Опасное решение

– Между прочим, в расследовании, как вам ни покажется странным, весьма существенную помощь нам оказала ваша дочь. Естественно, что ее имя не будет нигде фигурировать, можете быть в этом абсолютно уверены. Но она помогла нам раскрыть, мягко говоря, человеческую суть генерала Привалова, а также его ближайшие планы. А вот теперь имейте в виду: одно ваше лишнее слово, и ей будет грозить смертельная опасность. У меня имеются все основания так говорить, поверьте на слово, не проиграете, во всяком случае.

– Ее-то зачем?! – в отчаянье воскликнул Егоркин.

– А ее никто не заставлял, даже и не настаивали, не просили. Это ее собственная инициатива. Очевидно, как всякий честный человек… Можете ею гордиться, она выказала куда большую принципиальность, если это свойство характера может иметь различные степени. Полагаю, что уже сам этот факт вам о чем-то говорит, а потому настойчиво советую соблюдать крайнюю осторожность с теми, кто требовал от вас нужных результатов расследования. И в первую очередь – в отношении моего бывшего доброго друга Алексея Кирилловича, оказавшегося совсем не тем, за кого себя активно и профессионально выдавал. Увы, и я дал маху, грешен, хотя это – не утешение. Но я – на пенсии, а вам ведь еще далеко до нее? Так вот, к делу. У него скоро кое-что может взорваться под ногами. И он сам уже понимает, что вы крепко зарвались с этим бессловесным Калужкиным. Вы будете вынуждены освободить его, дезавуировав собственные выводы, если… Если ваши коллеги не попытаются убрать осужденного, как это обычно делается в подобных случаях в криминальной среде. Что скажете?

Егоркин помолчал, а потом безразлично пожал плечами. Ну и тип!

– Ну, а теперь я хотел бы услышать от вас самый простой ответ: кто настаивал больше всех на обвинении пчеловода? Привалов или Микитов? Хотя, в общем-то, это одно и то же, ибо они – и милиционер, и прокурор, – друзья-подельники, как выясняется. Прошу отметить, со слов Людмилы Васильевны. Понимаете, куда дело пойдет? Ну, так кто усердствовал больше остальных?

Егоркин задумался. Протестовать он уже больше не хотел. Значит, информация Грязнова не была для него новостью. Это – похвально, ему теперь есть за что бороться. Да, виноват, но ведь как давили! Чтоб потом набраться храбрости и – поименно…

И Вячеслав Иванович не ошибся. Но, наверное, больше всего на «воспаленную» совесть следователя подействовало упоминание имени его строптивой, но все равно горячо любимой дочери. Или Василий Игнатьевич понял, что в сложившейся, крайне неприятной для него ситуации единственная помощь может последовать лишь от этих, достаточно, как он уже заметил, известных даже здесь, в Истринском пансионате, «пенсионеров» из частного сыска с недавно еще громкими фамилиями. Ну, и оставшимися связями наверняка.

Впрочем, перечислять действующие лица поименно Грязнову не требовалось. Нужен был главный, от кого указания исходили. И на эту роль, как ни печально, «тянул» именно Алешка Привалов. Сообщению Сани Вячеслав почему-то поверил сразу, хотя оно и ударило достаточно больно. И не только по самолюбию. Получалось, что вовсе уже потерял нюх старый сыщик. Не разглядел в ближнем, и так можно было сказать, затаившегося врага, одного из тех, с кем всю жизнь боролся Грязнов, получая и оплеухи от начальства, и скупые слова признания его профессионализма. А у Сани Турецкого что, иначе было? Да то же самое, разве что в других размерах. Хотя как смотреть на вещи…

Собственно, и признания Егоркина, пожалуй, уже мало что изменили бы кардинальным образом. И кто давил на него больнее – областной прокурор Микитов или начальник ГУВД Привалов, – особого значения тоже не имело. Возможно, куда важнее могли бы стать условия, которые диктовались ему начальством. Баш на баш или как-то там еще? В свою очередь, они тоже, должно быть, обещали что-то Егоркину. Но тогда почему у него, по существу, четкого, а может, и честного исполнителя чужой воли, такое сумрачное лицо? Или «разменной монетой» в той ситуации оказалась именно дочь, из-за которой пожилой следователь и готов был подписаться под любым требованием руководства? Тут ведь все может быть…

