Они пришли с юга

– Ах, вы мне угрожаете! – говорит торговец. – Насколько мне помнится, я сказал лишь, что ваши дела на Восточном фронте плоховаты, но это так и есть, стоит ли так волноваться, добрейший Юнкер? Но, может, вы просто боитесь или вас совесть заела?

– Вы оклеветали меня, утверждая, что я предатель, а я ни в чем не виноват перед моей страной, – вопит Юнкер и тычет пальцем в парикмахера, требуя, чтобы тот подтвердил его слова.

Бедный парикмахер то бледнеет, то краснеет.

– Эхм… гм… – заикается он. – Я… гм… так сказать, не слышал вашего разговора, господа.

Парикмахер топчется на месте, ни жив ни мертв от страха.

– Знаете, Юнкер, для потаскухи нет худшей обиды, чем назвать ее потаскухой. Как видно, то же и с предателями. Иной раз ты только взглянешь, а им уже мерещится, что их обозвали предателями.

– Вам это так не сойдет! – орет Юнкер, багровея от ярости.

– Зарубите себе на носу: хорошо смеется тот, кто смеется последним, – говорит торговец и уходит наконец из парикмахерской.

Но Юнкер еще долго не может успокоиться, голос у него дрожит, руки трясутся. Он вымещает свою ярость на злосчастном парикмахере.

– Почему вы молчали, когда он оскорблял меня?

– Д-да, но я… я не заметил, что он оскорбил кого-нибудь, – робко говорит парикмахер и косится на посетителей, ища поддержки.

– Этот грязный еврей оскорбил меня.

– Но я не заметил этого, господин Юнкер, – почтительно заверяет парикмахер.

– Die dummen Danen! Глупые датчане, – шипит Юнкер. – Не цените преимуществ братского содружества с могущественнейшей и величайшей в истории империей.

– Да, да, конечно, – поспешно поддакивает парикмахер, пытаясь перевести разговор на другую тему.

Но Юнкеру не легко заткнуть рот. Он продолжает изливать свою злобу. Окружающие молчат. А он разглагольствует о войне с большевизмом, с красной чумой. Говорит с проклятых богом евреях, повинных во всех земных бедствиях. У парикмахера совсем жалкий вид. Наконец Юнкер побрит и, приосанившись, как подобает представителю расы господ, выходит из парикмахерской.

* * *

Мартин в восторге от всего того, что ему довелось услышать в парикмахерской, и слово в слово пересказывает это матери.

Ему все больше и больше нравится торговец, который высказал все, что на уме у остальных. Но потом другие впечатления вытесняют стычку в парикмахерской.

Лаус так и не нашел работы, и мало-помалу они с Гудрун свыклись с мыслью, что ему придется ехать на работу в Германию. Они утешались тем, что ему будет там не хуже, чем другим.

Отчасти Лауса толкнула на этот шаг его теща, которая заявила, что думала, раз он берет Гудрун в жены, то будет о ней заботиться. И отчего, мол, он воображает себя слишком важным барином для работы в Германии, коли родной отец Гудрун не считает зазорным там работать? Чем кормиться милостью семьи, лучше бы Лаус вел себя, как подобает мужчине. Ничего не скажешь, теща Лауса умела внести ясность в любой вопрос. Но и Якоб не уступал ей в этом.

– Каждый рабочий, который едет в Германию, поставляет нового солдата в армию фашистов, – заявил Якоб сыну. – Ты разве не понимаешь, что помогаешь этим скотам выиграть войну?

– Но если я не пойду на эту работу, мы с голоду умрем, – оправдывался Лаус, не зная, кого ему слушать.

– Какое нам дело до всей этой войны и политики, – сказала Гудрун. – Нам и без них горя хватает. Каждый заботится о своей семье, и никто не вправе нас этим попрекать. – И она ушла сердитая и обиженная. Легко ли им с Лаусом расставаться! Об этом небось никто не думает.

Карен ночи напролет не спала и все ломала голову, как быть. Иногда она плакала – причин было довольно.

Она помогла молодым сложить вещи Лауса, нажарила в дорогу котлет – путь предстоял долгий, купила сыну новую рубаху и носки.

– Ох, господи, как нам всем не хватает света на улицах, покоя и мира, – с грустью сказала Карен.

И Лаус уехал. Якоб не простился с сыном – они так и не помирились.

Когда кто-нибудь называл в его присутствии имя Лауса, Якоб сердился и мрачнел. Его угнетала мысль, что сын пошел работать на немцев.

– Уж лучше голодать, – твердил Якоб.

Глава седьмая

Вернувшись домой с работы, Вагн стал жаловаться: не хочет он больше работать в конторе, там его никто в грош не ставит, для всех он мальчик на побегушках, каждый считает, что может им помыкать.

– Наверно, тебе все это мерещится, – сказала Карен.

– Ничего подобного, – возразил Вагн. – Думаешь, у меня глаз нет? У всех моих сослуживцев только одно на уме, как бы выбиться в люди, и у каждого есть пара здоровых рук и крепкие локти, А на что годен я со своей сухой рукой?

– На что же ты станешь жить, если бросишь контору? – спросил Якоб.

– По мне, вообще лучше в петлю – и дело с концом! – заявил Вагн.

– Не болтай! – сердито прикрикнул на него Якоб.

– Само собой, ты должен работать, – сказала Карен. – Без работы не проживешь, ты и сам это прекрасно понимаешь.

– Не пойду я завтра на работу, – объявил Вагн. – Не пойду, что бы вы мне ни говорили. – Но так как родители ничего не сказали, он добавил: – Господи, ну почему я не такой, как все, почему я калека?

На это никто не мог ему ответить. Карен считала, что всему виной злая судьба. Что поделаешь, надо стиснуть зубы и бороться, пока хватает сил.

Карен и Якоб так и делали в течение многих лет, но порой у них опускались руки. В первое время, когда Вагн только заболел, они метались от врача к врачу, обращались к специалистам. Они ездили с малышом в другие города, чтобы показать его профессорам, которых им хвалили. Эти поездки и консультации обходились в копеечку, но родители Вагна денег не жалели и обращались все к новым и новым светилам. Иногда профессор не мог сразу определить, удастся ли помочь больному, и приходилось ездить к нему по многу раз. Время шло, Карен то надеялась, то сомневалась, то снова надеялась, а конец каждый раз был один – профессор печально качал головой и говорил:

– К сожалению, фру, я ничем не могу помочь – медицина тут бессильна.

И Карен плакала горючими слезами. Но все-таки она не отступилась. Она только перестала верить врачам, они ведь сами сказали, что помочь не могут.

А вот знахари и знахарки могли. В каждом приходе были свои доморощенные лекари, и людская молва из уст в уста передавала слухи о необыкновенных исцелениях, да, да, о форменных чудесах, которые они творили.

Карен стала ходить по знахарям. Конечно, она понимала, что многие из них просто шарлатаны, ну а вдруг все-таки среди них найдется один-единственный лекарь, действительно обладающий сверхъестественной силой! Мыслимо ли упустить такую возможность! Нет! Ради исцеления сына Карен испробует все средства!