Опасность на каждом шагу

Но когда Брайан помог Мэйв лечь в постель и поставил запись утренника, случилось странное: Мэйв засмеялась. Это было не вежливое хихиканье, а настоящий, душевный хохот взахлеб. Я подошел к ней, и она нащупала мою руку среди столпившихся вокруг детей.

На десять минут палата исчезла, и мы оказались дома, на нашем старом диване — болели за «Янки», а может, смотрели любимые старые фильмы.

Моя бессильная злость испарилась, уступив место безудержному хохоту, когда Пастух-Эдди запнулся за собственный посох на полпути к сцене спортзала.

— Молодчаги, дайте пять! — воскликнула Мэйв, когда запись закончилась. — Беннетты взорвали зал. Я так горжусь вами, народ!

— Что за безобразие? Что за шум в палате? — вскричал Шеймус, явившись на смех.

Мэйв усмехнулась, когда он нежно взял ее худую ладошку и поцеловал.

— Счастливого Рождества, — сказал он, подмигнув и тайком просунув коробку шоколада «Годива» ей за спину.

После того как все дети вручили маме подарки и открытки, палата превратилась в настоящий филиал магазина «Холлмарк». Хулия и Брайан вышли вперед с черной бархатной коробочкой. Мэйв открыла коробочку, и на ее лице появилась улыбка, которая, казалось, была способна навсегда изгнать любую болезнь из ее тела. Подарком оказалось тонкое золотое ожерелье с подвеской «МАМА № 1».

— Мы скинулись, — объяснил Брайан. — Все, даже самые маленькие.

Он помог ей застегнуть ожерелье, и Мэйв поцеловала его в щеку.

— Я хочу, чтобы вы всегда скидывались, — сказала она, откинувшись на подушки и с трудом поднимая веки. — Ноша легче, когда рук много. У вас маленькие ручки, но их много. А еще у вас большие сердца. Я горжусь вами больше, чем когда-либо! Папа покажет, что я для вас приготовила. С Рождеством! Не забывайте — я люблю каждого из вас.

101

Шеймус отвез Мэри Кэтрин и детей домой, а я задержался. Совершенно неожиданно наступил прилив сил и спокойствия. Усталость исчезла, в голове царила полная ясность. Я закрыл дверь палаты и сел на холодную постель рядом с Мэйв, обняв ее, а потом взял ее за руку, глядя на наши обручальные кольца.

Закрыв глаза, я вспомнил, какой была Мэйв, когда я только начал ухаживать за ней. Каждый раз, когда я встречал ее в приемном покое, она всегда держала кого-нибудь за руку. Черные, белые, желтые, коричневые, молодые, старые, нервные, искалеченные, сломанные, окровавленные ладони. Она вытащила из пропасти отчаяния множество человеческих сердец. А мое вообще запустила в небеса. Мое и десяти наших детишек.

Около полуночи я встал, чтобы размяться, и вдруг Мэйв широко распахнула глаза и схватила меня за руку.

— Я люблю тебя, Майк, — сказала она тревожно.

«Боже милостивый! — взмолился я. — Не сейчас! Пожалуйста, только не сейчас!»

Я потянулся к кнопке вызова медсестры, но Мэйв ударила меня по руке. Она покачала головой, и по ее взволнованному лицу покатилась слезинка.

Потом она улыбнулась.

«Не надо!»

Она посмотрела мне в глаза, как будто разглядев в них далекую, незнакомую землю, в которую собиралась отправиться.

— Будь счастлив.

И она отпустила мою руку.

Когда кончики ее пальцев соскользнули с моей ладони, внутри у меня что-то взорвалось, оставив огромную воронку.

Я поймал Мэйв, когда она начала падать назад. Она была легкая как перышко. Ее грудь больше не поднималась. Я уложил ее голову на подушку так же нежно, как в первую ночь нашего медового месяца.

Вот и все. Теперь и правда все.

Я стоял, хватая ртом воздух, а комната вертелась вокруг меня. Из меня откачали весь воздух, выбили дух и вынули душу.

Все, что делало меня счастливым, каждая улыбка, каждый закат, надежды, все хорошее, что случилось или должно было случиться, оторвалось от моего сердца и осыпалось.

Я обернулся на звук пения.

Диск с записью утренника почему-то снова включился, и на экране телевизора появилась Крисси в костюме ангела. Она шла к сцене, а вся школа пела «Тихую ночь».

Я выключил проигрыватель, потушил свет и лег рядом с женой. В темноте за окнами парили снежинки.

«Почему я до сих пор жив?» — думал я, но мое сердце эгоистично продолжало биться в груди.

Я нащупал ладонь Мэйв и почувствовал прохладу обручального кольца. Вспомнил ее счастливые слезы, когда я надел кольцо ей на палец в маленькой церкви, где мы венчались. Как мы спускались, взявшись за руки, по старинным деревянным ступеням, а на нас сыпался рис вперемешку со снегом.

Я закрыл глаза, и все звуки исчезли. Шум больницы и мира за ее стенами растворился в темноте, и все, что осталось, — холодная ладонь жены в моей руке и пустота, гудевшая в ушах, как гудят от высокого напряжения провода.

102

В половине пятого в палату зашла старшая медсестра Салли Хитченс. Улыбаясь, она помогла мне встать. Так я и стоял, оглушенный, дикими глазами глядя на жену. Теперь Салли позаботится о моей Мэйв и будет защищать ее до тех пор, пока она находится в стенах больницы. Она обещала.

Тридцать кварталов до дома я прошел пешком, в предрассветной мгле, по злому морозу. Бармен, закрывавший железные ставни заведения на Амстердам-авеню, увидев меня, перекрестился.

Когда я, шатаясь, зашел домой, дети не спали и ждали меня в гостиной.

Я сел, и они немедленно окружили меня. Казалось, за последние несколько часов я немного изжил свою боль, но это был самообман. Я обводил взглядом лица своих малышей, и на сердце становилось все тяжелее и тяжелее. Когда я увидел слезы в глазах моей маленькой Крисси, скорбь стала плотнее черной дыры.

Самая тяжелая часть работы для детектива убойного отдела — сообщать трагические новости родным погибших. А теперь я должен был рассказать собственным детям, в нашем собственном доме, о смерти Мэйв.

— Мама ушла на небеса, — наконец сказал я, обняв детей. — Мама теперь в раю. Давайте помолимся.

Оставив всхлипывающих малышей в комнате, я побрел на кухню и передал известие Шеймусу и Мэри Кэтрин.

Потом я ушел в свою комнату, тихо прикрыл дверь и сел на кровать.

Когда ко мне зашел Шеймус — прошло, наверное, десять часов, — я так и сидел, не переодевшись и не сомкнув глаз.

Дед сел рядом и очень тихо заговорил:

— Когда не стало твоей бабушки, мне хотелось кого-нибудь убить. Доктора, который сказал мне, что она умерла. Всех, кто пришел на отпевание. Даже священник, читавший молитвы, вызывал у меня ярость. Потому что им так сказочно повезло, их не ждала опустевшая квартира, рев тишины, им не надо было паковать и выносить ее вещи. Я даже серьезно подумывал снова взяться за бутылку, из которой меня когда-то вытащила Эйлин. Но я удержался. Знаешь почему?