Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое

И ты будешь удивлен странным явлением: то, что ты до сих пор называл любовью, окажется скрытой ненавистью; просто отметь это. То, что до сих пор ты считал скромностью, окажется скрытым эго; отметь это.

Если кто-нибудь спросит меня, являюсь ли я скромным человеком, я не смогу ответить «да», потому что я знаю: скромность — это всего лишь перевернутое с ног на голову эго. Я не эгоист — тогда как я могу быть скромным? Ты понимаешь? Невозможно быть скромным, не обладая эго. И как только ты увидишь, что и то, и другое идет в связке, как я уже говорил, случается удивительная вещь.

В момент, когда ты видишь, что твоя любовь и ненависть, твоя скромность и эго соединены, они испаряются.

Тебе ничего не нужно делать. Ты познал их секрет. И именно этот секрет помогал им оставаться внутри тебя. Ты узнал секрет, и теперь они больше не могут скрываться в тебе. Вновь и вновь погружайся в себя, и ты будешь находить там все меньше и меньше. Гнойник внутри тебя рассасывается; толпа исчезает. И недалек тот день, когда ты останешься один; внутри никого, в твоих руках пустота. И внезапно ты исцелен.

Никогда не сравнивай, потому что ты — это ты, а кто-то другой — это кто-то другой. Почему я должен сравнивать себя с Иегуди Менухиным или Пабло Пикассо? Не вижу никакого смысла. Они занимаются своим делом, я занимаюсь своим. Возможно, они наслаждаются тем, что они делают, — я говорю «возможно», так как не могу быть уверенным относительно них. Но я уверен относительно себя — я наслаждаюсь всем, что я делаю и чего не делаю.

Я сказал, что не могу быть уверенным относительно них, потому что Пабло Пикассо не был счастливым; в действительности он был очень несчастным. Его рисунки с разных сторон демонстрируют его страдание, которое он выплеснул на бумагу.

И почему Пикассо стал величайшим художником этого столетия? Причина в том, что этот век больше других познал внутреннее страдание.

Пять столетий назад никто не посчитал бы его великим художником. Над ним бы посмеялись и поместили в сумасшедший дом. А пять столетий назад в сумасшедшем доме было несладко. Там применялись всевозможные меры, особенно избиение, потому что считалось, что безумие можно выбить из человека, что оно является неким подобием одержимости злыми силами. Ежедневная порка — и считалось, что безумие должно отступить.

Еще три столетия назад в сумасшедших домах, чтобы ослабить больного, применяли кровопускание. Считалось, что его энергией завладел злой дух и, если выпустить его энергию наружу, злой дух покинет тело, так как ему нечем будет питаться — он питался кровью. Прекрасная логика — и проводилось именно это.

Тогда никто бы не подумал, что это картины. Только этот век смог признать Пабло Пикассо великим художником, ведь этот век страдает; он больше осознает свое страдание, свои внутренние муки — и человек выразил это в красках. То, что ты не можешь выразить даже в словах, он выразил в красках. Ты не понимаешь, что это, но каким-то образом ощущаешь глубокое созвучие. Оно влечет тебя к себе, внутри что-то щелкает. Это не интеллектуально; ты не можешь вычислить, что это, но ты стоишь и смотришь завороженно, как если бы стоял перед зеркалом и видел в нем себя изнутри, свои внутренности. Картины Пикассо в этом столетии стали величайшими, потому что они воздействуют почти как рентгеновские лучи: они выносят наружу твое страдание. Вот почему я говорю «возможно». И о любом другом я могу сказать лишь «возможно».

Только относительно себя я уверен. Я знаю, что, если продолжать исследовать свой внутренний мир, без осуждения, без оценивания, просто наблюдая факты, тогда они начинают исчезать. И приходит день, когда ты остаешься в одиночестве, вся толпа уходит, и в этот момент впервые ты чувствуешь, что твоя душа исцелена.

