Она в отсутствии любви и смерти
Шрифт:
Подруга. Он не пишет.
Мать. Отстань! «А мне и не надо! Мне чего попроще. Я устала от исключительных». (Торжествующе .) И вот тут-то с троеточия: «… Дорогой капитан, а не отправились бы вы…»
Подруга. Как здорово!.. (Медленно.) С ходу сочинила такое! Может, ты у нас писатель?
Мать (засмеялась). Я тренировалась, Верочка, к твоему приходу.
Они возвращаются в комнату матери, собирают огурцы, вновь раскладывают на лицах и лежат на тахте и молчат. В это время звонок в его квартире. Он открывает дверь. На пороге Она. Он протягивает ей кофту.
Она. Все
Подруга (вдруг). Но вообще-то… я… наверное, достану билеты… на этот вечер «после тридцати»… Я развила с утра деятельность… Естественно, у меня оказалась пациентка… Конечно, мне рядом с твоею красотою…
Мать (тихо). Да ты что…
Подруга хочет прервать ее.
Тт-тс… помолчи немножко… а то мы, кажется, перезвенели. (Идет в ее комнату, включает магнитофон.) Расслабь лицевые мускулы… Ах, как хорошо… Который час, кстати?
Подруга. Еще рано. Одиннадцать.
Она (возвращаясь с кухни). Который час?
Он. Одиннадцать.
Она стоит и что-то высчитывает молча, шевеля губами.
Как ваш в розовых джинсах?
Она. Я все понимаю по дороге. У меня даже есть теория на этот счет: когда движешься — становишься машиной и, наверное, тогда-то и включается подсознание. Недаром — машинально от слова «машина»… Пока я шла домой, я установила, что оставила у вас кофту и что… как ни странно, нигде больше не было объявления о «певице». Оно висело только у моего дома. Поэтому, когда я увидела этого, в розовых джинсах, я совсем не удивилась: он оказался тем самым типом… который уже месяц торчит против моего окна, когда наступают сумерки.
Он (усмехнулся). Значит: все-таки…
Она. Пришлось побыстрее уносить ноги. А то у меня беда: если я нравлюсь человеку, а он мне понятен, я его начинаю доводить. А это не все терпят. (И вдруг быстро направилась к окну.)
Он. Что?
Она. Так… удостовериться… кое в чем… Сколько сейчас?
Он. Четверть.
Она. Ну, прощайте.
Мать (Подруге). Я начинаю волноваться.
Подруга. Да ну тебя, кто возвращается в это время?
Он. Прощайте.
Она. Прощайте… (Медленно идет к двери.) Черт! Ах черт! (Вдруг беспомощно садится и начинает лихорадочно стучать зубами.) Только вы не бойтесь. (Ее бьет озноб.) Это пройдет… Мне нужен горячий чай! (Кричит.) Мне холодно!
Он (в панике). Что вы! Чтобы! (Срывает с кровати брезент и начинает укутывать ее.)
Она (требовательно). Мне холодно! Мне холодно! Мне холодно!
Он. Сейчас… Сейчас…
Нелепо кутает ее в брезент.
Она (сидит, стуча зубами, закутанная в брезент). Я южный человек… Я не могу без солнца! (Дрожь постепенно затихает.)
Он. Получше?
Она (кивнула, усмехнулась). Слушайте, а вы не испугались! Здорово! Вы совсем не испугались. Обычно все они боятся больных. Притом даже не то чтобы заразиться боятся, просто больной им неприятен. А вы… вы первый, не испугавшийся моей странной лихорадки… Потрясающе! Знаете, у меня есть мальчик знакомый… и он, вместе с моей подругой
Эрикой, навещал в больнице еще одну нашу общую подругу. Она лежала в психиатрической клинике. И мальчик ее полюбил. Потом девочка выздоровела — и люди расписались. Вы не представляете, что устроили они… И не потому, что они ее не знали или она им не нравилась. Нет, потому, что девочка лежала в нервной клинике! Я часто задаю себе вопрос: откуда такое отвращение к страданию?Он усмехнулся и невзначай дотронулся до ее лица.
(Тотчас вскочила.) Мне надо позвонить. (Торопливо набирает номер).
Звонок в комнате матери.
Мать. Алло…
Она молчит.
Алло! Алло!
Она. Это я.
Мать (кричит). Где ты находишься? Я схожу с ума!
Она молчит.
Ну где ты? Ну умоляю! Ты будешь отвечать?
Она. Нет.
Мать. Ну хорошо, только ответь: с тобой что-то случилось? Ну? Ну? Я умоляю!
Она. Нет. Я скоро выезжаю. (Вешает трубку.) Подруга. Слава Богу! Где она?
Мать. У Эрики.
Подруга. Что же ты не могла сама туда позвонить?
Мать. Она телефона не дает.
Подруга. То есть как это — не дает?
Мать. Отстань!.. Боже мой, я почему-то вдруг так испугалась!
Замолкают. В это время в кухню возвращается Третий джазист. Он молча присоединяется к двум остальным. Они играют мелодию, которую по-прежнему слушают Мать и ее Подруга. В ванную входит Его жена: лицо заплаканное, долго моет лицо, потом начинает накладывать маску из клубники.
Его жена. Сволочь! Ах, какая… (Уходит, бешено хлопнув дверью.) Она (помолчав). Что меня особенно удивляет: самая тонкая перегородка — это между больными и здоровыми — и нет большей пропасти. Да, я что-то забыла…
Он. Забыли дрожать.
Она. Нет! Нет! Это была правда! Слышите! Тут вы ничего не поняли. Все так прекрасно понимали! Это у меня проходит… И так же внезапно появляется! Это правда! Правда! Который час?
Он. Двенадцать.
Она. Вы спросили, почему я не боюсь ничего? У меня есть такая теория: с рождения в человеке заложена интуиция. Но мы ее с возрастом — засоряем. В истинном виде интуиция остается только у детей и у животных. Так вот, я ее в себе не заглушила. Когда я вижу два яблока — красное и зеленое… и интуиция подсказывает мне: возьми зеленое, я все-таки беру красное… оно оказывается червивым. Поэтому, во-первых, я сразу понимаю: надо ли мне бояться, а во-вторых… (Замолчала. Вдруг серьезно .) А вот вы зря не боитесь меня. Может, я оставила у вас кофту нарочно, чтобы вас погубить! Может… обитало в пространстве некое кровожадное существо… (Помолчав, вдруг.) А если бы вы узнали обо мне ужасную вещь, а? Вы поверили бы?
Он засмеялся и молча дотронулся до ее волос.
(Вскочила.) Откройте дверь! Немедленно! Мне домой нужно! Откройте!
Он испуганно открывает, и Она вихрем уносится в открытую дверь… Он один; Он начинает стелить постель, что-то бормочет. Мать и Подруга лежат с огурцами на лицах и слушают музыку; потом Подруга встает, начинает одеваться. Джазисты закончили играть. Молодые мышцы их затекли — и они шумно возятся и корчат рожи.
Он (бормочет). … Открывается дверь и входит… И оттого, что она психованная… или черт знает отчего… (Задумался.) И вот уже «охладевший и отживший»… А где же — разочарование и мудрость?.. А как же — «Быстро стареют в страданиях для смерти рожденные люди?!» (Смех.) Ужас!