его книга по праву может быть названа словесным рельефом на сюжет 76-ых Олимпийских игр.
По хронологии описываемых событий к "Олимпийскому диску" вплотную примыкает "Аспасия". В этой миниатюре Парандовский постарался свести воедино все скудные данные об удивительной женщине былых времен, о которой Плутарх сообщает, что она заставляла даже кормчих политической жизни исполнять ее желания, а философов серьезно считаться с ее взглядами. Судите сами: чужеземку из Милета вопреки обычаям ввел в свой дом на правах жены первый гражданин Афин - Перикл. Тот самый Перикл, чьим именем назван "золотой век", эпоха наивысшего расцвета Афинской державы. И это ее салон, плененные умом и обаянием хозяйки, охотно посещали философы Анаксагор и Протагор, Сократ и Ксенофонт, драматурги Софокл и Еврипид, историки Геродот и Фукидид, скульптор Фидий, врач Гиппократ и многие другие выдающиеся люди.
Владычица Афин, Периклова подруга.
Которую Сократ почтил названием друга
так охарактеризовал Аполлон Майков в середине прошлого столетия Аспасию в посвященном ей стихотворении. О масштабе личности позволяет судить не только круг друзей человека, но и его враги - ненавистником Аспасии был комедиограф Аристофан.
И в давнем кратком этюде об Аспасии, и в написанном спустя тридцать лет подробном жизнеописании Петрарки Парандовский твердо придерживался одного принципа - ревностной верности фактам. "С большим трудом и сожалением решаюсь я заполнять собственными домыслами те или иные пробелы в достоверных сведениях и, пока есть надежда, стараюсь учесть даже самые беглые указания", - признается он. На солидном фундаменте исторической и филологической основательности Парандовский неизменно возводит легкое и привлекательное здание художественной прозы.
Объясняя разницу между трудом ученого и трудом писателя, он указывает в статье "Работа над "Петраркой", что наиболее существенное отличие заключается в самой трактовке предмета: "...где один цитирует различные мнения по спорным проблемам, прежде чем высказать собственное суждение, другой дает готовое решение в ходе цельного, непрерывного повествования".
В случае с Петраркой задача биографа одновременно облегчается и усложняется тем, что великий поэт сам позаботился передать грядущим поколениям собственный портрет - таким, каким хотел его видеть, запечатленный в "Письме к потомкам", в диалогах "Тайны", в специально отобранных посланиях. Часть своей корреспонденции он сознательно уничтожил. "Петрарка считал, что потомки будут гораздо более требовательными к нему, чем современники, и хотел предстать перед ними в праздничном наряде", замечает по этому поводу Парандовский. Писатель сумел показать создателя бессмертных сонетов и в момент триумфа на Капитолии, и в годы скитаний, и в часы работы, размышлений, и в минуты смятения, скорби. Петрарка изображен гениальным поэтом и философом-гуманистом, страстным трибуном, родоначальником европейской культуры Возрождения.
Еще в начале XIX в. горячий поклонник творчества "певца Лауры" К. Н. Батюшков писал о нем: "Он заслужил славу трудами постоянными и пользою, которую принес всему человечеству, как ученый прилежный, неутомимый; он первый восстановил учение латинского языка; он первый занимался критическим разбором древних рукописей как истинный знаток и любитель всего изящного. Не по одним заслугам в учености имя Петрарки сияет в истории италиянской; он участвовал в распрях народных, был употреблен в важнейших переговорах и посольствах... Наконец, Петрарка сделался бессмертен стихами, которых он сам не уважал, - стихами, писанными на языке италиянском, или народном наречии... Он и Данте открыли новое поле словесности своим соотечественникам...". В книге Парандовского Петрарка до последнего вздоха вникает в сокровенный смысл "Одиссеи" и умирает над бессмертными строками поэмы Гомера. Сцена эта как бы символизирует собою, что новое время, выразителем которого был Петрарка, "именно в античности черпало свои идеалы высшей культуры, высшего стиля жизни, свободы и презрения к изжившим себя формам жизни средневековья".