Оноре де Бальзак

Зюльма Карро звала его в Ангулем, Эжен Сю – в Париж. Последний весьма цинично описывал свой образ жизни: «Мой дорогой Бальзак, по порядку отвечаю на ваши вопросы. Любовь? – Я содержу молодую особу и забавляюсь тем, что, как я вам уже говорил, заставляю ненавидеть себя и питать к себе отвращение. Она, должно быть, сильно нуждается, раз согласна меня выносить. Одновременно у меня есть женщина из света, о которой я мало забочусь и которая отвечает мне тем же… впрочем, в наши годы… не стоит видеть в любви цель, радость или веру».

Взгляд на любовь как на отношения исключительно физические как нельзя более устраивает Оноре, пребывающего в смятении после истории с маркизой. Видимо, не существует женщина, способная привязаться к нему и телом, и душой. Те, чьи душевные качества он высоко ценит, – госпожа де Берни и Зюльма Карро – вовсе не желанны, вызывающие желание – сейчас это маркиза де Кастри – не способны на большое чувство. Как ни старается бедная Дилекта, удваивая свою нежность, он видит только ее морщины, погасший взгляд и уныло опустившиеся плечи. Она прекрасно отдавала себе в этом отчет и страдала не меньше. Пыталась утешить его и развлечь, а Оноре места себе не находил у пепелища любви, пылавшей когда-то. В конце концов решает ехать в Париж, куда за ним полетят страстные письма госпожи де Берни: «Уж лучше смерть, чем мысли о будущем без любви… Да, дорогой мой, твои живительные лучи пробудили во мне многое, что отныне будет, вероятно, лишним». Она воображает, что в столице его осаждают женщины – красавицы и притом свободные, проклинает собственное бессилие, невозможность быть такой, как они. «Ты запрещаешь мне ревновать, но это равнозначно приказу любить тебя меньше… Знаю, что мне принадлежит твое сердце, знаю, но присутствие рядом с тобой женщин отравляет мне жизнь. Я вижу тебя окруженным ими, и если я говорю, что больше не страдаю, не верь, я лгу тебе, да и себе тоже… Да, я понимаю, что надо кончать с этим и попробовать любить тебя, словно нежный, прекрасный друг».

Сам же Бальзак вдруг понимает, что не в силах проявить интерес к какому-нибудь падшему созданию только ради физической стороны любви. «Я не могу сознательно искать себе утешение, к которому прибегают многие художники, – делится он с Карро. – Ни гризетка, ни содержанка мне не годятся. Утонченная женщина не пойдет навстречу моим желаниям, я же работаю восемнадцать часов в сутки, и странно было бы мне при этом растрачивать себя на глупости, увиваясь за какой-нибудь пустой бабенкой… Еще сильнее я страдаю оттого, что судьба подарила мне душевное счастье во всей его полноте, лишив внешней привлекательности. Она дала мне настоящую любовь, которая должна подойти к концу! Это ужасно… Женитьба дала бы мне возможность передохнуть. Но где найти жену?»

Идеальная спутница видится Бальзаку молодой, хорошенькой, из приличной семьи, занимающей положение в обществе, желательно титулованной, с обеспеченным будущим. Рассудительная, дальновидная Зюльма Карро замечает ему в ответ, что главное для жены такого человека, как он, – скромность, преданность и опыт. «Нужна настоящая любовь, чтобы согласиться на вторые роли. Молодость никогда не пойдет на это. Надо многое испытать из того, что выпадает на долю женщины, чтобы найти очарование в полном отречении от себя самой… Друг мой, жениться следует на человеке, не становиться рабом касты или воззрений. Неужели вы думаете, что добрая женщина, щедро одаренная от природы, способная все понять и требующая взамен лишь некоторых расходов на содержание, но для которой хватит и самой малости, не стоит той, что принесет вам состояние, но до такой степени осложнит вашу жизнь, что вы перестанете быть не только писателем, но и человеком?.. По-вашему, лучше всего было бы приобрести состояние. По-моему, нет ничего хуже».

