ОНО

Легионеры, в остроконечных белых колпаках, кричали: «Выходи, черномазые! Выходи, черномазые!» Может, они хотели нас попугать, но я все же склонен думать, что они предупреждали нас о пожаре. Точно так же я не могу поверить, что это был предумышленный поджог, — не верится. Бросили для острастки факелы на кухню и, струхнув, закричали «Спасайтесь!»

Однако дело было уже сделано. В клубе стоял шум и гам. Веселились вовсю — ничего не слышали. Никто из нас и не подозревал, что случилась беда, пока помощник повара — им был в тот вечер Джерри Маккру — не открыл дверь на кухню. В то же мгновение в него угодил горящий факел. Вырвалось пламя, куртка Джерри сгорела мгновенно, вспыхнули волосы.

Я сидел с Тревом Доусоном и Диком Халлоранном у восточной стены. Поначалу мне показалось, что взорвалась газовая плита. Не успел я подняться со стула, как меня сбили, у двери началась давка: по моей спине прошло много ног — человек двадцать пять ринулись к выходу. Пожалуй, за все время пожара это единственный раз, когда я испугался не на шутку. Клуб горел, слышались визги и крики. Только попытаешься встать — снова придавят и по спине, как по мостику. Кто-то наступил мне огромным ботинком на затылок — в глазах заискрило. Так придавили, что нос уткнулся в свежепокрашенный пол. Грязь, вонь, не продохнуть, больно, а тут еще чихать начал. Опять пробежали, и прямо по позвоночнику. Потом, представляешь, лежу и вдруг чувствую: женский каблук впился в ягодицу. От такой клизмы взвоешь, на стенку полезешь. До сих пор болит.

Сейчас смешно, а тогда я чуть не отдал Богу душу. Так топтали, пинали, что на следующий день спину не мог разогнуть. Кричал, голосил, но в такой давке разве услышат.

Спас меня Трев — протянул свою здоровенную руку, я схватил ее, как утопающий. Трев поволок меня к выходу. И тут в шею мне угодила чья-то нога. Вот в этом месте. — Отец дотронулся до шеи у самого уха и потер. Я кивком головы показал, что вижу. — Адская была боль, я потерял сознание и не приходил в себя, наверное, с минуту. Но руки Трева не отпустил, да и он держал меня крепко. Наконец, очухавшись, поднялся на ноги — и в этот момент перегородка между кухней и залом рухнула. Огонь метнулся на людей. Смотрю: все в ужасе кинулись к выходу. Иные вырвались, но многих накрыло пламя. Горта Сарториса придавило — он сгорел на моих глазах. На мгновение из-под горящих досок высунулась его рука, разжала пальцы и сникла. У одной девушки, белой, лет двадцать ей было, не больше, сзади вспыхнуло платье. Она была со студентом, кричит: «Помоги!» Тот стал сбивать пламя, два раза хлопнул рукой, бросил и рванулся к двери. Девчушка стоит, визжит — платье на ней полыхает.

На месте кухни был кромешный ад. Пламя такое яркое, что слепило глаза. И жар невыносимый: кожа на лице так и горит, прямо чувствуешь, как волоски в ноздрях опаляются и сворачиваются.

«Надо вырваться! — кричит Трев. — Бежим». И поволок меня вдоль стены.

Тут его хватает за руку Дик Халлоранн, глаза вытаращенные, как бильярдные шары. Лет девятнадцать ему было, а умнее нас оказался. «Куда, дурни! Вон туда бегите!» И показывает на горящую эстраду.

«С ума сошел! — орет Трев. Голос у него был зычный, как у быка, но в сумятице, когда кругом трещат доски, визжат люди, еле слышен. — Хочешь сгореть? Гори, а мы с Вилли сматываем».

Трев вновь потянул меня к выходу, хотя там скопилось столько народу, что даже двери не видно. Меня же как будто оглушило — ничего не соображаю: тащат, и ладно, а куда — неважно. Главное, чтобы подальше от этого пекла.

Дик схватил Трева сзади за волосы и, когда тот обернулся, шлепнул его по щеке. Помню, Трев ударился головой о стену. Ну, думаю, Дик совсем спятил, а Дик кричит: «Хочешь сгореть, лезь туда, в давку! Они же так приперли, что дверь не откроешь».

«Брось заливать!» — кричит Трев, и в этот момент — бамс! — как будто шутиха пальнула, это лопнул от жара барабан Мартина Деверо. Пламя побежало по верхним балкам — загорелся крашеный пол.