Но самым тяжким испытанием Вячеслав Иванович посчитал для себя разговор с Дусей. Он еще не был готов к нему. Саня, конечно, настоящий друг и желает ему только добра, об ином и речи быть не может. Но ведь вольно или невольно Дуся оказалась задействованной, пусть и помимо своей воли, в тяжком грехе предательства. Иначе поведение Алексея Привалова расценивать сейчас было невозможно. Захотел, понимаешь, в рай въехать, причем нагло, почти в открытую, ничем не брезгуя и используя даже собственную сестру в качестве подсадной утки! Каким же мерзким гадом надо стать для этого!..

Всплывали в памяти детали бесед с Алексеем, разговоров во время случайных встреч и в Москве, и потом, во время отпуска, на Волге, где, казалось, гостеприимству генерала не было предела. Даже активное участие того в операции по задержанию бандита Саида вспоминалось. Но теперь, в свете новой информации, то, что представлялось логичным и единственно верным, обретало другой, почти зловещий смысл. Надо же быть таким иудой, чтобы любое слово, любое событие использовать в собственных целях! А цели-то сами? Деньги, деньги, наркота, сломанные судьбы людей, горе и беды… И над всем этим – будто зловещая тень, хищный силуэт главного астраханского милиционера. Неужели Евдокия знала об этом и молчала, работая на брата? Да и какой он там брат? Седьмая вода на киселе, одно слово, что родственники… Или генерал использовал женщину втемную, рассчитывая заработать крупные дивиденды от знакомств и связей мужа своей отдаленной сестры? Вот это, наверное, и есть самое верное объяснение. Но Дуся все равно должна ответить честно: было или нет?

Почему-то боялся поставить вопрос в такой плоскости Грязнов. Может, оттого, что и сам понял, что его попытка обзавестись семьей – последняя. Другой больше не будет. Слишком много было уже сделано в жизни ошибок подобного рода, чтобы повторять без конца одно и то же. Да вот и Саня уверяет, что женщина эта – чиста, как ребенок, и обмануть ее, обвести вокруг пальца, такому изощренному преступнику, как Привалов, ничего не стоит. Уверяет Саня, а верится все равно с трудом. Тяжкий труд взвалил на свои плечи Грязнов.

А Дуся еще ни о чем не догадывалась. Она вся жила одним только своим Славушкой. «Славушка то, Славушка это…» – и так без конца. И квартира после добротного евроремонта стала выглядеть, теперь уже и ее усилиями, словно игрушка. Душа буквально только что радовалась, глядя, как большой и яркой, цветастой бабочкой порхает по квартире Дуся, а теперь скорбит. И как трудно объяснить это милой и любимой женщине, которая души не чает в своем муже. Ну, конечно, в муже, в ком же еще?..

И Вячеслав Иванович решил не форсировать события, а тяжелый разговор отложить по крайней мере до ночи. Вот когда Дуся немного успокоится от бесконечных дневных забот, от энергичных перестановок во имя дальнейшего улучшения и без того улучшенного быта, а это может быть лишь ночью и в темноте, вот тогда и выложить перед ней все начистоту. Реакцию уже мог предчувствовать Грязнов и страшился ее, понимая, что психика Дусина может не выдержать, и женщина сорвется со всех тормозов. А тогда – судьба их обоих непредсказуема. Но говорить-то надо, такое не скрыть…

Вот и теперь, разговаривая с Егоркиным, Вячеслав Иванович постоянно думал о том, другом разговоре, который мог закончиться и для Дуси, да и для него самого моральной катастрофой. Ничего не боялся в жизни Грязнов, но сейчас откровенно надеялся на то, что хоть кто-то смог бы подсказать ему, как поступать дальше. К ребятам в «Глорию» поехать, что ли? А какой толк, если они уже все поголовно влюблены в Евдокию? И не завидуют ему, своему начальнику и «боссу», лишь по той причине, что этот брак, если он состоится, останется по большому счету первым и последним в его жизни. Какая тут зависть? Вот и Саня – о том же.