Онегия
Шрифт:
– До свидания, Вера Степановна, – улыбнулся Александр. Он явно был доволен сегодняшним днём и уж точно не жалел, что пришёл сюда в этот пятничный вечер.
– Стой! – вдруг рявкнула бабулька. – Ничего с собой не уволок? – она вперила в него свой взгляд-рентген. Включала она его нечасто, но когда это происходило, становилось крайне неуютно, тем более сейчас Александру было, что скрывать.
– Вы что, Вера Степановна? Разве я когда-нибудь так делал? – на лице Александра появилось удивление. Он действительно впервые уносил книжку тайком. Интересно, почему именно сегодня библиотекарша решила спросить об этом?
«Как будто почувствовала. И правда дух этого места», – подумал он.
– Всякое бывает, – недовольно ответила бабулька. – В пятницу мог бы
– Зачитался, Вера Степановна. К тому же… – в голове Александра мелькнула мысль: «Почему бы не узнать об этой девушке у неё? Она-то должна знать».
– Скажите, Вера Степановна. А девушка, что тут была. Знаете её? – спросил он.
– Ух, дармоед. Ещё и девку подавай. Совсем бес попутал. Шагай уже отсюда. Никого не знаю и знать не хочу. В другие места надо ходить в пятницу, чтоб девки были.
Александр так и не понял её ответа: либо она не знает девушку, либо просто не хочет говорить. Но с допросами приставать не стал. Вера Степановна сегодня явно была не в настроении, а значит, на контакт не пойдёт. Он вышел из библиотеки. Ещё раз потрогал карман пальто. Через ткань прощупывалась та самая брошюрка. Александру почему-то стало легче от мысли, что эта книжечка сейчас с ним. На её страницах он как будто нашёл себе близкого друга, одержимого теми же идеями. К тому же, этот дневник напоминал о девушке, ведь именно с него и начался их разговор. Вечером, после ужина, Александр прочитал ещё одну запись…
Дневник художника. Запись №2
Как я попал сюда? Как оказался здесь? Надо всего лишь взять жизнь в свои руки и самому строить свою судьбу. Стремиться. Добиваться того, чего ты хочешь и т.д. и т.п. Я слышал об этом много раз: «Как стать успешным. Как знаменитым. Будь лучшей версией себя. Думай, как победитель». Тысячи советов! Липкая субстанция. Очень липкая. Она пристаёт к ступням, к кончикам пальцев. Она застревает в волосах. Склеивает веки. Она подмешивает к естественным флюидам стойкий запах неполноценности: «Я мог больше. Я должен был… Я ленивый, слабый, трусливый. Я просто неудачник». Но ведь кто-то нарисовал мой портрет именно таким, а значит, и место в картине жизни для меня определено. А значит, получается, не мог? Не мог я поступать иначе, обладая этой внешностью, этим характером, этими способностями, этими наклонностями и желаниями, этим взглядом и мироощущением. Не мог я пойти другим путём. Не мог. Наверное, не мог…
Так с чего же всё началось? Что запустило этот сценарий? И почему именно этот? Мне почему-то вспоминается Мария Ивановна. Моя первая учительница. Именно она заметила мой талант к рисованию. В рамках своего класса, возможно, я и был самым талантливым художником, но когда я оказался в академии, выяснилось, что таких талантов, как я, пруд пруди, и что мои способности вовсе не уникальны. Как сейчас помню Льва Натановича с его замечаниями по моей первой картине. И на протяжении последующих двух лет он разносил мои работы в пух и прах, как будто некий дух отрицания вселялся в него при встрече с ними лицом к лицу. Да, определённо его критика подкосила меня. До сих пор в ушах звучит его картавый говор:
«Дмитрий, Вы упорно продолжаете повторять одни и те же ошибки. Работа света и тени. Пропорции. От Вас требуют реализма. Правдоподобия. И вообще какого-нибудь подобия. Вы же демонстрируете какой-то сюрр…»
Сюрр. Как же он любил это слово. И это несмотря на то, что в нём было целых две буквы «р» подряд. К моим картинам он применял его постоянно.
Потом появилась эта… Снежана Георгиевна. Обычно любой её комментарий содержал три ключевых элемента. Первый элемент начинался со слов «как же всё-таки…» или «какая/какой же всё-таки…», и далее следовало какое-нибудь едкое замечание. При этом Снежана Георгиевна хваталась одной рукой за щёку, как будто у неё резко начинал болеть зуб, и качала головой. Второй элемент – это вопросы, на которые Снежана Георгиевна предпочитала сама давать ответы. И третий элемент – это короткие восклицания в виде аксиом, якобы не требующих доказательств.
