Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный

Потом он вернулся к своему грузовику и надел цепи.

Она ждала его пе^ед аптекой.

Она увидела его ёще издали, как только он вышел из-за угла, замахала 'ему и побежала навстречу.

— Эй, — крикнула она, подошла, продела свою руку в его и сказала — Опаздываете.

— У меня нет часов, — оправдался он.

— Ну, не очень опоздали, сейчас только без двадцати А где вы были?

— Ставил цепи на грузовик.

— Ничего себе. Ставит цепи на грузовик вместо того, чтобы быть со мной!

— Нет, я бы хотел быть с вами, Эмилия.

— Знаете, иногда мне кажется, — сказала она, улыбаясь, — что у вас абсолютно нет чувства юмора.

— Абсолютно нет, — подтвердил он, улыбаясь ей в ответ.

— Посмотрите на меня, — сказала она.

Он посмотрел на нее.

— Ну? ‘

— Вы надели другое пальто.

— Это мое самое лучшее. Я надеваю его в самых торжественных случаях. Воротник — из настоящего хорькового меха.

— А кто это — хорек? '

— Животное.

— Я знаю, но… . .

— Никогда не слышали о хищном хорьке? В этом городе миллионы хищных грызунов, но лишь несколько хорьков. Один из них добровольно отдал свою жизнь на воротник для моего пальто. Замечательно, правда?

— Замечательно. «

, — А еще, посмотрите, — она расстегнула пальто и раскрыла его, широко раскинув руки. На ней была черная юбка и черный джемпер с очень низким длинным вырезом на груди. На шее, поразительным контрастом с ее смуглой кожей, сияла нитка крохотного жемчуга.

— Возбудительно, а?

— Очень возбудительно. ’

— А еще, — произнесла она, подмйгнув, — внизу черный лифчик. Мужчинам ведь нравятся черные лифчики, а?

— Да.

— Ну, если — не возражаете, я застегнусь, а то все свои прелести отморожу. Ладно? — Она запахнула и застегнула пальто. — Бр-р, у меня руки совсем замерзли. — Левую руку она засунула к себе в карман; правую руку, переплетя свои и его пальцы, засунула в карман его пальто. — Вот так славно, тепло и уютно, — сказала она. — Что-то я разболталась, а вы все молчите да молчите?

— Я больше любдю слушать, — сказал он. — Вот и все.

— Ну, а почему так?

— У себя дома я только и делаю, что слушаю.

— Кого?

— Маму.

— М-м-м… Эти мамочки… не говорите мне про них. Вы бы слышали, какую мне лекцию прочли!

— О чем?

— О вас, конечно!

— Почему?

— Господи, да ведь вы — белый господин. Вы — мистер Чарли, — Эмилия хихикнула.

— А, так вот кто это, мистер Чарли!

— Ну, конечно. Вы — и мистер Чарли, и Белый, иногда — просто Мужчина, хотя под Мужчиной может подразумеваться и просто какой-нибудь полууголовник, но обычно это именно белый человек, так что все это одно и то же, правильно я говорю, мужчина?

— Я не знаю. .

— И так несколько часов подряд. Я уж думала, она никогда не остановится. -

— Из-за этого и не получилось в три тридцать?

— Из-за этого. Она ведь брата моего вызвала, чтобы тот поговорил со мной. Он женат, у него двое детей. Сам он водитель. Вот она и позвонила ему- в гараж и попросила передать ему, чтобы он немедленно приехал домой, как освободится. А он только в четыре там кончает. Я и рассчитала, что застряну дома, по крайней мере, до четырех пятнадцати. У него гараж на Двадцатой, около реки. Он к нам приехал в двадцать пять пятого, я с ним поговорила ровно три секунды и ушла.

— А что он сказал?

— Он сказал: «Эмилия, ты сошла с ума».

— А. вы что сказали? '

— Я сказала: «Луис, иди к черту».

— А потом что?

