Онейрос

– Господин Фел Дунла, - прочел Гаран, беря записку, лежавшую перед ним на столе.

– Совершенно верно, - улыбнулся молодой человек.

– Вероятно, вы подозреваете, зачем я вас вызвал ...

– Нет, - ответил Дунла.

Председатель откинулся на спинку кресла. Его взгляд стал суровым.

– Как давно вы работаете у нас?

– Уже два года.

– Есть у вас какие-нибудь претензии?

– Как вам сказать? .. Если бы можно было заменить центрифугу...

– Бросьте вы центрифугу... Я спрашиваю, есть ли у вас лично какие-нибудь претензии?

Молодой человек сделал неопределенный жест, который мог означать что угодно.

– Хорошо. Начиная с сегодняшнего дня ваше жалование увеличивается вдвое.

Удивленный, Дунла распрямился в кресле.

– Благодарю вас, но я не понимаю, чему ...

– Скажем, что это - за изобретение препаратов Бонвис и Синевис, которые, кажется, пользуются успехом у покупателей.
– Гаран улыбнулся, но улыбка не осветила его лицо.
– Кстати, мне сказали, что вы сыграли важную роль в уточнении формул ...

– Это верно, я занимался рефлексами мозга и процессами, регламентирующими вегетативную деятельность. Вообще...

Президент поднял руку - жест, выражающий снисходительность. Фел, недоумевая, решил было, что это означает конец аудиенции.

– Еще раз благодарю, - сказал он, слегка склоняясь вперед всем туловищем, что можно было принять за прощальное приветствие.

– А, этого слишком мало?.. Хорошо. Сколько?

Дунле показалось, что он плохо расслышал: губы импозантного господина, холодно смотревшего на него, почти не двигались.

– Это ... снова о деньгах?
– спросил он удивленно.

И тут Гаран впервые позволил себе выразить нетерпение.

– А o чем же? Я прекрасно понимаю, как обстоят дела и не имею ни малейшего возражения. Вы что-то открыли и, естественно, хотите получить за ваш труд как можно больше. Я с этим вполне согласен. Итак, сколько же?

Голубые глаза Фела выразили смущенное недоумение.

– Да, но ... за эти два препарата, как мне кажется ... удвоение зарплаты...

– Господин Дунла, - взорвался президент, - мое терпение на исходе, и будьте уверены, что так вы ничего не добьетесь. Вы меня не знаете...-Гаран вдруг улыбнулся той же ледяной улыбкой и продолжал с деланным спокойствием, сквозь которое прорывалась ирония и желание заставить собеседника понять его мысль: -Я ведь сказал ясно: увеличение жалования имеет причиной, скажем, открытие тех двух препаратов ... Но мы оба прекрасно знаем, что, по сути, речь идет о чем-то совсем другом. Об этом другом я и спрашиваю вас причем советую вам отказаться от наигранной наивности, которая не производит на меня ни малейшего впечатления - сколько?

– Ах, речь идет о другом...

– Представьте себе...
– процедил Гаран.

Фел явно смутился. Его руки мучили красную кожу кресла, взгляд не отрывался от пепельницы на столе.

– Я не понимаю, как вы могли узнать, но если речь идет об Онейросе[Онейрос - по-гречески Сон. ]...
– пробормотал он наконец.

Он казался гимназистом, которого пробирают за какую-то проделку.

– Онейрос?
– снова иронически воскликнул Гаран.

– Значит, у него уже есть и название! Может быть, у вас в кармане лежит и патент.

– У меня?... Нет, я об этом и не подумал ...

– Прекрасно, - решил президент.
– Мы запатентуем его на имя заводов Гар энд Гу.

Но молодой человек, уже оправился от волнения, и слабая улыбка вдруг украсила его худое остроносое лицо.

– Вы что же, думаете, что счастье можно запатентовать?

Гаран уже собирался ответить, но, вовремя проглотив готовые сорваться с его уст слова, вопросительно посмотрел на сидевшего напротив него молодого человека.

– Знаете, - сказал он наконец, - Я не пойму ... может, вы и в самом деле наивный человек? Или просто сумасшедший?

– Потому что говорю о счастье?

Его улыбка определилась и уже не выдавала ни тени смущения. Мало того, на лице молодого человека, где-то в уголках губ, Гаран обнаружил тень злорадства.

– Счастье, - процедил председатель сквозь зубы.

– Вас пугает это слово? Меня - нет. Меня пугает боль, недоверие, злоба...

– М-да ...
– сказал Гаран.
– А в пятнадцать лет вы, несомненно, писали стихи ...

– И они были полны утраченных иллюзий и призывов к самоубийству, засмеялся Фел.

– Вы сильно продвинулись, - сухо констатировал его собеседник. Теперь вы просто призываете к самоубийству. Вы убиваете!

Возмущенный, молодой человек вскочил на ноги.

Ни следа улыбки не читалось больше на его лице, и кроткая голубизна глаз получила металлический отблеск.

– Что это за шутки?

– Понимаю, - спокойно сказал Гаран.
– Не совсем наивный, не вполне сумасшедший. Но бессознательный и тем опасный.

– Господин председатель!..

– Распределитель счастья! Разумеется, дарового. Благодетель - пока в узком радиусе. В рамках одной столицы. Но потом... надеюсь, вы мыслите крупными масштабами, не так ли? Потом счастье распространится на всю страну, на весь континент, на весь мир...

– Да, представьте себе!
– воскликнул Дупла.
– Именно так! Ваша ирония и скептицизм меня не трогают. Впрочем, я уверен, что вы и сами чувствовали себя в последние дни более добрым, более щедрым, как...

– Ошибаетесь, - прервал его Гаран.
– Меня не было в Терезии. И это позволило мне остаться трезвым.

– Несмягченным - хотите вы сказать.

– Нет, я хочу сказать - трезвым. Поверьте мне, обычно я знаю, что говорю... В этом мире ничто нельзя получить из ничего, и вы, как ученый, лучше меня должны знать закон Лавуазье. Все превращается, говорят химики. Все оплачивается, говорим мы. Все, господин изобретатель, от шнурка для ботинок до счастья. То, что не оплачено, - украдено. А общество защищается от воров, даже если эти воры - нового, необычного типа, даже если они крадут не материальные блага, а счастье!

Пораженный, Фел снова откинулся на спинку кресла.

– Странный образ мыслей, - сказал он тихо, словно самому себе.
– Ведь счастье нельзя измерить или взвесить. Подобно жизни и смерти, счастье бесконечно.

Давая его кому-нибудь, вы не крадете его у другого ...

– Вы опьянели от холодной воды, господин философ, - спокойно произнес Гаран.
– И обманываете сами себя, используя пустые слова. Счастье... Прекрасное название для вещи, которая не существует! Покажите мне счастливого человека. Когда вы были маленьким, вам, конечно, рассказывали сказку о "рубашке счастливчика", но, как видно, вы не запомнили ее мораль. Или вы хотите превратить человечество в отупевшую орду, неспособную к работе и слоняющуюся без дела весь божий день?... Нет, господин Дунла, речь идет не о счастье. Ваше изобретение просто подрывает инстинкт самосохранения! И самое плохое в этом то, что кража скрыта, завуалирована, и сам обворованный не замечает, что с ним сделали. Понимаете?

– Нет, - ответил Фел.
– Я не могу за вами следить, у моих мыслей совсем другое направление, словно мы представляем два разных человечества.

– Хорошо, - сказал Гаран.
– Я выражусь яснее. Счастье - это эвфемизм. По сути, как вы сами признались, вы раздаете лишь его ингредиенты доброту, щедрость, радость и т.п., неравномерно распределенные среди смертных. Причем, не случайно, ибо природа может жить лишь неравенством. Если бы все животные были плотоядными, живая жизнь должна была бы угаснуть. Если бы не существовало положительного и отрицательного заряда, электрическая искра не могла бы возникнуть. Если бы существовало только счастье, оно практически было бы аннулировано отсутствием страдания. Социальное неравенство также является законом развития. В то время как одни трудились и воспроизводились, обеспечивая рабочую силу, другие мыслили или оплачивали мозг, предназначенный для того, чтобы мыслить или производить прекрасное... А вы, распространитель вредоносной щедрости, заставляете тех, кто имеет хорошее настроение, давать его тем, кто его не имеет, то есть обкрадывать самих себя в пользу других. Результат: самоубийство двух братьев Леви, которые не могли удовлетворить растущие требования клиентов, самоубийство Августа Робалы, Дарды и еще стольких других. И их моральный убийца - Фел Дунла.