Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
— Ты считаешь, он лишит себя жизни?
— Нет, нет. Я хочу сказать, что его собственный дух убьет его понемногу. Видишь, Макумазан, ему и теперь уже кажется, что дух Умбелази преследует его.
— Другими словами, он сошел с ума, Зикали.
— Да, да. Называй его сумасшедшим, если хочешь. Сумасшедшие живут всегда с духами, вернее, духи вселяются в сумасшедших. Ты понимаешь?
— Понимаю, — ответил я.
— Но смотри, солнце уже село. Тебе следует уже быть в пути, если ты к утру хочешь уехать далеко от Нодвенгу. Вот небольшой подарок для тебя моей собственной работы.
Утром я раскрыл пакет. Зикали подарил мне вырезанную из черной сердцевины дерева умзибити фигурку Мамины. На ней он оставил немного белой древесины, чтобы обозначить глаза, зубы и ногти. Конечно, выполнено грубо, но сходство схвачено верно. Я до сих пор храню эту фигурку. Поразительно! Она стоит, слегка наклонившись вперед, с протянутыми руками, с полураскрытыми губами, как бы собираясь поцеловать кого-то; в одной руке она держит человеческое сердце, тоже вырезанное из белой древесины умзимбити — я предполагаю, что это сердце Садуко. А может, Умбелази.
Но это не все. Зикали завернул статуэтку в женские волосы. Я сразу узнал волосы Мамины. Их обвивали крупные синие бусы, которые она всегда носила на шее.
Прошло около пяти лет. Я снова очутился в отдаленной части Наталя, в районе Умвоти.
Однажды ночью мои фургоны застряли посреди брода небольшого притока Тугелы, который очень разлился в это время. Только к ночи удалось мне вытащить фургоны на берег. Дождь лил, как из ведра, и я промок до костей. Не было надежды развести костер и приготовить себе ужин, и я уже собрался спать, не поужинав. Но вспыхнула молния, и я увидел в полумиле большой крааль на склоне горы.
— Чей крааль? — спросил я одного из кафров, которые из любопытства собрались вокруг нас.
— Тшозы, инкузи, — ответил кафр.
— Тшоза? Тшоза? — повторил я показавшееся знакомым имя. — Кто такой Тшоза?
— Не знаю, инкузи. Он пришел из страны зулусов несколько лет тому назад вместе с Садуко-сумасшедшим.
Конечно! Я вспомнил ту ночь, когда старик Тшоза, дядя Садуко, выпустил из краалей стада Бангу, и мы сражались бок о бок в ущелье.
— Вот оно что! — воскликнул я. — Ведите меня к Тшозе. Я дам вам за это шиллинг.
Соблазненные таким щедрым предложением, кафры повели меня по темной извилистой тропинке, пролегающей через кустарник и промокшие поля. Хотя до крааля было не более полумили, но по тропинке верных два километра. Я был счастлив, когда наконец мы, шлепая по лужам, перешли через последний поток воды и очутились у калитки.
Мы постучали. Под оглушительный лай собак я попросил впустить меня и провести к Тшозе. В ответ услышал, что Тшоза здесь не живет. Что он слишком стар, чтобы видеть кого-либо, что он спит и ему нельзя мешать; что он умер на прошлой неделе и похоронен. И тому подобную ложь.
— Слушай, приятель, — сказал я парню, преподносившему мне все эти небылицы, — ступай к Тшозе в могилу и скажи ему, чтобы он немедленно вышел оттуда живым. Иначе Макумазан поступит с его скотом так же, как Тшоза некогда со скотом Бангу.
Пораженный
необычностью моих слов, парень повиновался, и вскоре при бледном свете выплывшей из-за туч луны я увидел маленького сморщенного старичка, бежавшего ко мне.— Макумазан! — воскликнул он. — Неужели это ты? Войди, добро пожаловать!
Я вошел. За сытным ужином, которым он меня угостил, мы вспомнили былые времена.
— А где же Садуко? — спросил я, зажигая трубку.
— Садуко? — переспросил он и лицо его изменилось. — Он здесь. Ты знаешь, я ушел вместе с ним из страны зулусов. Зачем? По правде говоря, после той роли, которую мы сыграли в битве при Индондакузуке — против моей воли, Макумазан, — я подумал, что безопаснее будет покинуть страну, где предателям нечего рассчитывать найти друзей.
— Правильно! — сказал я. — А где же все-таки Садуко?
— Я тебе не сказал? Он в соседней хижине. Умирает.
— Умирает?! От чего, Тшоза?
— Не знаю, — ответил он таинственно, — я думаю, его околдовали. Уже больше года, как он почти ничего не ест и не переносит темноты. В сущности, с тех пор, как он оставил страну зулусов, он все время странный.
Тут я вспомнил сказанное Зикали пять лет тому назад, что Садуко лишился рассудка.
— Он много думает об Умбелази, Тшоза? — спросил я.
— О Макумазан, он не думает ни о чем другом. Дух Умбелази не покидает его ни днем, ни ночью.
— Могу я видеть Садуко? — спросил я.
— Не знаю, Макумазан. Я пойду спрошу Нэнди. Если можно его видеть, то нельзя терять времени. — И он вышел из хижины.
Минут через десять он вернулся с Нэнди, такой же спокойной и сдержанной, какой я ее всегда знал, только от забот она выглядела старше своих лет.
— Привет тебе, Макумазан, — сказала она. — Я рада видеть тебя, но странно, очень странно, что ты пришел именно сегодня. Садуко покидает нас… Он отправляется в свой последний путь, Макумазан.
Я ответил с грустью, что уже слышал об этом, и поинтересовался, захочет ли он меня видеть.
— Да, Макумазан. Он будет рад. Но только приготовься к тому, что ты найдешь Садуко совсем не таким, каким ты его знал. Иди за мной.
Мы вышли из хижины, прошли через двор и вошли в другую большую хижину, освещенную европейской лампой. Яркий огонь пылал в очаге, в хижине было светло, как днем. У стены на циновке лежал человек. Он закрывал глаза рукой и стонал.
— Прогоните его отсюда! Прогоните его! Неужели он не может дать мне спокойно умереть?
— Ты хочешь прогнать своего старого друга Маку мазана, Садуко? — мягко спросила Нэнди. — Макумазана, который пришел навестить тебя?
Он присел, одеяло спало с него. Да, это был просто живой скелет! О! Где же тот гибкий, красивый предводитель, которого я знавал прежде? Губы его вздрагивали, глаза были полны ужаса.
— Это действительно ты, Макумазан? — спросил он слабым голосом. — Подойди ко мне как можно ближе, чтобы он не мог встать между нами, — и он протянул свою костлявую руку.
Я взял руку, холодную, как лед.
— Да, да, это я, Садуко, — заверил я веселым тоном, — и между нами никто не стоит; здесь только твоя жена Нэнди и я.