— Он сказал, что если поймает нас вдвоем, то отрежет вам яйца. "

— В самом деле?

— Луис — толстенький уютный таксист, который и не знает, где искать ваши яйца,~ потому что у него давно своих нет, с тех пор, как в пятьдесят третьем году женился на Мерседес. Ничего, что я так говорю?

— Как?

— Ну, наверное, не больно-то прилично. Хотя ведь, я просто повторяю, что он мне сказал. Во всяком случае, я опять послала его к черту и ушла.

— Да ничего…

— Что «ничего»?

— Что вы так говорите. — Он замолчал. — Мы дома никогда не говорим так. Мама очень строга насчет этого.

— Господи, да к черту этих мам, ладно? — воскликнула она.

Он ощутил мгновенную вспышку гнева и потому просто кивнул.

— Что бы вам хотелось? — спросил он.

— Погулять немного. Я люблю снег. Я на нем выделяюсь.

— Вы и так выделяетесь, — сказал он.

— Серьезно?

— Да.

— Вы такие приятные вещи говорите, как сахар медовый. Вот мама и предупреждала меня. Ух, извините, тешили ведь не говорить о мамах.

— Куда бы вы хотели пойти?

— Да все равно куда, какая разница?

Ему не понравилось, как Эмилия сказала это, но он риказал себе не сердиться. В конце концов, она позволяла: му принять на себя всю ответственность. Как бы говорила, что пойдет за ним, куда бы он ни захотел. Она позволяла ему быть главным, мужчиной. «Ведь ты теперь мужчина в семье, Роджер». Он не хотел сердиться на нее, как он вчера рассердился на Молли. Прошлой ночью он начал злиться на Молли, когда она пустилась рассказывать ему про того мужчину из Сакраменто. Потом он себе говорил, что она не должна была начинать разговор про другого мужчину, лежа в постели с ним. Из-за этого он так разозлился. Но все-таки у него было чувство — пусть даже он все время старался убедить себя в обратном, — что истинная причина его внезапного гнева не имела никакого отношения к тому мужчине из Сакраменто. Он сам не мог понять этого, но почему-то он знал, что разозлился на Молли только потому, что она начала нравиться ему очень уж сильно. А дальше он уже переставал все понимать.

— У меня в жизни был еще только один мужчина, который для меня столько значил, — сказала она ночью. — Только один. До тебя.

Он ничего не сказал. Они, обнаженные, лежали в постели у него в комнате, и он чувствовал приятную пустоту и усталость, слышал, как завывает за окном февральский ветер. Кажется, что ветер особенно свирепо завывает ночью, да еще в чужом городе.
–

— Яс ним встретилась, когда мне было двадцать лет, — как раз через год после кончины моей мамы. Это ничего, что я об этом говорю?

— Ничего, — сказал он, потому что он и в самом деле на нее не обижался и еще не сердился, она ему очень нравилась. Он все думал о том, как мать обсмеет его за то, что он снова привел гадкого утенка, а он ей скажет: «Да ты что, мама, она чудная, как ты не видишь?»

— Это была моя первая работа после секретарских курсов. Я в самом деле не знала, как мне быть с работой или с ним. Я никогда не гуляла с мальчиками, да меня особенно и не приглашали. По-моему, и целовалась я до этого, может быть, всего раз пять в жизни. Ну, и один раз, когда в старших классах мы украшали зал для танцев, один мальчик потрогал мою грудь. Я даже не пошла на танцы, потому что меня никто не пригласил. — Она замолчала, потом снова заговорила — А его звали Теодор Мичелсен, и у него был брат, который был священником в Сан-Диего. Он был женат и у него было двое детей — маленький мальчик и маленькая девочка, их фотографии стояли у него на столе. И фотография жены тоже была на столе — все в одной рамке. Ну, такой, которая открывается, как книга. Жена — слева, а двое детей — на правой стороне. Ничего, что я про это рассказываю?