Ому

Когда мы огибали купу кустов, какой-то шум за нами, напоминавший треск сухой ветки, нарушил тишину. Тонои мгновенно схватился за сук, готовый к прыжку, а палец Зика лег на курок ружья. Снова послышался треск, и решив, что время настало, я приложил ружье к плечу.

— Смотрите в оба! — крикнул янки и, опустившись на колено, раздвинул ветви. Сразу же раздался выстрел его ружья, и черный разъяренный кабан — его вишнево-красные губы сморщились, обнажая два блестящих клыка, — с диким хрюканьем ринулся, совершенно невредимый, через тропинку и с шумом скрылся в зарослях по другую сторону. Я приветствовал его выстрелом вдогонку, но моя вежливость была оставлена без малейшего внимания.

К этому времени Тонои, славный потомок епископов Эймео, находился на высоте двадцати футов над землей.

— Арамаи! Спускайся, старый дурак! — крикнул янки. — Противная животина уже на той стороне острова.

— Сдается мне, — продолжал он, когда мы принялись перезаряжать ружья, — зря мы стреляли по этому треклятому кабану; только всю охоту испортили. Быки услышали шум и скачут теперь вовсю, задрав хвосты. Быстрей, Поль, полезем вон на ту скалу и взглянем, все ли они убежали.

Но быки были уже так далеко, что казались не больше муравьев.

Так как приближался вечер, мой спутник предложил немедленно вернуться домой, а затем, хорошенько выспавшись, утром отправиться на целый день поохотиться объединенными силами плантации.

Спускаясь в долину по другой тропинке, мы пересекли несколько горных склонов, поросших великолепными деревьями.

Одна из древесных пород особенно привлекла мое внимание. Толстый, покрытый мхом ствол вышиной в семьдесят с лишним футов вначале шел без единого сучка, и лишь на высоте многих футов над землей от него отходили толстые ветви, покрытые глянцевитой листвой темно-зеленого цвета. Вокруг нижней части дерева торчали тонкие, похожие на горбыли, совершенно гладкие подпорки из коры, росшие из одного центра и уходившие в землю на расстоянии по меньшей мере двух ярдов от основания ствола. Эти естественные подпорки кверху суживались и постепенно переходили в самый ствол. Некоторые признаки указывали на то, что среди них укрывались быки. По словам Зика, это дерево в старину шло на постройку флотилий таитянских королей. Оно употребляется на пироги и теперь. Древесина у него исключительно плотная и прочная, ее и червь не берет.

Спустившись до половины холма, мы вышли из лесу и очутились на открытом месте, поросшем папоротником и травой, на которую несколько одиноких деревьев отбрасывали длинные тени в лучах заходящего солнца. Там мы обратили внимание на участок земли площадью в сотню квадратных футов, заросший дикими травами и терновником и издававший глухой звук под нашими шагами; он был окружен разрушенной каменной стеной. Тонои сказал, что это заброшенное и всеми забытое место древнего погребения, где никого не хоронят с тех пор, как островитяне стали христианами. Там лежало много мертвых язычников, замурованных в глубоких склепах.

Мне захотелось проверить слова старика, и я попытался было осмотреть катакомбы, но растительность образовала поверх них сплошной покров, и я не смог обнаружить ни одного отверстия.

По дороге в долину мы прошли мимо ручья, возле которого когда-то была деревня, давно покинутая жителями. Там ничего не осталось, кроме каменных стен и полуразрушенных грубых фундаментов из того же материала. Среди них буйно разрослись большие деревья и кусты.

Я спросил Тонои, сколько времени здесь никто уже не живет.

— Мой таммари (мальчик). Мартаир много каннака (людей), — ответил он. — Теперь остался только бедный пехе каннака (рыбаки). Мой здесь родился.

Внизу в долине разнообразная растительность была не похожа на ту, что мы видели в горах.

На равнинах Эймео самым распространенным деревом является «ати» — очень высокое с толстым стволом и широкими листьями, по форме напоминающими лавровые. Древесина у него великолепная. На Таити мне показывали узкую полированную доску, достойную того, чтобы из нее сделали шкатулку для короля. Вырезанная из сердцевины ствола доска была густого ярко-алого цвета с желтыми прожилками, а местами слегка дымчатого оттенка.

Рядом с царственным «ати» можно увидеть прекрасное цветущее дерево «хоту»; пирамиду его блестящей листвы оживляет множество мелких белых цветов.

Почти вся долина поросла густым лесом, но, к своему удивлению, я обнаружил в ней очень мало деревьев, приносящих пользу островитянам; едва ли одно из сотни было среди них кокосовой пальмой или хлебным деревом.

Но и тут Тонои смог дать мне объяснение. Во время кровавых религиозных войн, возникших после обращения в христианство первого Помаре, военный отряд с Таити погубил («окольцевав» кору) целые рощи этих ценных деревьев. Потом они еще долго стояли на солнце сухие и безлистые — печальные памятники, олицетворявшие судьбу, которая постигла жителей долины.

Глава 56

Москиты

В ночь после моего возвращения с охоты мы с Долговязым Духом вынуждены были, несмотря на доблестную защиту, покинуть дом из-за москитов.

Теперь следует рассказать широко распространенную среди туземцев легенду о том, каким образом эти насекомые появились на острове.

Несколько лет назад капитан китобойного судна, зашедшего в соседнюю бухту, имел столкновение с окрестными жителями и в конце концов обратился с жалобой в один из туземных судов. Не получив, однако, удовлетворения и сочтя себя обиженным, он решил достойно отомстить. Как-то ночью он свез на берег старую сгнившую бочку из-под пресной воды и оставил ее на заброшенном поле таро, где почва была теплая и влажная. Вот откуда и появились москиты.

Я сделал все возможное, чтобы выяснить фамилию этого человека, и считаю своим долгом увековечить ее для потомства. Его звали Колман, Натан Колман. Судно было приписано к Нантакету. ^[105]

Когда меня мучили москиты, я находил большое облегчение в том, что к слову Колман прибавлял еще одно и энергично произносил их вместе.

Доктор предложил прогуляться к берегу, где стоял длинный низкий полуразрушенный сарай, из конца в конец продуваемый сквозняком, который, по его мнению, мог спасти нас от москитов. Туда мы и направились.

Под этими развалинами мы обнаружили памятник давно прошедших времен. Несколько дней спустя мы его осмотрели с большим интересом. Это была старая полуистлевшая военная пирога. Она стояла, очевидно, на тех же грубых колодах, что служили подпорами, когда много лет назад ее выдалбливали, и, по всей вероятности, никогда не плавала.

Снаружи пирога первоначально была, по-видимому, окрашена в зеленый цвет, ныне местами превратившийся в темно-багровый. Нос заканчивался высоким тупым выступом, борта украшала резьба, а на корме сохранилось, по мнению Долговязого Духа, что-то вроде герба королевского дома Помаре. Эмблема действительно напоминала геральдическую — две акулы с соколиными когтями, вонзившимися в сучок, намеренно оставленный и торчавший наружу.

Пирога имела в длину около сорока футов, около двух в ширину и четыре в глубину. Верхняя часть бортов (состоявшая из узких досок, скрепленных шнурами из растительного волокна) во многих местах обвалилась и лежала, догнивая, на земле. Места для спанья все же было достаточно; мы прыгнули в пирогу — доктор на нос, а я на корму. Вскоре я уснул, а когда внезапно проснулся от вызванных неудобным положением судорог во всех суставах, то на мгновение подумал, что меня, должно быть, заживо запихали в гроб.