Эти разумные соображения нисколько не задели Оноре, продолжавшего считать, что идеальная супруга будет любить его за его гений, он же ее – за изящество, ум, скромность и состояние. Многочисленные письма от почитательниц доказывали, что его искусство не оставляет женщин равнодушными. Но сам он? Ведь среди них, старых, некрасивых, бедных, сумасшедших, искательниц приключений, словно иголка в стоге сена может оказаться восхитительная молодая особа. Некоторые из его корреспонденток – готовые героини рассказов. Увы! Они хороши для склонившегося над рукописью писателя, в реальной жизни общение с ними может обернуться кошмаром. Мир, полагает Бальзак, населен безликими созданиями, привлекающими и отталкивающими одновременно. Где та, что предназначена только ему? Кому отдать свое сердце? Вокруг только юбки, ни одной души. В который раз приходится пожалеть, что внешность его настолько не соответствует тому, что он чувствует. За последнее время растолстел, массивный живот выпирает над короткими ножками, кожа лоснится. Впрочем, Ламартин, видевший Оноре у Жирардена, был поражен его жизнерадостностью и легкостью, несмотря на внушительные габариты и вес, и написал о нем: «Он был крупным, толстым, почти квадратным, полнее даже Мирабо. Главным в выражении его лица был даже не ум, а доброжелательность и стремление к общению… Невозможно представить его себе без доброты».

Доброту признают за ним все, из-за нее он без конца попадает в ловушки. Открытость хороша, когда надо рассказать историю вымышленных персонажей, но, когда тебе противостоят люди из плоти и крови, она обезоруживает. Властелин мира на бумаге становится потерянным ребенком, отложив перо. Это прекрасно известно Зюльме, которой он говорит: «Следует мириться с последствиями собственного превосходства». Фраза, которая могла бы стать его девизом. Но иногда так хорошо сложить свое знамя гения и быть просто счастливым мужчиной, которому не надо заботиться о том, с чем достойно предстать перед вечностью. И он пишет, изнуряя себя, вовсе не для того, чтобы удовлетворить требования очередного издателя, просто надо выполнить соглашение, заключенное с Господом.

Глава четвертая На сцену выходит Иностранка

Писем от восхищенных читательниц было так много, что, кажется, Бальзак не мог не пресытиться ими, и тем не менее он не уставал вдыхать их фимиам. Одно из них, подписанное «Иностранка» и отправленное из Одессы, выделялось даже на фоне привычных похвал. Корреспондентка восторженно отзывалась о «Сценах частной жизни», упрекая автора за буйные оргии «Шагреневой кожи», подрывающие уважение к женщине. Она не дала своего адреса, Оноре пришлось прибегнуть к объявлению в «La Gazette de France», опубликованному четвертого апреля: «Господин де Бальзак получил письмо, адресованное ему 28 февраля. Он весьма сожалеет о невозможности ответить и надеется, что его молчание будет истолковано верно, так как отвечать через газету ему не хотелось бы». Прошло несколько месяцев, Иностранка не появилась – сомневаться не приходилось, она не прочла объявление. И вдруг, седьмого ноября 1832 года, новое, потрясающее письмо от нее: «Вашей душе – века, ваша философская концепция может быть результатом лишь долгого, проверенного временем поиска. Между тем меня уверяют, что вы еще молоды. Я хотела бы познакомиться с вами и в то же время не вижу в этом необходимости: инстинктивно, душой предчувствую вас, воображаю вас на свой лад и скажу себе „вот он“, едва увижу. Ваша внешность не должна иметь ничего общего с вашим пылким воображением. Вас надо оживить, пробудить священный огонь гениальности, который делает вас похожим на то, что вы есть, а вы есть то, что я чувствую: человек, не имеющий равных в знании людского сердца. Когда я читала ваши книги, сердце мое трепетало: вы возвышаете женщину, ее любовь – небесный дар, божественное воплощение. Меня восхищает в вас потрясающая чувствительность вашей души, позволившая все это угадать… Ваш удел – союз ангелов, чьи души знают неведомое другим блаженство. Иностранка любит вас обоих и хочет быть вашим другом: она тоже умеет любить, но это все. Вы поймете меня!.. Для вас я – Иностранка и останусь ею до конца моей жизни. Меня вы никогда не узнаете». Но тут же предлагает переписку, чтобы время от времени сообщать ему о температуре своей пылающей души: «Я восхищаюсь вашим талантом, отдаю должное вашей душе. Я хотела бы стать вам сестрой… С вами и ради вас одного быть вашей справедливостью, нравственностью, совестью». И в конце вполне практическое соображение: «Словечко от вас в „La Quotidienne“ [14] даст мне уверенность в том, что вы получили мое письмо и что я без опасений могу писать вам. Подпишите: Э.Г. от О.Б.».