А из душевного исцеления открывается дверь в духовное исцеление. Тебе не нужно ее открывать, она открывается сама по себе. Ты просто достигаешь психического центра — и она открывается. Она ждала тебя, возможно, на протяжении многих жизней. Когда ты приходишь, дверь сразу же открывается, и ты видишь не только себя, ты видишь все существование — все звезды, весь Космос.

Поэтому я говорю категорически: ни один политик не может стать истинно религиозным человеком до тех пор, пока он не отбросит политику. В противном случае он не политик и то, что я говорю, к нему не относится.

Ты можешь также спросить: может ли истинно религиозный человек стать политиком? Это еще более невозможно, чем первое, потому что у него нет ни малейших причин становиться политиком.

Если причиной, приводящей к амбициям, является неполноценность, как тогда медитирующий человек может стать политиком? Для этого нет движущей силы. Но изредка в прошлом такое случалось, и, возможно, будет происходить и в будущем. Позволь мне объяснить.

В прошлом такое было возможно, потому что в мире преобладала монархия. Иногда сын короля мог стать поэтом. Сейчас поэту очень трудно стать президентом Америки — кто будет его слушать? Люди считают его сумасшедшим, он выглядит как хиппи. Он не может привести в порядок даже себя, но собирается привести в порядок весь мир?

Но в прошлом это было возможно из-за существования монархии. Последним императором Индии, который передал власть британцам, был поэт — именно поэтому британцы смогли захватить Индию — Бахадуршах Зафар, один из величайших поэтов-урду. Сейчас такое не может случиться, чтобы поэт стал императором; это просто совпадение, что он родился сыном императора.

Вражеские войска входили в столицу, а он в это время писал стихи. Когда премьер-министр постучал в его дверь и сказал: «Это срочно! Враг вошел в столицу!» — Бахадуршах ответил: «Не беспокой меня. Я пишу последнее четверостишие. Надеюсь, что успею его закончить до того, как они придут сюда. Не мешай». И продолжил писать. Он закончил свой стих — для него это было важнее.

И это был очень простой и добродушный человек; он вышел и сказал: «Что за глупость — убивать людей? Если вам нужна эта страна, возьмите ее — к чему столько суматохи? Все заботы лежали на мне — теперь пусть они лежат на вас. Оставьте меня в покое».

Но они не могли оставить его в покое — ведь они были политиками и генералами. Оставлять этого человека в Нью-Дели было опасно: он мог собрать армию, у него могли найтись союзники — кто знает? Они вывезли его из Индии в Бирму; он умер в Рангоне. В своем последнем стихотворении, которое он написал на смертном одре, говорится: «Как я несчастен! Я не могу сделать даже шести шагов по своей любимой улице». Он говорит о Нью-Дели, который он очень любил, который был им построен. Он был поэтом, и он сделал Нью-Дели настолько прекрасным, насколько это было возможно. «Мне не сделать и шести шагов, чтобы быть похороненным на своей любимой улице. Несчастный Зафар! — Это было его поэтическое имя. — Как тебе не повезло, Зафар!»

Его похоронили в Рангоне; даже его мертвое тело не привезли в Нью-Дели. Он настаивал: «Хотя бы когда я умру., отвезите меня в мой город, в мою страну. Мертвое тело не опасно». Но политики и генералы мыслят по-другому. Бахадуршах был императором, которого люди любили. Увидев его мертвым, люди могут развязать восстание, могут возникнуть проблемы — зачем это нужно? Его похоронили в Рангоне, и никто в течение многих лет даже не слышал, что он умер.

Поэтому в давние монархические времена могло случиться и так, что даже в западном полушарии появлялся такой человек, как Марк Аврелий. Он был религиозным человеком, но это редкий случай. Сегодня он не смог бы стать президентом или премьер-министром, потому что он не стал бы бороться за голоса; он не стал бы попрошайничать — зачем?