«Точно! — орет Дик. — Я знаю».

Он схватил меня за другую руку, потянул к себе. Трев пялил-пялил глаза на толпу, а затем решил последовать за Диком. Дик рванул к окошку, схватил стул, чтобы выбить стекло, но не успел замахнуться, стекло само лопнуло от жара. Он схватил Трева за штаны и притянул к себе. «Лезь! — кричит. — Лезь … твою мать!» Трев влез на подоконник и вверх тормашками полетел на землю.

Затем Дик подтолкнул меня, я тоже кое-как влез, уцепившись за раму. На следующий день все руки у меня были в волдырях: рама уже дымилась. Я вывалился вниз головой и если бы Трев не подхватил меня, то, вероятно, сломал бы себе шею.

Мы обернулись, смотрим в зал — ни в одном кошмарном сне такого не увидишь. Рама вся пожелтела, раскалилась. Жестяная крыша в нескольких местах прогорела, и оттуда взвиваются кверху языки пламени. В зале визжат люди.

Смотрю, из окна высунулись две коричневые руки — машут прямо перед пламенем. Дик. Трев подтолкнул меня к окну, я просунул руки и схватил Дика. Когда я вытаскивал его, то прижался животом к стене — как будто к раскаленной печке прикоснулся. Появилось лицо Дика, на мгновение мне показалось — не вытяну. Он наглотался дыма — еще немного, и отдаст концы. Губы потрескались, рот раскрыт, как у рыбы. Рубашка сзади дымится. Я чуть было не отпустил его руки — пахнуло жареным человеческим мясом. Говорят, похоже на запах жареной свиной грудинки, но, по-моему, нет. Скорей, знаешь, как холостят лошадей… Перед кастрацией разводят костер, а потом бросают в него лошадиные яйца, и они хлопают в огне, как каштаны. И такой запах… Так же и паленая человеческая плоть, когда пылает на теле одежда. Ну думаю, еще немного — не выдержу, дернул Дика за руки изо всех сил, вытянул — он был без ботинка.

Я повалился на руки Трева, затем упал на землю. Дик шлепнулся на меня — шлепнулся, не то слово. Черепком своим как стукнет. У меня уже дыхалка сдала — не могу отдышаться, катаюсь в грязи из стороны в сторону, держусь за живот — опалил, хоть волком вой.

Вскоре оклемался, стал на колени, поднялся. Смотрю, к роще бегут какие-то фигуры. Поначалу подумал: призраки, потом гляжу: в ботинках. Эти суки, легионеры, улепетывают. Тут я сообразил: они ж в балахонах белых. Один что-то замешкался, и я увидел…

Голос отца оборвался. Больной облизнул губы.

— Что ты увидел, папа?

— Так, ничего, неважно. Дай-ка попить, Майк.

Я протянул стакан. Отец сделал глоток и зашелся кашлем. В палату заглянула сестра.

— Что-нибудь нужно, мистер Хэнлон?

— Другие анализы не дадите? Каких-нибудь получше нет у вас для меня, а, Рода?

Сестра нервно улыбнулась, словно засомневалась, — ничего не ответила и пошла дальше. Отец отдал мне стакан, и я поставил его на тумбочку.

— Рассказывать долго, вспоминаешь куда быстрее. Ты перед уходом не нальешь мне воды?

— Конечно, папа.

— Тебе кошмары не будут сниться после моего рассказа?

Я уж было раскрыл рот, чтобы сказать «нет», но передумал. Теперь мне кажется, что если бы я солгал, отец не стал бы рассказывать дальше. Он и так почти выговорился, правда, не до конца.

— Да похоже, что будут, — ответил я.

— Ну что же, не так уже плохо. Кошмары страшны наяву. А так, во сне… пускай себе снятся.

Он протянул руку, я взял ее и отпустил только тогда, когда отец кончил рассказывать.

— Я оглянулся, смотрю: Трев с Диком побежали к крыльцу. Я кинулся следом. Из клуба успели вырваться человек сорок — пятьдесят. Одни заливались слезами, иных рвало, многие голосили, а некоторые плакали, кричали и блевали одновременно. Другие, наглотавшись дыма, лежали в траве точно мертвые. Дверь была закрыта; слышно было, как за нею голосят люди, кричат, чтобы их выпустили. Входная дверь была только одна, если не считать двери на кухне, но кухня вся полыхала. Входная дверь открывалась вовнутрь.