Они появляются в полночь

— Никто ничего не узнает.

— Поклянитесь! — воскликнул умирающий с ликованием в голосе, приподнимаясь с неожиданной для него силой. — Поклянитесь всем, что ни есть для вас святого, всем, чего страшится ваша натура, поклянитесь, что в течение одного года и одного дня вы ни с кем не поделитесь тем, что вам известно о преступлениях, которые я совершал, о смертях, в которых я повинен тем или иным образом, о страданиях, причиненных мной живым людям в том или ином виде… что бы ни произошло… что бы вы ни увидели… Поклянитесь!

Глаза его, казалось, готовы были вылезти из орбит.

— Клянусь! — сказал Обри, и умирающий со счастливым смехом упал на подушки. Смех оборвался, он более не дышал.

Обри удалился на отдых, но заснуть не мог: в памяти вставали подробности его знакомства с этим человеком, все обстоятельства и события за время их совместного путешествия, и он не знал почему, но когда он вспоминал клятву, данную им у одра Его Светлости, по его телу пробегала дрожь и он холодел от страха, как будто предчувствовал, что впереди его ждет нечто ужасное. Встав рано поутру, он хотел было зайти в лачугу, где оставил мертвое тело, но навстречу ему вышел один из разбойников и сообщил, что трупа нет, что сам он вместе со своими товарищами отнес тело на вершину соседней горы сразу же после его кончины — согласно обещанию, данному ими Его Светлости, — с тем чтобы тело его предстало лучам холодного лунного света первой же полной луны, взошедшей после его смерти. Обри был изумлен странной просьбой покойного друга к, взяв с собой несколько человек, поднялся наверх, на самый пик горы, чтобы похоронить покойника. Но на указанном разбойниками месте они не нашли ни тела, ни одежды лорда Ратвена, хотя бандиты клялись, что указали место правильно: именно на этой скале они и оставили мертвое тело. Некоторое время Обри терялся в догадках, пытаясь разгадать тайну, но в конце концов решил, что негодяи втихомолку похоронили покойника, польстившись на его одежду.

Устав порядком от страны, где с ним случились такие ужасные несчастья и где все словно вступило в заговор, чтобы углубить овладевшее им чувство меланхолии и подозрительности, он решил немедленно покинуть Грецию и таким образом очень скоро появился в Смирне. В ожидании судна, которое могло бы перевезти его в Отранто или в Неаполь, он решил разобрать вещи, доставшиеся ему после смерти лорда Ратвена. Среди них он обнаружил футляр, внутри которого лежало несколько разновидностей кинжалов: каждый из них в той или иной степени гарантировал смерть тому, против кого он был направлен. Обри перебирал кинжалы и ятаганы, крутил в руках и разглядывал их причудливые формы и вдруг, к своему изумлению, наткнулся на ножны с орнаментом несомненно точь-в-точь таким же, как на том кинжале, что он подобрал на полу лесной хижины, где была убита Ианта. Он содрогнулся при воспоминании о той страшной ночи и, желая убедиться во всем до конца, отыскал сам кинжал; нетрудно представить, какова была его реакция, когда он попробовал вдеть его в ножны и кинжал, столь необычайной конструкции, легко вошел в них, полностью соответствуя ножнам. Большего доказательства, разумеется, не требовалось. Обри не мог оторвать взгляда от смертоносного оружия — и все же не мог полностью поверить в этот кошмар. Но приходилось верить фактам: та же причудливая форма кинжала, те же краски и на самом оружии, и на его ножнах, тот же роскошный орнамент и тонкая отделка — все вместе не оставляло места для сомнений. К тому же как на кинжале, так и на ножнах он нашел пятна засохшей крови.

Обри покинул Смирну и по пути домой сделал остановку в Риме; первые же справки, которые он навел там, касались судьбы девушки, которую он попытался спасти от лорда Ратвена и его сверхъестественного искусства обольстителя. Родители девушки были в горе, они окончательно разорились, а о бедняжке, их дочери, никто ничего не слыхал со времени отъезда из Рима Его Светлости. Обри чуть с ума не сошел от этих повторяющихся один за другим ужасов, у него были все основания предполагать, что бедняжка пала жертвой того же человека, который лишил жизни Ианту. Он замкнулся в себе, стал угрюм и неразговорчив, все время подгонял форейторов, словно торопился спасти жизнь кому-то, чья судьба была ему дорога. Он приехал в Кале, и морской бриз, как бы уступив его воле и решимости, быстро донес его до берегов туманного Альбиона. Не теряя ни минуты, Обри отправился в свое имение, родовое гнездо, и там, в объятиях любимой сестры, на какое-то время забыл о страшных событиях, приключившихся с ним во время путешествия. Если раньше сестра завоевывала его привязанность почти юношеской грацией, то теперь в ней просыпалась женщина, она стала очень привлекательной девушкой, к тому же она всегда была для Обри добрым другом.

