ОНО
Шрифт:
— Наверное, мне пора пописать на сон грядущий, Майки.
Я чмокнул его в щеку и вышел со стаканом в холл. Вернувшись, я вновь застал его в полубессознательном состоянии, устремившим глаза в невидимую точку. Он едва отреагировал на звук стакана, когда я поставил его на ночной столик, чуть различимыми словами благодарности. Часы на столике
Я еще раз нагнулся поцеловать его на прощание… но неожиданно для самого себя спросил:
— Что ты вспомнил?
Его слипавшиеся веки дрогнули при моем вопросе. Он не сразу понял, что я не ушел, а может, заподозрил, что начал разговаривать сам с собой.
— А?
— Что ты там увидел? — прошептал я, совсем не убежденный, что хочу услышать ответ. Но кто-то, сидящий внутри меня, подсказывал, что это необходимо. И этот «кто-то» довел меня до состояния лихорадочного возбуждения. Я должен был знать. Как жена Лота, вернувшаяся посмотреть, как будет разрушен Содом.
— Птицу, — проговорил отец как бы нехотя. — Над последним из тех, убегавших «легионеров». Ястреб? Пустельга? Но вроде крупнее… Я не говорил никому, все при себе держал… Размах крыльев футов шестьдесят… Я видел… ее глаза… наверное, она тоже… видела меня…
Он бесцельно уставился в темноту за окном.
— Она спикировала и подобрала того, упавшего… за белый капюшон… Она… ее крылья… она зависла в воздухе… но ведь птицы не могут висеть, а эта… могла… потому что…
Отец замолчал.
— Почему? — торопил его я. — Почему она висела, папа?
— Она не висела, — выдавил наконец он.
Я молча сидел, полагая, что он засыпает под действием наркотика. Я ужасно испугался, потому что вспомнил ту птицу, которая пристала ко мне четыре года назад. А ведь я не вспоминал о ней. И вот отец… вызвал кошмар из моей памяти.
— Она не парила, — повторил отец. — Она плыла. Плыла. К ее крыльям были привязаны воздушные шарики…
Отец
заснул.1 марта 1985
ОНО вернулось. Нет сомнений. Я делаю вид, что жду, но сердце подсказывает: ОНО вернулось. Не уверен, что готов к этому. Мы уже не мальчики. Это существенно.
Прошлой ночью я был на взводе, меня обуяло неистовство. Этот проклятый город будто покрыт толстой коркой льда. Солнце восходит каждое утро, а растопить его не в состоянии.
Я вкалывал как заведенный — часов до трех утра. Перо летало по бумаге. Я торопился закончить. Да, я забыл про то, как одиннадцатилетним столкнулся с этой птицей-монстром. Ничего не подозревавший отец вернул это неприятное воспоминание. И забыть его… уже нельзя. Нельзя… Это был его последний подарок. Данайский дар, но какова его ценность!..
Я заснул за раскрытой тетрадью; ручка выпала из руки и лежала рядом. Проснувшись, я обнаружил, что спал в самой неудобной позе; все тело затекло, спина болела. Но я ощущал внутреннюю свободу, какую-то легкость в душе… Я освободился от этого кошмара, предав его бумаге.
…А еще я обнаружил, что был ночью не один.
От двери в библиотеку (запертой — я всегда автоматически ее запираю) вели едва заметные следы высохшей грязи — к столу, за которым я заснул.
Только в одну сторону.
Ночной гость оставил след и исчез.
А к моей лампе был привязан шарик. Обычный, наполненный гелием. Он висел, освещенный лучиками солнца, пробивавшимися сквозь высокое окно библиотеки.
На шарике было… мое лицо. Без глаз: из пустых глазниц стекали струйки крови. Мой рот — нарисованный — исказил безмолвный крик.
И я действительно закричал от ужаса, и мой крик отразился гулким эхом от стен библиотеки, рассыпавшись по стеллажам и полкам.
Шарик лопнул…