Омут

На третий этаж взлетел так быстро, словно в спину дул ураганный ветер. Стальная дверь, которая была запертой во время моего первого визита, теперь была распахнута настежь. Длинный коридор был пуст и не освещался. Лишь вдалеке, там, где располагалась камера номер «девять», был различим рассеянный свет, падающий в темноту коридора прямо из дверного проема изолятора.

Я почувствовал неприятное волнение. С чего бы это вдруг такая халатность со стороны персонала? Мало того, что дверь в отделение открыта нараспашку, так еще и камера не заперта. Тоже мне «режимный объект»! Так у вас все «психи» разбегутся. Понятное дело, это был мысленный сарказм, не более. Однако если следовать логике здешних карателей, то следовало мыслить именно так. И это настораживало.

Чем ближе я приближался ко входу в девятую камеру, тем сильнее билось сердце. Впереди послышались шорохи. Подойдя, заглянул в приоткрытую дверь. Мамы внутри не было. Вместо нее у койки возилась какая-то полная, невысокая, пожилая женщина, одетая в голубой медицинский костюм. Она бесцеремонными движениями упаковывала постельное белье, стараясь уместить простынь и пододеяльник в застиранную донельзя наволочку.

– Простите, – обратился я к ней, – Вы не подскажете где пациентка из этой… из этой камеры?

Тетка недружелюбно, но, в то же время без особого интереса, посмотрела на меня и продолжила паковать белье.

– Померла.

– Как померла?

– Молча. Жила себе жила, да и померла. Сегодняшний, что ли? Не знаешь, как люди мрут?

Я выронил бумаги, которые до этого сжимал так, словно они были самой важной вещью в жизни. Следом за ними сполз на пол и я, хватаясь за стальной косяк двери. Ноги стали ватными и подкосились сами собой.

«Все обстоит гораздо лучше, чем можно было изначально себе представить», – всплыли в голове слова главврача, который тут же, с задором в голосе, сообщил о предстоящих водных процедурах, которые полезны его заржавевшим от времени суставам.

– Как она умерла? – спросил я таким жутким голосом, что сам испугался.

На этот раз тетка отреагировала на вопрос со всей серьезностью. Мне даже не пришлось угрожать ей или применять силу. Она отложила в сторону тряпки и села на койку, а когда увидела меня на полу, трясущегося и комкающего хрустящие бумажки, то тихим, дрожащим голосом выдавила:

– Сердце у нее… Инфаркт.

– Как?! – прорычал я.

– Эвтаназия. Ей укол сделали.

– Зачем?

– А я почем знаю? Есть приказ – мы исполняем. Начальству видней, наверное. А ты вообще кто?

Я не ответил. Посмотрел на часы, прикинул, где в местных окрестностях располагаются ближайшие бассейны, встал и быстрым шагом двинулся к выходу. Нужно было успеть застать Карла Генриховича резвящимся в стерильной воде бассейна.

Глава 24. Бассейн

Охранник, на выходе, попытался меня задержать. Не думаю, что он делал это для того, чтобы обезопасить главврача. Скорее это была мелкая, пакостная месть за унижение, которому я его подверг накануне. Он сидел в своем аквариуме и, как всегда, читал газету, старательно делая вид, что не замечает сдержанных просьб открыть замок и выпустить меня наружу. Удар ноги о турникет и звон хромированных труб заставили его сначала подпрыгнуть на месте, а затем и торопливо нажать нужную кнопку. Когда я проходил мимо стеклянной будки, он вжался в ее противоположную стенку и проводил меня округленными от страха глазами.

Я пробежал пешком четыре с лишним километра, даже не задумываясь о том, что можно было без особых проблем проделать этот путь на общественном транспорте. На самом деле так даже вышло бы намного быстрее, но в тот момент я не стремился мыслить рационально. Всю оперативную память в голове занимали слова Карла Генриховича: «все обстоит гораздо лучше, чем можно было изначально себе представить…».

Когда я вошел, а точнее ворвался, в холл бассейна «Арена», вся моя одежда уже была насквозь пропитана потом. Не обращая внимания на возмущения и возгласы, доносившиеся с рецепции, быстрым шагом прошел в мужскую раздевалку.

Я успел как раз вовремя. Карл Генрихович стоял у небольшого шкафчика для вещей и натягивал на тощую, морщинистую задницу полосатые плавки. Без врачебного халата вся его важность куда-то испарилась, и теперь передо мной стоял немощный, сутулый старик, кожа которого была покрыта темно-желтыми возрастными пятнами. А отсутствие очков в золотистой оправе окончательно превращало психиатра-убийцу в жалкое создание.

Он услышал тяжелое дыхание за спиной и обернулся. Вопреки ожиданиям, старик не удивился, не испугался и даже не сделал вид, что обеспокоен моим внезапным появлением. Напротив, Карл Генрихович неспешно взял с лавки белые, полупрозрачные трусы, аккуратно сложил их вчетверо и положил на верхнюю полку шкафчика для одежды.

– Вы зря так спешили, голубчик, – тихо, нараспев сказал он, – Я же сказал, что у меня важные водные процедуры. А я никогда не их не пропускаю. В моем почтенном возрасте пренебрежение терапией – слишком большая роскошь. Вы умеете плавать?

Я, не говоря ни слова, плотно затворил дверь раздевалки. Карл Генрихович обернулся на другую дверь – ту, что вела в основной зал, из которого доносился плеск воды и трель свистков тренеров.

– Рыпнешься – убью.

– Николай Евгеньевич, – психиатр вздохнул, взял из шкафчика полотенце и собирался уйти, но я рявкнул так, что тот подпрыгнул от неожиданности.

– Стоять!!!

Наконец его лицо изменилось. Уголки рта опустились вниз, и даже некоторые морщины разгладились. Я быстро двинулся в его сторону. Нас разделяли не более пяти метров. Он швырнул в мою сторону полотенце и выскочил в проход. Его голос разливался эхом по коридору. Сначала он просто орал, но когда выбежал в зал с бассейнами, завопил:

– Спасите! Охрана! Вызовите ох…

Последнюю фразу старик не успел закончить. Он поскользнулся на мокром полу, его левая нога подкосилась и взметнулась выше головы, которая в свою очередь, со звонким треском ударилась об угол бортика бассейна. Карл Генрихович безвольной, дряблой массой рухнул на мокрую плитку. Из-под головы стала быстро растекаться вязкая, темно-красная лужа. Открытые глаза безжизненно уставились в высокий потолок, а шум отдыхающих и плеск воды в бассейне мгновенно стих. Все это я видел стоя в узком, не освещенном проходе, отделявшем мужскую раздевалку от основного зала. На меня никто не смотрел. Все взгляды были прикованы к безжизненному телу, некогда принадлежавшему кандидату медицинских наук, профессору, психиатру Готлибу Карлу Генриховичу. Я постоял еще немного, и, убедившись, что старик не подает признаков жизни, покинул здание бассейна.

Маму похоронили на городском кладбище, которое хоть и называлось городским, все равно находилось за чертой города. Пришлось вытерпеть скандал, учиненный Машей, когда она узнала, что я не намерен сжигать тело собственной матери в крематории, чтобы потом выбросить пепел на свалку. Она не желала слушать ни доводов, ни увещеваний. Моя жена никак не могла взять в толк, для чего тратить лишние деньги из семейного бюджета на организацию похорон на дорогом кладбище, если человек, которого предстояло похоронить, не добился в жизни никаких выдающихся успехов и не имел, в итоге, армии восторженных поклонников.

Она суетилась на кухне, готовя на скорую руку ужин, и без умолку изобиловала возмущениями:

– Нет, я понимаю, когда создают мемориалы каким-нибудь видным деятелям… Ну, я не знаю. Артистам там… Ученым известным. Медикам, в конце концов!

– Ага. Психиатрам, например! Да? – огрызнулся я, но она, конечно же, не оценила глубины моего сарказма.

– Да хоть педиатрам! Если этого врача при жизни уважали, если есть люди, которые готовы регулярно носить ему на могилу деньги, и эти деньги станут дополнительным источником пассивного дохода для осиротевшей семьи, то почему нет? Но кто?! Скажи мне, кто будет носить деньги твоей выжившей из ума матери? Да ты сам, я уверена, на следующий же день забудешь, что она вообще когда-то существовала! Она всю жизнь только и делала, что вдалбливала прыщавым подросткам, что «жи» и «ши» пишется через «и»! Или ты думаешь, что ее бывшие ученики будут тратить «кровно заработанные» на ритуальные пожертвования?