Назвать ее блестящей красавицей было нельзя, красота ее была не из тех, что вызывают всеобщее восхищение в светских салонах и модных гостиных. Вней не было той блестящей легкости и напускной естественности, что просыпается в некоторых красавицах только в накаленной атмосфере переполненных людьми помещений. В голубых глазах не зажигался тот игривый огонек, который часто скрывает отсутствие глубины ума, — наоборот, она несла на себе отпечаток меланхоличности, но не тот, что бывает порожден каким-либо несчастьем или крушением надежд, а тот, что свидетельствует о чувствительности души, о том, что его обладатель способен подняться над пошлостью и проникнуть в более высокие сферы. Поступь ее не отличалась той легкостью, которую приобретает походка женщины, когда ее внимание привлекает мотылек или цветок, и тогда она летит к вожделенному предмету — нет, она шла степенно, погруженная в свои мысли. Когда она была в одиночестве, лицо ее никогда не озаряла улыбка радости, но когда любимый брат выказывал ей свою искреннюю сердечную привязанность и готов был в ее присутствии забыть обо всех своих горестях и печалях, которые — она это чувствовала — отравляли его существование, ее лицо озарялось светлой искренней улыбкой, которую он никогда бы не променял на обольстительную улыбку какой-нибудь светской красавицы. Нельзя было не заметить, что ее глаза и лицо удивительно гармоничны и по-своему прекрасны. Ей было тогда всего восемнадцать лет и она еще не была представлена в свете, поскольку опекуны отложили это ответственное для каждой девушки событие до возвращения брата. Поэтому было решено, что ближайший бал и явится ее приобщением к шумной жизни света. Обри же, говоря по совести, предпочел бы остаться в фамильном имении и предаваться меланхолии, переполнявшей его. Ему были отвратительны фривольности полузнакомых и вовсе незнакомых модных людей: разум его, испытавший столь глубокое потрясение, словно разрывался на части после страшных событий, свидетелем которых ему довелось стать. Однако он все же решил пожертвовать собственным покоем и благополучием ради сестры. Вскоре они приехали в Лондон и начали заниматься необходимыми приготовлениями к балу, назначенному на следующий день.

Народу собралось очень много: балы уже давно не давали, поэтому все, кому не терпелось погреться в лучах улыбок знаменитостей, поспешили сюда. Обри пришел с сестрой. Он стоял в одиночестве в углу, не обращая внимания на царящее вокруг веселье и погрузившись в воспоминания: именно в этой гостиной он впервые повстречал лорда Ратвена. И вдруг он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и прямо в ухо ему зашептал голос, который не узнать было невозможно:

— Помните же вашу клятву.

Оцепенев от страха, Обри не посмел обернуться, дабы узреть фантом, который погубит его. Лишь издали он распознал знакомую фигуру: он все глядел как зачарованный до тех пор, пока не ощутил, что ноги его подкашиваются. С трудом протиснувшись сквозь толпу, он упал в карету, и его отвезли домой.

Он ходил и ходил по комнате торопливыми шагами, обхватив голову руками, словно боялся, что его мозг разлетится на куски от горячечных мыслей. Перед ним снова был лорд Ратвен собственной персоной… обстоятельства, вначале сложившиеся в ужасный хаос… кинжал… его клятва. Он попытался подбодрить себя: нет, нет, это невозможно… Мертвые не восстают из небытия к жизни… нет, нет! Должно быть, просто воображение сыграло с ним дурную шутку, воссоздав во плоти образ, занимавший все его мысли. Невозможно, чтобы все это случилось наяву, в реальной действительности, решил он, следовательно, он мог возвращаться в свет, так как несмотря на то, что он попытался было навести какие-нибудь справки относительно лорда Ратвена, но имя это застывало у него на устах, а потому узнать ему ничего, естественно, не удалось.

