Омут памяти

Фальшивые обвинения были придуманы для них такими же "сценаристами", какими они сами были до ареста. Как тут быть? Реабилитировать по одним статьям и судить по другим?

В этом отношении характерна судьба Ежова. После 1937–1938 годов, когда Ежов возглавлял работу по организации массовых репрессий, он был арестован. Суду над ним предшествовало "следствие", во время которого к нему применялись те же методы физического и морального воздействия, которые он столь рьяно насаждал. Ежов подписал все обвинения, которые выдвинуло следствие. Но во время суда отказался от показаний и заявил о пытках и истязаниях, которым подвергался на допросах. Он сказал, что теперь, пройдя тот путь, на который сам обрек тысячи невинных людей, понимает, что совершал преступления, однако не те, которые ему предъявляют.

Ежов не просил сохранить ему жизнь — он хорошо понимал, что приговор уже вынесен. Но заявил (его слова остались в протоколе судебного заседания), что накануне его посетил Берия и уговаривал признать себя виновным, обещая в этом случае сохранить жизнь. Ежов ответил, что сам много раз таким образом уговаривал арестованных и никому не была сохранена жизнь за такое согласие. Поэтому, сказал Ежов, я и не принял предложения Берии.

Закончился XX век. Для России — самый страшный, самый кровавый, исполненный ненависти и нетерпимости. Кажется, пора бы одуматься и покаяться, попросить прощения у тех лагерников, кто еще остался в живых, преклонить колена перед миллионами расстрелянных, умерших от голода, разбудить уснувшую совесть и понять наконец, что мы помогали режиму порабощать нас — всех вместе и каждого в отдельности.

Лично мне стыдно перед новым поколением за то, что мы, люди старших поколений, утонули в страхе перед чудовищами, носящими клички Ленин и Сталин, доносили друг на друга, как последние твари, набили мозоли на ладошках, аплодируя "вождям", иными словами, оказались людьми без достоинства. И надо низко поклониться тем, кто, презирая лагеря и расстрелы, возвышал голос протеста, спасая наши души.

Глава тринадцатая Михаил Горбачев

Я читал и слышал много различных сказок о том, как Михаил Сергеевич Горбачев избирался на пост генсека. Пишут о разногласиях, называют имена претендентов, которые якобы фигурировали на Политбюро, например Виктора Гришина, Григория Романова и других. Я расскажу только то, что знаю как один из участников этого незаурядного события истории!!

Начну с того, что на заседании Политбюро, определявшего нового лидера, не было никакой разноголосицы, хотя ближайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека — Виктора Гришина. Особенно усердствовал в подготовке этих документов Косолапое — в прошлом любимец Андрея Кириленко и Константина Черненко. Однако жизнь потекла по другому руслу. Кандидатуру Горбачева на Политбюро, а потом и на пленуме 11 марта предложил Андрей Громыко. На заседании Политбюро его тут же поддержал Гришин — он понял, что вопрос предрешен. Выступили все члены и кандидаты в члены Политбюро — и все за Горбачева.

Позднее в своих записках Егор Лигачев выразил удивление, что первым предложение о Горбачеве внес Громыко. Он, Лигачев, этого не ожидал. Для меня же тут ничего неожиданного не было. Дело в том, что в те смутные дни ко мне в ИМЭМО, где я был директором, приехал Евгений Примаков и, сославшись на просьбу Анатолия Громыко — сына старшего Громыко, спросил, нельзя ли провести зондажные, ни к чему пока не обязывающие переговоры между Громыко и Горбачевым. "Роль посредника, как просит Андрей Андреевич, падает на тебя", — сказал Евгений Максимович. Видимо, потому, что у меня были хорошие отношения с обоими фигурантами.

Обсудив с Примаковым возможные варианты ситуации, мы приняли решение ввязаться в нее, ибо, во-первых, симпатизировали Горбачеву, а во-вторых, серьезной альтернативы ему просто не было.

