Омар Хайям

Исторически сложились два вида рубаи. Наиболее распространены четверостишия, в которых рифмуются первая, вторая, четвертая строки (оба полустишия первого бейта и вторая мисра (полустишие) второго бейта), а третья строка остается незарифмованной. Схема рифм такого рубаи — а а б а. Во втором же типе рубаи («песенное рубаи») рифмуется все четыре строки — полустишия — а а а а.

Надо отметить одну примечательную особенность персидского стихосложения. В русской поэзии ритмика силлабо-тонического стиха построена на чередовании ударных и безударных слогов. Тот или иной стихотворный размер определяется количеством и расположением таких слогов. Персидская же поэзия, как древнегреческая и латинская, основана на чередовании долгих и кратких слогов. Долгим считает тот, который образован долгим гласным. Закрытый слог с краткой гласной по долготе звучания равен открытому с долгим гласным. Два кратких слога приравниваются к одному долгому и в схеме какого-либо размера всегда могут быть заменены одним долгим. Но долгий слог, в свою очередь, никогда не заменяется двумя краткими. Таким образом, долгих слогов в стихах значительно больше коротких. Поэтому эмоционально рубаи на персидском языке воспринимаются иначе, глубже и проникновеннее, чем их смысловые переводы, например, на русский язык.

Обычно рубаи строится со строгостью логического силлогизма — это, вероятно, одна из главных причин, привлекшая к ним Хайяма-математика. В первом бейте рубаи заключены посылки, в третьем полустишии, значительность которого так часто акцентируются настораживающим и задерживающим внимание отсутствием рифмы, — вывод, который закрепляется завершающей сентенцией или ассоциацией четвертого полустишия. Однако такое построение не является обязательным. Теснейшая связь рубаи с народной поэтической стихией позволила ему счастливо избегнуть той беспрекословной кодификации структуры, на которую были обречены средневековой схоластической поэтикой все остальные жанры и жанровые формы.

…Омар лежал на спине. Он чувствовал себя глубоко расслабленным, но не опустошенным, а наоборот — цельным в умиротворенности. Ему не было ни хорошо, ни плохо — его состояние было выше этих слов. Сквозь распахнутые настежь окна в комнату проникала сентябрьская ночная прохлада, настоянная на лунном свете.

Мягкая рука Айши ласково касалась его осунувшегося лица. Хайям лежал с закрытыми глазами, но он знал, что она с грустной нежностью смотрит на него. Не разжимая своих век, Омар тихо сказал:

— Послушай, моя дорогая, эти строки родились сейчас в моем сердце для тебя.

Чтоб добиться любви самой яркой из роз, Сколько сердце изведало горя и слез. Посмотри: расщепить себя гребень позволил, Чтобы только коснуться прекрасных волос.

— Еще что-нибудь, — прошептала девушка, прикоснувшись губами к влажному лбу Омара.

Много сект насчитал я в исламе. Из всех Я избрал себе секту любовных утех. Ты — мой бог! Подари же мне радости рая Слиться с богом, любовью пылая, — не грех!

Айша покраснела. Даже в темноте было видно, как вспыхнули от стыда ее глаза. Чуть отодвинувшись от Омара, она откинула свою красивую головку на подушку.

— Не обижайся. Ведь то не мой язык говорит, а сердце. Ведь я переполнен тобой, Айша. Разве ты не чувствуешь? А ведь любовь — это прежде всего искренность..

Она молчала. Звезды, влекомые страстью, загадочно мерцали на небе, подавая неведомые знаки всем влюбленным Земли.

— Научи меня слагать стихи. И тогда я словами, отлитыми из женских слез, скажу, что ты слеп, Омар.

— Я не поэт. Да и поэзии нельзя научиться. Истинная поэзия — это дитя нечеловеческой боли и величайшей радости. Боль — ибо весь мир проходит через тебя, через твое сердце, разрывая его на тысячи кусочков. Радость — ибо действительный поэт способен к великому сопереживанию со всем этим миром. Однажды Абу Али написал такое четверостишие:

Познало сердце и добро и зло, Мирьяды солнц в себе оно несло. Но к совершенству — ни на волосок! Весь мир изведав, к цели не пришло.