Звучало это примерно следующим образом:«Как же всё-таки плоско, Вы пишете. Где глубина? Я не чувствую Ваших работ. Это не работы художника, а цветные картинки. Вот, например, эта с женщиной. Что это за взгляд? Куда она смотрит? Не утруждайте себя объяснениями. Никуда она не смотрит.В пустоту смотрит Ваша героиня. И взгляд у неё такой же – пустой! Поэтому и глаза такие блеклые: нет в них искорки жизни. Не хватает огонька!»
Или, например, так:
«Какая же всё-таки у неё неестественная поза. Кто-нибудь может предположить, о чём она вообще думает сейчас? Не может! И я не смогу. Повторяю ещё раз, – и далее она произносила по слогам любимую фразу, – картина – это не просто изображение на холсте. Она должна о чем-то говорить нам. Нести некую идею. Некий смысл. Должен быть образ, в котором отражена вся суть, весь ваш замысел. Он должен поглощать внимание того, кто на него смотрит. И это возможно, только если за плоской поверхностью рисунка есть некий объём, и этот объём заполнен некой целесообразностью. А здесь что? Здесь молчание! Тишина!»
Итог: к четвёртому курсу студент Дмитрий Пестудный полностью утратил веру в свои способности. Непреодолимые трудности сделали своё дело: учёба больше не представляла для него никакого интереса, а желание стать художником теперь напоминало тлеющий уголёк и уже не жгло сердце, как раньше. Любая мелочь могла легко погасить эту еле мерцающую головешку окончательно, но и в то же время снова превратить в яркое, искрящееся пламя в случае благоприятного развития событий, – всё зависело от контекста.
Но чуда не случилось, и после зимней сессии я был благополучно отчислен. А далее по накатанной… Военкомат бесплатно трудоустраивает лиц мужского пола от восемнадцати до тридцати пяти, предоставляя им еду, одежду и крышу над головой. Правда, почти не платят и трудовой договор только на год, но зато сгодятся почти все -даже самые безнадёжные. Казармы, наряды, солдатская кухня, пьянки в каптёрке у старшины. Голова быстро приходит в порядок, особенно у тех, кто так и не смог найти себя в этом огромном и безжалостном мире. Там моему таланту быстро нашли правильное применение: вместо автомата и лопаты я самоотверженно нёс службу с кистью и банкой краски в руках. Что ж, тоже неплохо. Хоть где-то пригодилось.
Целый год жизни – и вот надорванные плечи свободны от груза ответственности и долга перед кем-то. Иногда мне снится, как я марширую по плацу или отдаю честь командиру. Как ни странно, но это было хорошее время. Тогда, по крайней мере, я ощущал свою причастность к чему-то, видя в подшивании воротничков и в чистке картофеля некую целесообразность бытия. Ведь если от меня требовали это, значит, это кому-нибудь было нужно?
Никогда бы не подумал, что соглашусь с этим, но большинству людей действительно не нужна свобода. Они говорят, что жаждут её, но на самом деле избавятся от неё при первой же возможности, при первом же малейшем намеке на то, что теперь их действительно ничего не держит. После армии стало гораздо хуже. Многообещающая взрослая жизнь предстала во всей «красе». Мгновенно всё вокруг превратилось в однообразный серый пейзаж с вечным поиском дохода и хлеба насущного. Бесконечные возможности дали мне ключ лишь от одной двери, и за ней – я стою на строительных лесах и крашу стены.
На улице немного сыровато, но будем надеяться, переделывать не придётся: не хотелось бы приезжать сюда снова. Странно. Казалось бы, делаю практически то же самое: держу в руках кисть, окунаю её в краску, затем вожу ей по специально подготовленной поверхности. Да, это не холст и даже не лист бумаги. Да, в руках не тоненькая щетинная кисть, а широкая строительная или вовсе валик. Да, я не рисую, а просто крашу. Но ведь это тоже преображение пространства? Это здание выглядит просто ужасно, а после нашей работы оно станет куда более привлекательным. Я практически совмещаю приятное с полезным, ведь это настолько близко тому, что я люблю. Было бы куда хуже, если бы я стал бухгалтером, например, или юристом. Или разносчиком пиццы.