Он, она и Анжелика

— Ой, пожалуйста, не надо, только не это. Пожалейте бедного кота.

— Издеваетесь?

— Нет, но жить с вами, должно быть, чертовски трудно.

— Я знаю.

В трубке наступило молчание — диалог становился рискованным.

Гаррет положил трубку, чувствуя себя последним идиотом. Войдя в класс, он перехватил какой-то странный взгляд Сэма.

— Чего это мы так улыбаемся?

Он что, никогда не видел, как я улыбаюсь? Гаррет сделал серьезное лицо. Все усердно занимались компасами, на доске виднелись кое-какие схемы. Сэм сделал все как надо, можно было не спешить и поговорить подольше.

Гаррет достал свернутые в рулон карты по ориентации на местности и раздал курсантам. И через минуту с головой ушел в работу: отвечал на вопросы, показывал и рассказывал, занимался тем, что действительно знал и умел, как никто. Он отдался привычному ходу вещей, и все стало на свои места, почти заслонив Ее. Почти.

Он заметил, что ни полковник Берта, ни Петти не пользуются косметикой. А им бы совсем не помешало чуть-чуть подкраситься.

Группа попалась хорошая, все были исполнены энтузиазма, хотя и неопытны, кроме полковника Берты, которая почти сразу же принялась вместе с ним и Сэмом учить остальных читать карты и пользоваться компасом. Некоторые, среди них Петти, совсем недавно вступили добровольцами в местные поисково-спасательные организации. Приехали несколько профессиональных пожарных из США, где в некоторых штатах спасательная служба относится к их ведомству.

Отличная группа, а он никак не может сосредоточиться. Только и делает, что посматривает на часы и ждет обеда.

Я голоден, сказал он себе, прекрасно понимая, какого рода голод его терзает. Зов плоти. За все эти годы никаких увлечений, воздержание — вот откуда эта постыдная невоздержанность.

Но вот, наконец, и обеденный перерыв! Пока все усаживались за длинным столом, Гаррет занял два места напротив себя для Анжелики и Тони.

А потом открылась дверь и вошли они. Тони помотала головой, стряхивая снег со своей рыжей гривы, и потопала ногами.

Она была в его старой армейской куртке и джинсах, которые висели на ней мешком.

Прямо девушка с плаката о помощи бездомным.

Только вот голоса сразу смолкли, а взоры обратились на нее. Небось дух захватило, мрачно подумал Гаррет.

— Привет всем! — сказала Тони, махнув рукой, и, повернувшись, стала помогать Анжелике снимать куртку. В результате она не заметила ухмылок и многозначительно поднятых бровей на лицах пожарных.

Эти пожарные все молодцы, как на подбор, — высокие, крепкие, симпатичные, уверенные. Ради таких женщины идут на все.

Тони сняла куртку и оказалась в его толстой клетчатой рубашке из шотландки, надетой поверх белой водолазки. Чисто пугало огородное. Да только где ты найдешь пугало с таким бюстом, который не спрятать даже самой мешковатой одежкой? Что же до бело-красных клеток рубашки, то они, по идее, не должны были гармонировать с ее волосами. Так ведь мало того, что гармонируют, по еще и подчеркивают их роскошный огненный цвет.

— Теперь попятно, почему мы так улыбались утром, — прошептал Сэм. Гаррет бросил на него колючий взгляд и встал. Ему ужасно захотелось положить руку на плечо Тони и поцеловать ее в шею. На тот случай, если кому-нибудь из пожарных закрались в голову кое-какие мыслишки.

Однако вместо этого, мысленно ругая себя за ребячество, Гаррет приподнял Анжелику и поцеловал ее. Разговоры за столом возобновились. Гаррет взял пальцами прядку волос, выпавшую у Анжелики из криво заплетенной косы, и заправил ей за ушко.

— Шоколадное печенье, — сообщила Анжелика, показывая ему большой бумажный пакет.

— Много? — спросил Гаррет, с опаской глядя на него. Между тем Тони как-то уж очень сосредоточенно рассматривала висевший у двери плакат, изображавший искусственное дыхание рот в рот. Хорошо, что этот метод уже не изучают на живых людях, иначе он бы, как пить дать, пригласил ее на тренировку.

— Хватит на всех, — ответила Анжелика. — Мы так веселились, пока его пекли.

— Правда? — Гаррет взглянул на Тони. Ей бы небось сейчас лимузин с открытым верхом и мчаться по береговому калифорнийскому шоссе со скоростью сто двадцать миль в час. Вот это было бы весело. И тогда он со спокойной душой мог бы забыть про поцелуи раз и навсегда.

— Это правда было весело, — ответила Тони со слабой улыбкой. — Только вот печенье… — Она в замешательстве посмотрела на Анжелику.

— Замечательное, да? — с придыханием спросила Анжелика.

Тони улыбнулась. И сказала неправду:

— Да, замечательное.

Так, с удовлетворением отметил Гаррет, лгунья. И как раз тогда, когда я по глупости уже собрался считать ее совершенством. Хотя, с другой стороны, если бы она была настоящей, закоренелой лгуньей, это бы так не бросалось в глаза.

— А в следующий раз мы испечем овсяное печенье с изюмом, — сообщила Анжелика.

Одно ухо Тони было в муке. Интересно, как она умудрилась по уши вываляться в муке?

И вдруг ему стало ужасно жалко, что его не было там с ними. Вместо того чтобы сидеть здесь, занимаясь своим любимым делом…

Возьми себя в руки, Бойд.

Одну минуточку, сказал внутренний голос, вот только сотру муку с уха.

Гаррет протянул руку и осторожно стер белое пятнышко. Пальцы коснулись ее волос — они были словно шелк. И жгли огнем.

Им овладело сумасшедшее желание запустить обе руки в гущу ее волос и целовать — в губы, в глаза, в нежное белое горло.

Ее взгляд взлетел к его губам, словно его мысли передались ей мгновенно. Их взгляды встретились. В нефритовой зелени ее глаз горела страсть.

Гаррет поспешно отдернул руку. Не надо было дотрагиваться. Даже если теперь эти чертовы пожарные и поняли, что нечего губы раскатывать.

А собственно, почему его это так беспокоит? Она ведь ему не принадлежит.

— Мука, — пояснил он.

— У нас все было в муке, — радостно оповестила Анжелика. — Люблю печь печенье. Так весело, все кругом летит, а потом еще его надо есть.

— Мы будем с тобой вместе печь печенье, когда Тони уедет, — сказал Гаррет. — Обещаю.

Вот так. Маленькое напоминание самому себе. Тони уедет, и ему будет некому ставить очки в своей дурацкой таблице. По крайней мере, в ближайшем будущем. Так что остается быть за маму самому.

А почему бы и нет? Почему бы ему и не быть за маму, за папу, за дядю, за тетю? Этому что-нибудь мешает? Не тому же ли учит он сам в своей школе: если хочешь чего-то добиться, приложи все свои силы и добьешься непременно?