Опасности диких стран

— Где ты был? — воскликнула она, идя навстречу Стуре, — как долго я ждала отца и тебя. Пойдем, я покажу тебе свой дом и водопад, ты с удовольствием отдохнешь там. Когда Клаус Горнеманн увидел его впервые, он воскликнул, что ничего прекраснее не видел взор человеческий. Но ты устал? Глаза твои мутны, и уста не смеются? Болит у тебя что-нибудь? Или отец мой тебя оскорбил?

Она оглянулась на отца, который остался позади.

Никто не оскорбил меня, милая девушка, — отвечал Стуре, подавляя печаль и страх.

Она успокоилась и повела его дальше. Долина примыкала в виде круга к склону Кильписа. У подошвы его крепкие сосны перемешивались со стволами берез, и за прекрасной лужайкой, под охраной скал, стоял маленький домик, сложенный из бревен.

— Мортуно с трудом построил его для меня и отделал, — сказала Гула с улыбкой. — Он дорого заплатил за окна и привез их издалека. Я нашла его уже готовым, когда пришла сюда.

Она провела его мимо дома, через березовую рощицу, где, пенясь, быстро мчался ручей. Еще не видя чудного водопада, к которому его вели, Стуре заслышал уже его глухой рев, и, наконец, он открылся перед ним во всей своей красе. Поток свергался с крутой скалы Кильписа на несколько сот футов над долиною; он казался расплавленной массой серебра и низвергался в черную котловину скал, откуда высоко вздымалась водяная пыль. При блеске солнечных лучей сыпались миллионы блестящих искр; они образовали великолепные мосты и арки, отливавшие цветами радуги. Вокруг же сырость вызвала роскошную растительность. Там росли такие альпийские розы, каких Стуре никогда еще не встречал.

Он видел целый сад с синими и ярко-красными грядами; душа его полна была восторга и удивления, глаза его с восхищением созерцали величественное явление природы.

Он сидел на скамье, против темной пещеры, в которую ниспадали рассыпающиеся воды, и слушал рассказы Гулы.

Здесь жили боги ее народа, а наверху, в тайных, сокровенных садах, жил Юбинал с блаженными духами. Они спускались ночью, при лунном свете, в долину и носились по воздуху.

С мечтательной улыбкой слушал он ее, смотрел вверх на каменные утесы, которым Гула приписывала форму и значение, и любовался на ее лицо, полное внутреннего мира.

Несколько часов оставались они в этом прекрасном уголке. Пришел Мортуно и позвал их к дяде, ожидавшему их на солнце, перед дверьми дома. Гула побежала в дом, а Стуре сел подле Афрайи, который рассказывал ему много о своих путешествиях более, чем на сто миль к северу и внутрь страны.

Он описывал семейный строй, домашний быт и занятия своего народа и говорил с некоторой гордостью о том, что в этой стране, несмотря на отсутствие законов и чиновников, почти никогда не совершается преступлений.

— Они обзывают нас ворами, разбойниками и обманщиками, — сказал он, — а я никогда не слыхал, чтобы было совершено воровство или грабеж, разве береговыми жителями. Там живет другой, бедный народ, притесняемый и угнетаемый; он с трудом влачит свое жалкое существование. Здесь же ты находишь только свободных людей, которые повинуются одному Юбиналу и не имеют подчиненных, потому что все равны. Мы живем в общей гамме, едим из общего котла, одеваемся в одинаковую одежду; мы братья, делим все между собой и никогда не хотели бы расстаться со своей свободой.

Он мог сказать это. Даже сам Гельгештад признавал эту необузданную любовь к свободе, говоря, что ни один лапландец не променяет своих гор, своей гаммы и своего стада ни на какое благосостояние, ни на какие царские дары. А этот старик хотел покинуть эту жизнь, хотел прогнать врагов своего народа и занять их места за конторскими книгами и за прилавком. Странно было думать об этом, трудно было этому поверить. Да и сам Афрайя, сжившийся с пастушеской жизнью, мог ли превратиться в рыболова и в моряка? Кто же другой мог бы вынести такое превращение? Сколько столетий потребовалось бы даже для сильного народа, при благоприятных условиях, чтобы стать из охотников и пастухов земледельцами; как же могло это забитое племя занять место в ряду других народов? В раздумьи, с уважением, смотрел Стуре на старца, у которого могла родиться подобная мысль и созреть такой обширный план.

Гула выскочила опять из дверей. Разгоревшись, весело крикнула она, что обед готов, и скоро все сидели за столом. Гула неутомимо заботилась о милом госте и очень была довольна, что обед ему пришелся по вкусу. К удивлению Стуре, Мортуно принес деревянные кубки, и несколько бутылок хорошей, старой мадеры, которую Афрайя купи л на последней ярмарке.

Часы проходили в серьезных и веселых разговорах. Солнце село, глубокая долина потонула во мраке, и звезды взошли на небе.

Афрайя встал первый, заткнул трубку за пояс, еще раз наполнил кубки и подал один из них своему гостю.

— Довольно на сегодня, — сказал он, — я подношу тебе сонный напиток.

Это был, должно быть, действительно, крепкий напиток. Стуре вдруг почувствовал, что голова его стала тяжела, как свинец, и Мортуно должен был его поддерживать, когда он нечаянно пошатнулся. Он пошел с обоими мужчинами, и они повели его, как ему казалось, через овраг, вверх по ступеням в палатку, которая снова стояла на месте жертвенника. Ему казалось, что он видит пылающий факел у себя перед глазами; потом ему показалось, что его подняли и понесли, и вдруг он как будто упал в неизмеримую пропасть. Он хотел удержаться и потерял сознание.

Глава двенадцатая СМЕРТЬ МОРТУНО. СЕРЕБРЯНЫЕ ПЕЩЕРЫ

Было за полночь. В кругу камней жертвенника стояло несколько человек, тихо совещавшихся между собой.

— Мы, без сомнения, сломим себе шею, — сказал один из них. Это был Павел Петерсен.

— Где же остался Эгеде? — спросил Олаф.

— Он спустился вниз по скале за своей собакой, — отвечал Павел. — Вот он и возвращается.

— Важное открытие! — прошептал квен. — Ступени ведут со скалы вниз, внизу просторная пещера, и в ней свищет ветер. Я держал собаку за веревку и она тянула меня дальше; я следовал за ней и, наконец, услышал шелест деревьев и плеск воды. Тогда Иорн остановился и зарычал; я сейчас же вернулся.

— Это, должно быть, та самая долина, которую ты видел, Олаф, — сказал писец. — Я прозакладываю голову, что принцесса там спрятана.

Густав, сидевший на жертвенном камне, встал и сказал:

— Иди вперед, время не терпит.

— Добрый мой мальчик, — засмеялся Павел, удерживая его, — ты еще достаточно поспеешь разбить голову о камни или сделать неприятное знакомство с лапландской пулей. Успокойся же еще на несколько минут и дай мне все обдумать.

— Зачем же мы пришли сюда, если теперь будем трусить? — сердито возразил Густав.

После короткого военного совета, решились предпринять тщательный осмотр. Когда они благополучно достигли глубокого оврага, то убедились, что там есть проход в скалу. Скоро они стояли у выхода и слышали вдали глухой шум водопада. После нового совещания, Олаф остался стеречь у свода; другие сползли по камням вниз и достигли ручья; тут собака Эгеде стала принюхиваться. Все осторожно двигались вдоль ручья, следуя этому направлению, как вдруг собака с ворчаньем остановилась, и они, к удивлению своему, очутились перед красивым домиком; при тусклом мерцании звезд в нем можно было различить даже окна.