Они

— Нет, будем! — упрямилась Ольга. — Я не хочу, чтобы ты обо мне думал, как о какой-нибудь.

— Я и не думаю.

— Врешь, думаешь. Ты меня так презираешь, что даже ударить не хочешь!

— Оля, какие ты глупости говоришь...

— Презираешь, я знаю! Ты вообще считаешь себя выше всех!

— Ничего себе мнение! — удивился Геран. — И давно тебя осенило?

— Сразу же. Как только. Мы все для тебя — бессмысленные существа! А вот нет! Мы тоже люди! И у нас чувства! Понял?

— Слушай, ты просто пьяная. Хватит об этом.

— Гера, — всхлипнула Ольга, — что мне делать?

— Я еще должен тебе советовать?

— А кто? Ближе у меня никого нет! Дети, само собой, но они — дети! С ними я про это не буду говорить.

— Давай до завтра, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Ольга. — Ты прав, как всегда.

Она пошатываясь ушла в дом.

Геран через некоторое время тоже вошел. Карчин не шутя наладился спать на полу возле дивана и уже похрапывал. Ольга легла в маленькой комнатке на кровати. А Геран устроился на небольшой койке возле печки, за занавеской.

Проснулся он рано, вспомнил о вчерашнем, понял, что простить-то он Ольгу простил (заранее простил), но видеть ее не сможет. А уж ехать вместе опять на машине — нет, это слишком. И Геран, тихо и торопливо собравшись, вышел, умылся у колодца и отправился пешком на станцию: через лес семь километров, дорогу он помнил. Там дождался проходящего поезда до Вологды. А оттуда — в Москву.

Карчин проснулся там же, где и заснул, — на полу. Первую минуту недоуменно смотрел в потолок, потом все вспомнил и тихо застонал от стыда. Встал, весь мятый, с ноющим телом, с нехорошо постукивающим сердцем. Вышел. Утро было ясное, свежее, здоровое, и это Карчину показалось обидно: всё вокруг в порядке, а он вот — страдает... Увидел речку внизу, решил искупаться.

После купания ему стало полегче.

Вернулся в дом, а в нем уже все прибрано, чисто, светло. На столе чайник и чашки, Ольга заваривает чай. Герана не видно, старухи тоже нет.

Ольга, быстро подняв глаза и тут же опустив, сказала нейтральным голосом:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответил Карчин, догадываясь, что она хочет сделать вид, будто ничего не было, и согласный с этим.

— Может, рюмочку? — спросила Ольга.

Карчин никогда не опохмелялся. Во-первых, всегда с утра какие-то дела, во-вторых, слава богу, никогда не чувствовал настоятельной физиологической потребности. Но сегодня все как-то по-другому. И он сказал:

— Одна не помешает.

— И я тоже выпью, — сказала Ольга. — И чайку крепкого. А то вчера... Увлеклись...

Выпив по рюмочке, они оба прояснели, с удовольствием пили чай. Ольга, пока Карчин купался, успела не только прибраться, но и себя привела в порядок: чуть подкрасилась, причесалаь.

Карчин решил еще чуть-чуть выпить.

— Вдогонку? — предложил Ольге.

— Нет, все.

— А я немного добавлю.

— Не увлечетесь?

— Могу остановиться в любой момент, — без хвастовства сказал Карчин.

— Тогда можно.

Карчин выпил, стало еще яснее и лучше. И показалось, что вчерашнее не было ошибкой, а было, наоборот, закономерностью и поступком по велению души. Он же помнит, хоть и был пьян, что руке его, обнявшей Ольгу, было так хорошо, так спокойно и уютно, будто она наконец прикоснулась к чему-то, чего всю жизнь ждала, не зная об этом, — будто это не рука его была, а душа, туда временно поместившаяся. Вот какая ерунда, думал Карчин, отпивая чай и глядя с улыбкой на Ольгу, тянет меня к этой женщине, и даже не злюсь на это. Причем тянет не только к ее телу, а — вообще. Не так, как бывало. Может, так и начинается та штука, которую называют любовью?