Несколько вечеров вслед за этим первым балом они провели с сестрой на ассамблеях одного близкого родственника. Оставив ее на попечении почтенной матроны, Обри удалился в укромный уголок и предался беспокойным и всепоглощающим мыслям. Обнаружив, что собравшиеся начинают расходиться, он через силу заставил себя вернуться в настоящее и, проследовав в другую залу, нашел сестру, окруженную несколькими собеседниками, причем беседа, по всей видимости, велась серьезная. Он пробирался сквозь толпу, чтобы подойти к ней, когда одна персона, у которой он попросил разрешения пройти, обернулась, и пред ним предстали черты того, чей образ был ненавистен ему больше всего на свете. Обри рванулся вперед, схватил сестру за руку и торопливо вывел на улицу; на выходе толпились слуги в ожидании хозяев. Пока они протискивались через эту толпу, он снова услышал, как рядом прошелестел тот же голос:

— Помните же вашу клятву!

Обри не осмелился повернуться, а только поторопил сестру. Они сели в экипаж и вскоре оказались в безопасности — дома.

Обри стал задумчив и рассеян. Теперь, когда он точно убедился, что чудовище воскресло из мертвых, ему пришлось снова окунуться в свои тяжкие раздумья. Сестра окружала его нежным вниманием, но тщетно молила она объяснить причины столь резких перемен в его поведении. Он обронил всего лишь несколько слов, но и они заставили ее перепугаться всерьез. Чем больше он размышлял, тем больше заходил в тупик. Особенно изумляла его собственная клятва, данная умирающему лорду Ратвену: неужели он позволит этому чудовищу безнаказанно творить зло, сметать всех, оказавшихся на его пути, губить невинные души и сеять смерть среди всех, кто ему, Обри, дорог и кого он любит, неужели никак невозможно отделаться от этого исчадия Ада? Ведь его любимая сестра тоже может оказаться жертвой монстра. Но если даже он нарушит свою клятву и обнародует подозрения, то кто поверит ему? Он подумывал и о том, чтобы своей собственной рукой избавить мир от негодяя, но даже над самой смертью, как он прекрасно помнил, мерзавец умудрился посмеяться. Юноша сутками сидел, запершись в своей комнате, и ел лишь тогда, когда приходила сестра и со слезами на глазах умоляла его ради нее поддержать свои силы. В конце концов, устав от добровольного затворничества, он стал выходить из дому, бесцельно бродить по улицам, стремясь освободиться от страшного образа, неотступно преследовавшего его. Платье его совершенно износилось и загрязнилось: Обри настолько перестал заботиться о собственной внешности, что даже старые друзья с трудом узнали бы его теперь, встретившись с ним случайно. Первое время он еще приходил вечерами домой, а потом просто ложился в том месте, где силы его иссякали, там, где его одолевала усталость. Сестра, заботясь о его безопасности, наняла людей, чтобы они сопровождали несчастного юношу в его скитаниях, но те скоро обнаружили, что он всегда убегает от преследователей быстрее, чем иные — от собственных мыслей.

Однако вскоре он вернулся в свет пораженный неожиданно пришедшей мыслью, что своим отсутствием он подвергает опасности многочисленных друзей, оставив их беззащитными перед колдовскими чарами негодяя. Потому Обри решил вернуться в привычное общество и пристально наблюдать за своим роковым знакомым, надеясь предупредить, несмотря на данную им клятву, если понадобится, тех, к кому лорд Ратвен будет проявлять особый интерес. Но когда он однажды вошел в комнату, его подозрительный взгляд и изможденный вид, внутреннее напряжение, столь явственные любящему взору, поразили сестру настолько, что даже она не смогла долго выдержать этого печального зрелища и стала избегать его, как она оправдывалась, для его же блага. Однако это было уже излишним: их опекуны сочли нужным вмешаться в ход событий, сочтя юношу не вполне в здравом уме. Они решили возобновить опеку над сиротами, ведь именно на них покойные родители возложили ответственность за брата и сестру.

Опекуны наняли врача, который постоянно находился при Обри и жил у них дома. Но сам юноша вряд ли даже отдавал себе отчет во всем происходящем и даже не замечал присутствия врача — настолько ум его был поглощен ужасным предметом тяжких раздумий. Вскоре бессвязность речей и странность поведения вынудили врача предписать ему полное уединение и постельный режим. Обри лежал в спальне сутками, совершенно отрешившись от всего земного. И лишь только тогда взгляд его становился осмысленным, когда его приходила навестить любимая сестра. Но иной раз он сильно пугал ее, хватая за руки и умоляя не трогать какого-то человека: