Оловянные солдатики

– Они слишком низко организованы, Мак-Интош…

– Нет-нет, они проникаются доверием к людям. Поэтому время от времени я кого-нибудь не выуживаю, оставляю на дне. Надо же показать остальным, что я не расположен шутки шутить. Двоих уже списал на этой неделе.

“Самаритянина” отбуксировали к краю резервуара и перевернули вверх тормашками, чтобы вылить воду. Время от времени он испускал едва слышное тиканье и содрогался.

– Слыхали новость о новом корпусе, а? – спросил Голдвассер.

– А что такое?

– Насчет королевы.

– Нет.

– Она приезжает на открытие.

– Неужели?

Он перегнулся через поручень и проорал:

– Эй, господи! Все в порядке? Тогда готовь его к следующему рейсу.

– А теперь что будет? – спросил Голдвассер.

– Начинаем новую серию опытов – поведение относительно менее сложных организмов.

Подъемный кран опять водрузил “Самаритянина-2” на портал. На индикаторах и градуированных дисках автомата появилось нечто новое, поразившее Голдвассера.

– Вам не кажется, что у него ханжеский вид? – спросил он у Мак-Интоша.

– Да уж так всегда, стоит ему только окунуться. Мелкий конструктивный недостаток. Устраним при доводке.

– Но, Мак-Интош, если самопожертвование доставляет ему удовольствие, это ведь нельзя считать решением этической проблемы, правда?

– Не понимаю, почему бы ему не получать удовольствия от праведных поступков.

– Какая же это жертва, если приносишь ее с удовольствием?

– Да вы истый пуританин, Голдвассер! Что праведно, то праведно, а если извлекаешь удовольствие их праведного поступка, то тем лучше.

– Поступок, может, и праведный. Но, согласитесь, Мак-Интош, этически он не интересен!

Доведенные до белого каления, они пронзали друг друга взглядами. Голдвассера бесила мысль, что этот упрямый жирный тугодум в чем-то немаловажном, может быть, умнее его самого. Но, наверное, и Мак-Интоша бесила мысль о том, что в конечном итоге его здравый, неповоротливый мозг не выдерживает конкуренции с блистательным умственным аппаратом Голдвассера.

– Как бы там ни было, – сказал он, – на открытие вашего нового корпуса приедет королева.

– Надо полагать, Нунн снова нажал кнопки?

– Надо полагать, так.

– Еще раз запрягли элиту.

– Надо полагать, это значит, что вам волей-неволей придется поставить там хоть какие-то опыты.

– Ничего подобного.

– Все равно намерены бойкотировать?

– Безусловно. Я же вам говорил. И Нунну говорил. Не желаю иметь с новым корпусом ничего общего. Нечего мне там делать. Я достаточно загружен самаритянской программой. Твердишь-твердишь одно и тоже с утра до вечера.

– Будут неприятности.

– Ну и пусть.

На помост подняли увесистый мешок с песком и уложили на плоту бок о бок с “Самаритянином”.

– Майна! – рявкнул Мак-Интош.

Плот взметнулся над водой и стал без рывков опускаться. Снова наступила гулкая тишина.

– А здесь ведь логическая неувязка, – ни с того ни с сего заявил Голдвассер, и голос его загудел под самой крышей.

– Вира! – рявкнул Мак-Интош.

Всплеск воды слился с отголосками слов “неувязка” и “вира”, их пошло бросать от стены к стене, от резервуара к потолку. Пока плот восстанавливал равновесие, “Самаритянин” и мешок бесстрастно созерцали друг друга. Когда плот стало захлестывать, “Самаритянин” ухватил мешок и попытался измерить объем его черепа. Он сделал было свои четыре экономных движения, но, сбитый с толку не похожей на череп формой мешка, помедлил, принял какое-то решение, задумчиво пожужжал и замер в неподвижности.

– Умница, – тихонько выдохнул Мак-Интош.

Плот погрузился лишь частично. Но постепенно вода покрывала “Самаритянина” и мешок, а те стоически смирялись с судьбой. Первым исчез под водой мешок. За ним, напоследок окинув мир безропотным взглядом мученика, исчез и “Самаритянин”. Набухший, съежившийся, темный, искаженный в воде предмет неотвратимо опускался на дно.

– Ну вот, надеюсь, теперь у вас нет возражений против “Самаритянина-2”, – сказал Мак-Интош. – Видите, он даже не пытается жертвовать собой ради мешка.

– Вижу, – ответил Голдвассер, – но, Мак-Интош, вы ведь добились только того, что ко дну пошли оба.

– Эх, Голдвассер, – сказал Мак-Интош, – какой же вы закоренелый циник.

5

Нунн положил на письменный стол ракетку для сквоша, которую не выпускал из рук. Заодно, раз уж он оказался у письменного стола, стоило уточнить по календарю дату хенлея. Затем выбрал клюшку в сумке для гольфа (она лежала в углу кабинета) и начал практиковаться в подаче с метки – колышка, поставленного среди ковра.

Он был человек благоразумный. Знал, что ответственный руководитель должен лелеять свои способности руководителя. И потому всю текучку перекладывал на плечи секретарши, мисс Фрам, а сам целиком посвящал рабочий день тому, чтобы сохранять форму. Он придерживался тщательно составленного расписания игр, готовился к играм, смывал с себя усталость после игр, следил, как играют другие, разговаривал об играх и продумывал разговоры об играх. Пока мисс Фрам вкалывала в приемной – проверяла выплату денег служащим, нанимала новых лаборантов, препиралась с представителями профсоюза, боровшимися за равноправие в столовой, – Нунн у себя в кабинете смазывал крикетную биту, отвлекаясь лишь, чтобы послать мисс Фрам за билетами на полицейский чемпионат по боксу или в магазин спорттоваров за очередной дюжиной воланов. Так он сохранял бодрость духа до той поры, когда придется вершить дела, достойные его ответственного руководства.

Кроме того, игры – дело важное еще и по другой причине. Они дают тему для разговоров с подчиненными. Нунн, как он часто подчеркивал, сам-то не был кибернетиком. Большую часть жизни он подвизался на интеллектуальной службе офицера армейской контрразведки, оттаптывал пальцы ног безвестным смутьянам в безвестных колониях занятие, привившее ему здравые практические навыки командования людьми и подхода к ним. В качестве руководителя он обнаружил, что игры – тема, на которую можно поговорить со всяким. Об играх он разговаривал со своими подчиненными-рядовыми. Об играх он разговаривал со смутьянами при допросе, чтобы разрядить обстановку, прежде чем оттаптывать им пальцы ног. Об играх он разговаривал со всеми начальниками отделов в институте. Солдаты, черномазые, долгогривые интеллигенты – все вы из одного теста сделаны. Заговори с ними об играх сразу беспомощно умолкают.

Об играх он разговаривал и с директором – привычка, ставшая главным стержнем в жизни Нунна. Нунн положил на место клюшку для гольфа и на цыпочках прокрался по ковру к двери, сообщающейся с директорским кабинетом. Он наклонился, заглянул в замочную скважину. Директор восседал за столом крупный неуклюжий мужчина за письменным столом с зеркально отполированной и совершенно голой крышкой. Нунн всматривался в директора с благоговейным ужасом. Массивное тело абсолютно неподвижно. Локти покоятся на столе, ладони сцеплены, большие пальцы плотно прижаты к губам, словно директор вот-вот издаст разбойничий посвист. Маленькие блекло-голубые глазки на широком лице устремлены в одну точку стола – туда, где обычно стоит держатель для авторучки. Невозможно догадаться, какие чудеса автоматизационной, философской, кибернетической, семантической, организационной и поистине космологической мысли свершаются в этой массивной голове. Человек явно героических качеств, хотя каких именно – неизвестно, ибо по отдельности они терялись в бескрайней возвышенности целого. Собственно, одним из немногих его доподлинно индивидуальных качеств (а вспомнить, что таковые у него имеются, стоило превеликого труда) была фамилия, а именно Чиддингфолд.