Опальные воеводы

Особая радость охватила воинов, когда пришли они в Свияжск, были торжественно встречены стоявшими там полками и с ними соединившимися отрядами чувашей и марийцев. Во всех бедах не оставляло князя Курбского светлое воспоминание Свияжска, куда пришли воины как в свой дом после долгого и трудного пути, где нашли друзей и родных, получили посылки и письма, оказались внезапно в достатке, но без обычной в городах нечистоты и греховной мерзости…

Дивно было взять в руки ковш с квасом, прямо из Москвы привезенным купцами, когда в походе даже стрелы в тюках были считаны. Однако не одни радостные воспоминания были связаны у Курбского с приходом к Казани. Помнил он, как грозно молчала крепость, когда обступали её русские войска, на какой страшной круче стояли её стены, рубленные из бревен дубовых в богатырский обхват. Трудно было даже взглядом дотянуться до вознесшегося на вершине горы ханского дворца и сверкающих глазурью мечетей.

Главное же — сердца татарских воинов были тверды, как мореный дуб. Двенадцать тысяч конников пришло с князем Андреем и дорогим его товарищем князем Петром Щенятевым к реке Казанке, под казанскую кручу, да ещё пеших удалых стрельцов с казаками шесть тысяч над берегом реки окопалось. А сколько из них осталось в живых?

Не мог князь Андрей Михайлович сказать дурного слова о татарских воинах, которые в одночасье, и с поля, и из города, так храбро бросались на его полк, что трудно поверить! Кто бы мог рассказать, думал воевода, какой урон в людях и конях они нам наносили, когда мы заготовляли конские корма: большие отряды не могли оборонить заготовителей от хитроумных, внезапных и отважных наездов татарских. Воистину и пишу щи не написать полно, сколько тогда было русских воинов побито и поранено!

А когда повелел царь Иван пленных, взятых на Арском поле в битве, привязать у города к кольям, чтобы молили своих о сдаче, обещая всем жизнь и свободу, — что сделали защитники города? Слова царских вестников выслушали тихо и открыли стрельбу со стен, не столько по нашим, сколько по своим, говоря:

— Лучше видеть вас мёртвыми от своей руки, чем посекут вас гяуры необрезанные!

С таким яростным врагом могли биться подлинно отважные мужи, готовые на смерть, отмщая бесчисленное и многолетнее разлияние крови христианской, а оставшихся в Казани живых братьев-православных избавляя от тягчайшего рабства. Такие мужи были в российском войске, не только русские, но и татары мирные, чуваши, мордва и марийцы.

* * *

Пушки и пищали палили в упор, стрелы летели густо, как капли дождя, камни сыпались со стен так, что и воздуха не видать было, когда шли воины Курбского на решительный последний штурм. Когда пробились ратоборцы, с великой нуждой и бедой, к стенам казанским — потёк на них вар кипящий, полетели целые бревна. Русские пушки били через головы своих, но казанцы не прятались, а во весь рост стояли на великой башне и стенах града, стреляя и рубясь с наступающими.

С горечью думал Андрей Михайлович о том, что много людей собралось на штурм, да не все под стены пришли: некоторые возвратились, другие лежали и притворялись побитыми и ранеными. Зато когда храбрые осилили и казанцы со стен побежали, мигом эти лежащие «раненые» вскочили и бывшие якобы в мёртвом сне воскресли. Из станов кашевары, коноводы и маркитанты сбежались в город, не ради ратного дела, но на корысть многую. Ибо Казань накопленными десятилетиями походов на соседей золотом, серебром, каменьем драгоценным и соболями кипела и другими богатствами. Эти трусы-грабители не раз, а по два и по три раза в свой стан с корыстями возвращались, пока храбрые сражались без передышки.

Но те, кто шёл впереди, не оглядывались на мародеров. Бог даровал ратоборцам храбрость, упорство и забвение смерти. Радостным сердцем бились отважные с наследниками Золотой Орды, готовые победить честно или умереть со славой за Землю Святорусскую, за отцов и братьев, пленяемых и разоряемых.

Не посрамил Андрея Михайловича его родной брат — первым взошёл на стену по лестнице, и другие храбрые с ним. В полчаса отбили воины, стоя открыто под стенами, казанцев от бойниц стрелами и пулями, вломились в окна надвратной башни, рубясь и колясь с неприятелем, а из башни попрыгали вниз, к крепостным воротам. Не останавливаясь — хотя немало утрудились в тяжёлой броне, а многие имели уже раны — полезли храбрые ратоборцы за отступившими казанцами на высокую гору к ханскому двору.

