ОНО

Нет, ему не довольно. Да и она, как видно, в глубине души не хотела, чтобы на этом все кончилось. И они оба отлично это знали.

— Ну!

— Никогда не буду курить в твоем присутствии, Том. Забуду про сигареты.

— Так, хорошо. А теперь проси прощения.

— Прости, — невыразительно проговорила она.

Сигарета дымилась на тротуаре, как обрывок бикфордова шнура. Выходившие из кинотеатра люди с удивлением смотрели на них: у открытой дверцы темно-коричневой «Веги» последней модели стоял мужчина, а в машине, поджавшись, строго сложив на коленях руки, опустив голову, сидела женщина с распущенными золотыми волосами.

Том наступил на сигарету и размазал ее по асфальту.

— Теперь говори: «Никогда не буду курить без твоего разрешения».

— Никогда не буду… — Голос у нее задрожал. — Не буду… курить без твоего разрешения.

Он захлопнул дверцу, обошел машину, сел за руль, и они поехали на его квартиру в центр. Никто из них не проронил ни слова. Итак, их отношения определились на автостоянке и получили развитие спустя минут сорок — в постели.

Бев сказала, что не хочет заниматься любовью. Ее глаза говорили обратное. Когда он стянул с нее блузку, соски у нее налились и сделались твердыми. Она застонала, когда он провел по ним рукой, а затем поцеловал их взасос, сначала один, потом другой, без устали лаская груди. Она схватила его за руку и засунула его палец себе в промежность.

— Я думал, ты не хочешь, — проговорил он. Она отвернулась, но руки не отняла, только сладострастно покачивала бедрами.

Он повалил ее на постель, но теперь прикосновения его были нежны, он не срывал бюстгальтер, а расстегивал его осторожно и бережно, почти педантично.

Входить в Бев было все равно что погружаться в мягкое масло.

Том двигался соразмерно с ней, ничем не стесняя ее движений. Она кончила почти сразу, вскрикнула и вцепилась ногтями в его спину. Затем они раскачивались, нарочно замедляя движения, и Беверли, как ему показалось, успела кончить еще раз. Том погрузил свой огромный приап еще глубже. Скоро мысли его перенесутся к бейсболу, к «Белым носкам», подсечкам, скоро все его недуги пройдут. Она постепенно ускоряла ритм, а под конец, возбужденная, задвигалась рывками. Он бросил взгляд на ее лицо в полосках туши и пятнах помады и вдруг с блаженством ощутил извержение спермы.

Она порывисто задергала бедрами, сжимая внутри его пенис, их животы хлопали друг о друга, точно ладони, в ускоряющемся ритме.

Перед очередным оргазмом она вскрикнула и вонзила свои ровные зубки ему в плечо.

— Сколько раз ты кончала? — спросил он, когда они приняли душ.

Она отвернулась, а когда заговорила, голос ее звучал еле слышно.

— Тебе не надо об этом спрашивать.

— Не надо? Кто это тебе сказал? Мистер Роджерс? — Он взял ее за подбородок, крепко сдавив ее щеки пальцами. — Поговори с Томом, — сказал он. — Слышишь, Бев? Поговори с папой.

— Три раза, — нехотя отозвалась она.

— Так, хорошо. Теперь можешь выкурить сигарету.

Бев посмотрела на него недоверчиво, темно-рыжие ее волосы рассыпались по подушкам; на ней были лишь узкие трусики. Глядя на нее, Том снова почувствовал, что у него заводится мотор.

— Кури. Теперь можешь.

Через три месяца они зарегистрировали свой брак. Народу на свадьбе было немного: два приятеля с его стороны и одна ее подруга, которую Том окрестил «сисястой сукой».

Сейчас он стоял на пороге и смотрел на Бев, и все эти воспоминания промелькнули в голове Тома за считанные секунды, точно в ускоренной съемке.

Бев склонилась над нижним ящиком комода, который она называла «повседневный», и принялась доставать оттуда белье и бросать в чемодан. Это было не то белье, которое ей нравилось, не гладкие шелковые комбинации, а хлопчатобумажные, как у девочки-подростка, большей частью выцветшие от времени. Ночная сорочка походила на ночную рубашку из фильма «Дом в прериях». Бев пошарила в глубине ящика, не завалялось ли там еще какое белье.

Между тем Том Роуган, бесшумно ступая по лохматому ковру, приблизился к платяному шкафу. Он шел босиком, и его шаги были не слышны, как легкое дуновение ветра. Опять эта сигарета! Вот что его бесило. Много времени прошло со дня того первого урока. Были и другие уроки, он проводил их часто. Не раз в жаркие дни Бев приходилось надевать блузки с длинными рукавами и даже джемперы, застегивая их наглухо на шее. А в серые ненастные дни она частенько ходила в защитных очках. Но тот первый урок был неожиданным и основательным.

Том забыл про телефонный звонок, прервавший его первый сон. Его волновало лишь одно — сигарета. Если Бев сейчас курит, значит, она забыла Тома Роугана. Разумеется, на какое-то время, лишь на короткий отрезок времени, но даже оно тянется уже чертовски долго. Неважно, что могло ее заставить забыть о нем, Томе. Подобных вещей вообще не должно быть в его доме, какими бы причинами они ни вызывались.

На двери чулана с внутренней стороны висел широкий черный кожаный ремень. Пряжки на нем не было, он давно ее снял. На месте пряжки Том Роуган свернул ремень вдвое и завязал петлю. В нее-то он и просунул руку.

«Том, ты плохо себя вел, — иногда говорила ему мать. Впрочем, «иногда» не совсем подходящее слово, вернее было бы сказать «часто». — Подойди сюда, Томми. Я должна тебя отлупить».

Все его детство так или иначе связано с поркой. Впоследствии он уехал и поступил в колледж в Уичите; полностью избавиться от неприятных воспоминаний, по-видимому, было невозможно; даже во сне ему слышался голос матери: «Подойди сюда, Томми, я должна тебя отлупить».

У Роуганов было четверо детей. Том был старшим. Спустя три месяца после рождения младшего умер отец — Ральф Роуган. Вернее, даже не умер, а покончил самоубийством. Он намешал щелока в огромный стакан с джином и выпил эту адскую смесь, сидя на краю ванны. Миссис Роуган устроилась на работу на завод Форда. Том стал главным мужчиной в семье, хотя ему было всего одиннадцать лет. И если он не менял пеленок младшему брату, кривил при этом лицо, если он забывал сходить за маленькой Меган в детский сад или перевести ее через улицу, а любопытная миссис Гант докладывала о том матери, когда та приходила с работы; если случалось, что он смотрел по телевизору «Американскую эстраду», а между тем Джо устраивал кавардак на кухне; если случались эти и тысячи других огрехов, тогда после того, как младших детей укладывали спать, мама доставала специальную палку для битья и принималась ею охаживать старшего сына, всякий раз приговаривая: «Вот тебе, вот тебе».