Я, разумеется, ничего не мог ответить на эту идею без разговора с Горбачевым. Поехал на Старую площадь. Михаил Сергеевич после раздумий попросил продолжить переговоры, по крайней мере не уклоняться от них, попытаться внести в них конкретное содержание, то есть выяснить, что за этим стоит конкретно.

Вернувшись в институт, тут же позвонил Анатолию Громыко. Он немедленно приехал ко мне. Сказал ему, что Горбачев отнесся к размышлениям на этот счет со вниманием. Но хотелось бы уточнить (здесь я говорил как бы от себя), что реально скрывается за этим сюжетом, какие реальные интересы. Ни Вам, Анатолий Андреевич, ни мне не хотелось бы во всей этой истории оказаться закулисными придурками.

— Александр Николаевич, — сказал младший Громыко, — чтобы не наводить тень на плетень, я изложу то, что сам думаю по этому поводу. Если это покажется неприемлемым, то будем считать, что я говорил только от своего имени и по своей инициативе. Мой отец уверен, что возглавить партию в сложившихся условиях может только Горбачев. Он, Громыко, готов поддержать эту идею и сыграть инициативную роль на предстоящем заседании Политбюро. В то же время отцу надоело работать в МИДе, он хотел бы изменить обстановку. Речь идет о Верховном Совете СССР.

Я опять поехал в ЦК. Михаил Сергеевич долго ходил по кабинету, обдумывая, видимо, варианты ответа. Он задавал мне какие-то вопросы и тут же сам отвечал на них. Вел дискуссию с самим собой. Ясно было, что ему нравится это предложение. Он понял, что "старая гвардия" готова с ним работать, отдать свою судьбу в его руки. Это было главное. После двух неудач с больными старцами — с Андроповым и Черненко — надо было уходить от принципа иерархической наследственности. Громыко был лидером оставшейся группы "стариков".

Наконец Горбачев сказал: "Передай Андрею Андреевичу, что мне всегда было приятно работать с ним. С удовольствием буду это делать и дальше, независимо от того, в каком качестве оба окажемся. Добавь также, что я умею выполнять свои обещания".

Ответ был осторожным, но ясным.

Анатолий Громыко, получив от меня это устное послание, отправился к отцу, а через некоторое время позвонил мне и сказал:

— Все в порядке. Все понято правильно. Как вы думаете, не пора ли им встретиться с глазу на глаз?

— Пожалуй, — ответил я.

Мне известно, что такая встреча состоялась. Судя по дальнейшим событиям, они обо всем договорились.

Конечно же, переговоры с Громыко были, как я полагаю, не единственным каналом подготовки к избранию Горбачева. Я знаю, например, что Егор Лигачев встречался в эти дни с ведущими периферийными членами ЦК, убеждая их поддержать Горбачева. Тем самым Егор Кузьмич с самого начала привязал себя к колеснице реформ, которая потом в силу разных обстоятельств беспощадно выбросила многих пассажиров на обочину политической жизни, в том числе и тех людей, без которых реформы просто не состоялись бы, по крайней мере, в ближайший десяток, а возможно, и больше лет.

Так открывалась новая страница в жизни Советского государства. Она продолжалась с марта 1985 до декабря 1991 года. Всего пять с половиной лет, а сколько событий и перемен вместилось в крохотный отрезок истории.

Все, что собираюсь написать о Михаиле Сергеевиче, — сугубо личные, но заинтересованные наблюдения и размышления. Это портрет человека, каким я его видел, знал, понимал или тешил себя иллюзией, что понимаю и знаю. Постараюсь, чтобы пережитые мной прозрения и разочарования, острые, иногда болезненные, воспоминания о собственной сверхосторожности, дешево упущенных возможностях в демократической эволюции, мои сегодняшние политические взгляды и пристрастия минимально сказались на отношении лично к Горбачеву.