Мало было храбрецов, из них девяносто восемь полегли в бою за гору. Бились более четырёх часов. Не раз мужественные казанцы хотели сбросить ратников Курбского с горы крутой, сильно налегали на них сверху от ханского двора, однако устояли русские воины. Осталось с Андреем Михайловичем меньше полутораста ратников, а казанская сила затворилась на ханском дворе, числом до десяти тысяч. Тогда пришло на полк Правой руки последнее испытание.

Умыслили казанцы не даться живыми в руки неприятелей, любой ценой хана своего спасти. Видели они, что на крутой горе русских бьется мало, бросили все и пошли вниз по узкой улице напролом.

Не могли стоять люди Андрея Михайловича против такой отчаянной силы, отступали, храбро рубясь, до самых ворот. Здесь обернулся князь Курбский к своим ратникам и крикнул:

— Если спасётся хан, устоит и ханство: тогда напрасна вся кровь!

Поднатужились храбрые воины, стали в воротах насмерть. Держали они ворота, пока не пришли на помощь два свежих полка. Бились в воротах — завалили телами ворота высокие, бились у башни — сравнялась гора трупов с великой башней. Прошли казанцы по трупам на башню, поставили там хана и закричали:

— Хотим малого времени на разговор!

Велел Андрей Михайлович своим на время остановиться, казанцы же сказали такие слова:

— Пока стоял юрт и главный город, где престол царев был, стояли и мы насмерть за царя и Отечество. Ныне отдаём вам нашего царя живьём — ведите его к своему царю. А сколько осталось нас — выходим на широкое поле испить с вами последнюю чашу!

С тем отдали русским хана Еди-Гирея с сановниками его и вновь начали битву. Они не сражались больше за ворота, но попрыгали со стены и пошли прямо через Казанку-реку — хотели пробиться через князь-Андреев стан теми бойницами, где стояли шесть огромных пушек. Но не дремали пушкари — ударили враз изо всех этих пушек.

Тогда казанцы прошли вдоль реки ниже на три лучных перестрела, скинули тяжёлое оружие и бросились в реку. Осталось их всего тысяч шесть или меньше. Первые, перейдя реку, не побежали в лес, но натянули луки и положили стрелы на тетивы. Другие, за ними перейдя, одевались вновь в броню и становились в строй. Затем, готовые к битве, пошли от Казани плотным полком, длиной на два полета стрелы. В городе царское войско шумно праздновало победу.

Видел это князь Андрей Курбский, начал собирать людей и, добыв коней за рекой у своих станов, поскакал на казанцев с двумястами всадниками, больше собрать не мог. Хотел он рассечь неприятельский полк, коего хвост ещё не вышел из реки, и всех раньше врезался в казанский строй. Он запомнил в горячке сечи, что трижды врубался в татарский полк, а на четвёртый раз, тяжко израненный, повалился с убитым конем в середине того строя, надолго потеряв сознание.

Очнулся он нескоро и увидел себя лежащим среди трупов, с плачущими над ним, как над мёртвецом, слугами дома Курбских. Крепок был праотеческий доспех князя, и все же чудом остался он в живых. Потом уже узнал Андрей Михайлович, что две сотни благородных всадников, поскакавших вслед за ним на чело казанского полка, шарахнулись от густо летящих стрел, напугались глубины строя неприятельского и отвернули в стороны, только потершись возле него.

Князю сказывали, что позже подоспел к казанскому полку его брат, тот, который первым взошел на стену. Уже посреди поля застал он полк и врезался в чело его на всем скаку столь храбро, что и поверить трудно. В войске говорили, что дважды проехал он сквозь ряды татар, рубя направо и налево и крутясь посреди них на коне. Когда в третий раз врезался он в казанский полк, помогал ему какой-то благородный воин и они вместе разили басурман. Царские же войска смотрели на это со стен.

Сильно был изранен Андрея Михайловича брат: пять стрел торчало у него в ногах, помимо иных ран. Но был он столь крепок сердцем, что, когда пал под ним конь, взял у одного царского слуги другого коня, пренебрегая жестокими ранами, снова нагнал басурманский полк и рубил его вместе с подоспевшими воинами до самого болота. Очень любил князь Андрей своего брата, жизнью хотел бы заплатить за его здоровье… Но умер брат на другой год, верно, от тех казанских ран.

А в тот великий день, 2 октября 1552 года, в городе Казани и станах вокруг ликовали ратоборцы. На горе в последних лучах заката красились кровью муравленые башни мечетей. На луговину, где лежал Андрей Курбский, на болото, через которое ушли последние защитники Казани, на чёрный лес, принявший в себя разгромленный, но не побежденный полк, опускалась ночь [5] .

5

Князя А. М. Курбского «История о великом князе московском». С. 17–44.