А послушай эти рубаи:

Я — плач, что в смехе всех времен порой сокрыт, как роза. Одним дыханьем воскрешен или убит, как роза. И в середину брошен я па всех пирах, как роза. И вновь не кровь моя ль горит на всех устах, как роза?

Тебе не кажется, что колебания сердца учителя до сих пор чувствуются в этих строках?

— Но если ты не поэт, зачем же ты пишешь рубаи?

— В человеке всегда есть что-то, помимо разума, знаний, чувств, привычек. И это «что-то» часто не может быть выражено через язык, через обычное слово. Нужна музыка. А ведь поэзия — тоже музыка. Есть какая-то магия в ритмах звуков и в ритмах поэтических слов. И разве не ощущается волшебство в этих строках Рудаки, которыми к тебе я обращаюсь, любимая Айша.

Фату на лик свой опустили в смущенье солнце и луна. Как только с двух своих тюльпанов покров откинула она. И с яблоком сравнить я мог бы ее атласный подбородок, Но яблок с мускусным дыханьем не знает ни одна страна. Прелесть смоляных вьющихся кудрей. Она багряных роз кажется нежней, В каждом узелке — тысяча сердец, В каждом завитке — тысяча скорбей.

И еще — поэтическая строка делает обычное слово, мысль острее, злее, едче. Я тебе уже как-то напоминал эти строки Абу Али:

Налейте вина мне, пусть длятся года, Налейте, чтоб радость была молода. Вино что огонь, но земные печали Уносит оно, как живая вода. С ослами будь ослом — не обнажай свой лик! Ослейшего спроси — он скажет: «Я велик!» А если у кого ослиных нет ушей. Тот для ословства — явный еретик!

Но есть еще одна причина, почему и иногда думаю стихами. Так мне порой удается добиться глубокого спокойствия. А ведь именно оно нужно, чтобы человек, мог вести великий разговора с самим собой. Это тот диалог, через который он узнает, что его высшее призвание, его суть — понять самого себя. И знаешь, Айша, требуется действительно большое мужество, чтобы понять, насколько это человечно — думать самостоятельно, не повторяя других…

В Бухаре Омар Хайям прожил до начала 1074 года. Столица караханидского государства, как и другие крупные города Мавераннахра, состояла из трех частей: цитадель, первоначальный собственно город (шахристан или, как называли арабы, мадина) и пригород, расположенный между первоначальным городом и новой, выстроенной в мусульманское время стеной (рабад). Цитадель с древнейших времен находилась на том же месте, что и ныне: к востоку от площади Регистан. Во времена Шамс аль-Мулька в крепость вели двое ворот: ворота Регистан (на западе) и ворота Гуриян, или «Ворота пятничной мечети» (на востоке). От одних ворот до других шла улица. На всем пространстве от ворот Регистана до прилегавшей к цитадели поляны Дештек, покрытой камышом, рыли дворцы, гостиницы, сады и бассейны.

Бухара отличалась одной особенностью: в противоположность большинству других городов цитадель находилась не внутри шахристана, а вне его. Между ними, восточнее цитадели, имелось еще свободное пространство, где находилась соборная мечеть. Стена шахристана имела только семь ворот. После арабского завоевания шахристан был объединен с пригородами в один город и окружен общей стеной.

Между цитаделью и шахристаном, рядом с пятничной мечетью, находилась знаменитая ткацкая мастерская, изделия которой славились на весь мир: ковры отсюда вывозились в Сирию, Египет, Рум. Вообще в столице Караханидов ремесла и торговля были весьма развиты. Макдиси перечисляет то, чем славилась Бухара: «Что касается товаров, то вывозятся следующие: из Бухары — мягкие ткани, молитвенные коврики, ковры, ткани для настилки полов в гостиницах, медные фонари, табаристанские материи, лошадиные подпруги, выделываемые в местах заключения, ушмунские ткани, жир, овечья шерсть, масло, которым мажут голову. Не имеют себе равных бухарское мясо и род бухарских дынь, известных под названием „аш-шак“.