— Ну вот, Оля, — сказал Карчин. — А ты говорила: никого не умею любить, кроме себя.

— А что, уже? Не быстро?

— Я и не говорю, что уже. Просто мне с тобой хорошо. Смотрю на тебя — и хорошо.

— Не об этом мы, Юрий Иванович. Муж вот уехал, обиделся.

— Правильно сделал, что уехал. Все понял, не скандалил. Умный человек.

— Он-то умный, а я-то... Ладно, Юрий Иванович, не будем. Ну, пошутили... Попели... Всё, закончили. Довезите до станции, я поездом поеду.

— Поехали на машине, вместе.

— Ни к чему.

— То есть для тебя все это дело привычное, что ли? Выпила, с чужим мужиком расцеловалась. А не было бы мужа, то и дальше бы зашло?

— Считайте как вам удобно.

— Слушай, перестань, давай на ты!

— Ну, на ты. Считай как хочешь.

— То есть я для тебя ноль?

— Ноль и пять десятых. Не мучайте вы меня! Ну, нравитесь вы мне, что дальше? Ничего же не будет. Вам показалось, что я вам тоже нравлюсь, а через неделю всё вспомните: и кто я, и что я. И сколько мне лет. И сколько у меня детей.

— Вообще-то я не замуж тебя зову.

— А что?

— Да ничего. Мы друг другу нравимся. Мы можем вместе побыть хоть сколько? Хотя бы то время, пока до Москвы едем?

— Можем. Только вы после этого вернетесь домой, и у вас там будет все в порядке. А у меня семья рухнет. Если уже не рухнула. И сын пропал, — вспомнила Ольга самое главное, и это главное сделало дальнейший разговор не просто ненужным, а бессмысленным и даже неприличным.

Она замахала руками:

— Все, все, Юрий Иванович, хватит! Ни слова даже не говорите! Да где же мать, вот тоже!

Она пошла за матерью, а Карчин, достав дорожный несессер, который у него всегда в машине на всякий случай, почистил зубы, побрился. Представил обратный путь — насколько тоскливо будет одному. Вдруг подумалось: а куда спешить? Что ждет в Москве, кроме неприятностей? Что вообще нужно человеку — при условии, что у него все-таки есть самое необходимое, то есть средства на жилье, одежду и пропитание? Любимый человек рядом, больше ничего. И если не врать самому себе, рассуждал он дальше мысленно с удивительной четкостью, то надо сказать откровенно: Лилю он не любит. Юлю и то больше любит, вернее, не ее, а общую прошлую жизнь, общие воспоминания, да еще сына Данилу, конечно, на которого он злится, которого он считает неудавшимся, но любит все-таки больше, если опять же не врать, чем Никиту. Это, конечно, неправильно: говорят, мужчины, которые уже в возрасте, женившиеся на молоденьких и заполучившие от них младенцев, испытывают к этим младенцам необыкновенную нежность (тут ведь еще и как бы продление собственной молодости: тебе пора дедом быть, а ты опять новоявленный отец!). Но нет, иногда возникает нелепое чувство, будто Никита рожден Лилей словно бы и не от него и вообще ни от кого, а просто она вырастила в себе свое единоличное собственное дитя, использовав первое попавшее в нее семя... Не хочется домой, не хочется совсем — ни к жене, ни к сыну.

Вернулась Ольга.

— Ну что, подвезете до станции?

— А куда спешить? — спросил Карчин.

— То есть?

И он начал доказывать ей, что вполне можно остаться здесь на несколько хотя бы дней. Поиски сына она все равно никак и ничем не ускорит, от ее присутствия в Москве ничего не изменится. Позвонить старшим детям и предупредить — минутное дело. Мужу можно сказать, что она осталась с матерью, которая, допустим, занемогла. А Карчин, дескать, сразу же уехал.

— То есть вы мне врать предлагаете?