Она моя

— Зачем? — повторяю вопрос, встречая его пристальный взгляд.

Умудряется оценивать мое психологическое состояние.

— Сама все понимаешь. По факту ты раскрыла целую группу. Никто после этого живым не уходит.

Понимала и понимаю, но все еще на что-то надеюсь. Он спас меня? Зачем?

— Я бы молчала!

— Януш знал, что делает! — тут и Тарский срывается. Выдохнув облако сизого дыма, повышает и ожесточает голос. — За нами уже тянулся хвост. Если бы не я, тебя бы убрал другой агент. Ян обдумывал это не день и не два, приказ уже прислали! На этом этапе его отменить невозможно. Если у агента на руках директива, слова, блядь, перестают работать.

Сегодня я, по собственным ощущениям, уже была обеими ногами в могиле, но когда сам Гордей все это озвучивает, паника не просто возвращается… Она усиливается, сбивая внутри меня все режимы и нарушая терморегуляцию — то жаром заливает, то холодом окатывает. Бесконечно сотрясает мое тело, даже когда стягиваю плотнее ворот халата, обхватываю себя руками и растираю ладонями плечи.

— Если ты хочешь, чтобы они думали, что ты меня пристрелил… — голос срывается, и я содрогаюсь. — Разве им не нужен труп?

Пытаюсь убедить себя, что даже если Таир действительно спасал меня, верить ему больше не следует. Как бы больно ни было это признавать, у него, очевидно, на все найдутся веские и рациональные причины. Не чувства.

Не любовь…

— В Польше полиция быстро реагирует. После выстрелов шум поднимется. Соберут показания по соседям, произведут забор крови, исследуют пули. Этого достаточно, чтобы выиграть время.

— Какое время?

— Ты должна исчезнуть.

— Каким образом? — конечно же, его слова меня пугают.

Хотя, казалось, готова умереть. За что я цепляюсь? За что? Настолько потеряна, что не сразу замечаю, как Тарский тушит в хрустальной пепельнице третий окурок, снова шарит ладонью под крышкой и, выудив какой-то красный блокнот, направляется с ним ко мне. Опуская взгляд, вижу, что это загранник немецкого образца.

— На рассвете пересечем границу с Германией. Отправишься в миграционную службу и добровольно сдашься, предъявив этот паспорт.

Открываю и замираю.

— Что? — фотография моя, но имя… Урсула Майер. — Что это значит?

— Доверься мне.

— Нет, я так больше не могу! Либо ты объясняешь мне, либо стреляй уже в голову, — выпаливаю, не скрывая отчаяния. — Что это значит? Разве твоя сестра не числится погибшей?

— Она числится в розыске, как агент. О том, что она мертва, в Германии не знают.

— Меня же сразу повяжут!

— Да, — спокойно подтверждает Тарский. — Урсула Майер — крупная добыча. Первым делом они свяжутся с нашим управлением. Сообщат, что ты у них. А потом… Тебя начнут допрашивать, Катя, — информирует, неразрывно глядя мне в глаза. — Не волнуйся, физический вред тебе не причинят. Но допрашивать будут очень долго. Давить психологически. Запутывать и вести расчет на усталость. У нас там есть свой человек. Ты, безусловно, не поймешь, кто именно. Но он обязательно с тобой встретится. Я научу тебя, что говорить, потому что от того, что ты расскажешь, будет зависеть решение нашего управления.

— И каким оно должно быть? — сухо уточняю, будто не услышала сейчас, что Тарский намеревается бросить меня в самое пекло.

— Если МИД подтвердит твою личность, предложат обмен заключенными. Это обычная практика.

— А если не подтвердит? Они-то знают, что Урсулы нет в живых!

— К тому времени, как ситуация развернется, я отправлю рапорт и все решу, Катя.

— Но если они не захотят… — мне очень страшно просто представить развитие событий, которое Тарский оговаривает. А он вынуждает меня через все это пройти в одиночку. — Сталин сына из плена на фельдмаршала не выменял, потому что тот был обычным рядовым. А я вообще никто!

— Ошибаешься, Катенька.

— И что это значит?

Гордей тяжело и сердито выдыхает.

— Мать твою, Катя… Научись уже мне доверять!

— Доверять? Думаешь, теперь это возможно??? — выкрикиваю, разбиваясь в боли. — Ты меня использовал! И все это время просил верить… Что ты молчишь???

— А что ты хочешь услышать? — рявкает в ответ. — Да, ты не должна была вспоминать этого мужика. Не должна была узнать о том, что он был любовником твоей матери. Не должна была догадаться, что конкретно ты сама служила эксклюзивной приманкой.

— Поэтому ты тогда разозлился, да? Когда Федор попросил нарисовать его портрет, ты понимал, что я могу вспомнить, где на самом деле видела Потоцкого! Только поэтому… Ты боялся разоблачения, а я думала, что ты обо мне беспокоишься, — от саднящей душу боли голос садится.

Тарский прищуривается и совершает выразительно-глубокий и отличительно-медленный вдох.

— Не стоит сейчас махом обесценивать все, что я делал и говорил на протяжении трех лет.

— Ты мне угрожаешь?

Звучит именно так.

— Я сказал, тормозни, Катенька.

Ярость Таира дает выход моей. Выламывает последний шлюз, взмывает огненным валуном вверх и выплескивается наружу.

— Да пошел ты со своими предупреждениями, — размахнувшись, бью его по щеке. — Товарищ майор, твою мать! Скотина ты ментовская! Ненавижу твои погоны!

Второй раз ударить не позволяет. Хватает оба запястья и дергает меня на себя. Лицами сталкиваемся. Едва ли не губами… Глаза черные, голодные и дикие. Прожигают яростью и страстью.

— Осторожно, Катенька. Тебе на этих погонах еще ноги царапать придется.

Знаю ведь, каким становится Тарский, если его разозлить. Помню, каким путем выход эмоциям дает. Но остановиться не могу. Слишком много чувств вырвалось, чересчур много образовалось новых — горючих и непреодолимых. Я утратила контроль над тем самым пламенем. Сегодня оно меня облизало языками. До ночи сожжет. А завтра? Завтра может не настать…

Глава 32

Катерина

— Даже не надейся, что я еще когда-то позволю тебе к себе прикоснуться, — запальчиво выговариваю я.

Тарский в ответ так смотрит, что выдержать этот взгляд не получается. Опуская веки, громко выдыхаю. Не знаю, какого ответа жду… Да какие ответы? Гордей лишь крепче сжимает мои запястья, словно требует смотреть на него. А я не могу. На саму себя злюсь. Он меня использовал. Растоптал. А теперь еще намекает, что трахать будет в своем чертовом кителе! А я все стою и чего-то жду…

Поднимая взгляд, вроде как готова к той сумасшедшей энергетике, которую Гордей излучает, и все равно… Вопреки всему сердце екает. Едва успеваю вдохнуть, как он прижимается к моему рту своим. По телу пьянящая волна несется. Ударяет в голову знакомым хмелем. Отливая обратно, рассыпается по коже мурашками.