14

Единственная французская газета, которая тогда распространялась в России.

Стиль этого послания, почти мистический трепет отправительницы, тайна, которой она себя окружила, видение далекой России, где она живет, несомненно, в самой варварской роскоши, – всего этого с избытком хватило, чтобы привести Бальзака в волнение. Не раздумывая, следует он инструкциям Иностранки, обращаясь к ней девятого декабря: «Господин де Б. получил предназначенное ему письмо. Только сегодня он сумел воспользоваться услугами газеты и сожалеет, что не знает, куда адресовать ответ. – Э.Г. от О.Б.».

На этот раз связь не прервалась. «Я с радостью получила „La Quotidienne“ с вашей запиской, – ответила Иностранка. – К моему большому огорчению, могу написать вам очень коротко, хотя мне есть что сказать вам… но я не свободна! К несчастью, почти все время я пребываю в рабстве… Я не хотела бы и впредь оставаться в неизвестности о том, что касается моих писем, и потому попробую придумать способ свободно переписываться с вами, полагаясь на ваше честное слово не искать встречи с той, что будет получать ваши письма. Если узнают, что пишу вам и получаю от вас письма, – для меня все пропало».

Некоторое время спустя завеса тайны приоткрылась – Иностранка рассказала, кто она. С любопытством, нежностью и уважением Бальзак узнал, что это урожденная Эвелина Ржевузская из польской дворянской семьи, связанной корнями с Россией. В 1819 году она вышла замуж за Венцеслава Ганского, предводителя волынского дворянства, старше ее на двадцать два года, владельца поместья Верховня на Украине. Ему принадлежат 21 000 гектаров земли и 3035 крепостных, его состояние оценивается в миллионы рублей, чету обслуживает сонм слуг. Французские состояния – мелочь в сравнении с этой восточной роскошью! Кажется, там все не знает границ – и души, и земли, и счета в банке, и страсти. Рядом с великолепной полькой Ганской маркиза де Кастри становится едва различимой. Отвечая Иностранке, выражающей ему свое восхищение, Оноре отыгрывается за отказавшую ему француженку. Ему кажется, что госпожа Ганская состоит из одних достоинств: не скрывает, что ей двадцать семь, что весьма богата, что старый муж для нее скорее отец. Чтобы сохранить в тайне их переписку, предлагает Бальзаку запечатывать письма в два конверта, указывая на верхнем имя Анриетты Борель (Лиретты), швейцарской гувернантки ее дочери Анны. Девочке четыре с половиной года, это единственный ребенок, оставшийся в живых, из пяти, рожденных госпожой Ганской.

Набожная, чувствительная Иностранка живет в своем необъятном поместье среди мрамора, зеркал, картин, оранжерей и пытается развеять одиночество и скуку чтением французских романов. Бальзака она боготворит и отказывается от встречи главным образом из боязни разочароваться. Осыпанному ее похвалами писателю кажется, что, не покидая своего кресла, он отправился в путешествие. Уверяет корреспондентку, что их объединяет вера сердец, которая не знает границ, что оба они принадлежат к племени «изгнанников небес». «У всех этих несчастных изгнанников, – говорит он ей, – есть что-то общее в звуке голоса, в речах, мыслях, и это что-то отличает их от других, связывает их, несмотря на расстояния, язык… И если в вашей свече вдруг засияла звезда, если вы слышите незнакомый вам шепот, если в огне вам чудятся лица, если рядом с вами неожиданно что-то засверкало и вы слышите чей-то голос, верьте, это мой дух проник сквозь роскошные стены вашего жилища. Вам я обязан минутами покоя и счастья, которые были у меня, вопреки непрестанной борьбе, тяжелому труду, бесконечному учению в суетном Париже, где политика и литература ежедневно отнимают у меня, несчастного, шестнадцать-восемнадцать часов жизни».